Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения

Она произносит это ещё тише прежнего и без всякого свойственного себе характера, а исключительно с депрессией. Я не знаю, как ещё это описать, и мне становится грустно. Сложно. Нестерпимо. Больно. Будто я всё ещё тот Дерек Картер, каким был тогда. До отцовства. До того, как меня бросили. Будто ничего не поменялось. Но это неправда. Изменилось абсолютно всё и одновременно ничего. Моё собственное имя в её устах прошлось по сердцу буквально ножом. Вскрыло его. Обнажило рану и обломки.

— Ты соизволила наконец-то подписать отказ? — и это я тоже не знаю, почему говорю. Просто произношу, и всё. Без мыслей. Лишь с желанием найти хоть что-то, что мне уже привычно. Удержать ускользающее безразличие. Так и продолжать смотреть в стену. Но ответ, откровенно ранимый, наполненный просящими нотами, проникающий внутрь, всё разрушает. Всё, что ещё считалось уцелевшим и нетронутым.

— Нет. Это другое.

Не справившись с ощущением, что с ней что-то не то, что-то не так, как обычно, действительно серьёзно не так, и задохнувшись от воспоминаний обо всех тех мгновениях, когда я едва справлялся с зудом подойти к Джейсону и потребовать у него рассказать мне о ней, я запоздало осознаю, как мои глаза обращаются в сторону. Казалось бы, всего лишь чуть-чуть и незначительно, но и этого оказывается вполне предостаточно. Потому что, когда это происходит, в моей голове исчезает всякая возможность вернуться назад во времени и отменить своё последнее действие. Передумать его совершать. Хотя я и не думал. Я должен ненавидеть всю степень влияния, её влияния, но не могу. Не могу даже пробудить злость внутри себя, что, будучи такой, какая она есть, она в некотором роде мешает мне. Просто тем, что пришла сюда именно сегодня, в такой важный для меня и для других парней день, и вынуждает меня думать не только о них. То, о чём она говорит, это по-настоящему иное. Не знаю, что именно, но иное. Не то, что я хочу предполагать. Она сама иная.

Лив, что передо мной… Она не выглядит, как та Лив, которую я знал. Та Лив никогда не смотрела столь нежно и так, будто каждый день — это маленькая смерть, в течение которого она умирает десятки, нет, сотни раз. По числу совершаемых без меня вдохов, когда все они приближают к скорой смерти. Та Лив никогда не выглядела столь измученно, но одновременно прекраснее, чем на всём протяжении уже прожитых лет, вместе взятых. Может быть, я просто многое забыл, и черты её лица потускнели для меня, но в любом случае та Лив никогда ни из-за чего не плакала и уж тем более не сделала бы это, зная, что это будет кому увидеть. Женщина же, что передо мной, явно уязвима, расстроена, подавлена и словно больна чем-то, что не лечится, и под её покрасневшими глазами определённо размазалась тушь. Взгляд, кажется, молит взять её обратно в мою жизнь, в нашу с Александром жизнь, но могу ли я верить своим ощущениям? Воспринимать их, как непреложную истину? Мне нельзя. Даже если всё, что я вижу, разрывает внутренности на части, чтобы только склеить их заново и сделать меня обратно живым, одновременно поднимая со дна души всё, что так и осталось незабытым.

— У тебя была одна минута. И только. Она уже давно прошла, Лив. Мне пора. Меня никто не будет ждать.

— Я знаю… И что всё испортила, тоже, но я… Ты можешь просто взять конверт?

Протянутая в мою сторону правая рука вся дрожит. Какой-то части меня, особенно сильно прочувствовавшей потери, горе, страдание, боль и разочарование в значительной степени именно из-за этих отношений, хочется просто уйти, но вся эта ситуация, весь этот момент… Он может определить, какой я теперь. Всё ещё эмоциональный, обозлённый и обиженный, держащийся за это изо всех сил или всё-таки способный простить, не зацикливаться на былом, повернуться лицом к свету и начать в первую очередь с себя.

Я убираю конверт во внутренний карман спортивной куртки, почти не глядя на собственные действия и стараясь не думать ни о них, ни о том, чем это для меня чревато и к чему обязывает, и не дал ли я вдруг обещание, которое вообще не подразумевал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Это ничего не значит.

— Я знаю. Удачи тебе.

Я разворачиваюсь и ухожу, борющийся с импульсом немедленно открыть клапан и извлечь содержимое. Я хочу не хотеть этого. Хочу не концентрироваться на нём, и чтобы сердце и душа не предавали меня вновь. Хочу суметь просто избавиться от изделия из бумаги после финала. Хочу сосредоточиться на самой важной победе, которая ещё никогда не была так близка, и выкинуть из головы все прочие мысли. Не выискивать глазами кого-то на трибунах, а вернуться в правильную колею. Но даже после стартового свистка я всё ещё ощущаю себя так, будто на мне по-прежнему спортивная фирменная куртка, хоть я её и снял. Будто содержимое внутреннего кармана, находящегося прямо над грудной клеткой, до сих пор словно обжигает кожу даже через ткань. Я думаю об игре и мяче, о друзьях и партнёрах, о соперниках и болельщиках, но больше всего этого во мне бьётся и стучит во все барабаны личное. Её имя. Лив. Александр. То, что он не знает ни свою маму, которая, я уверен, могла бы полюбить его так, как будто любила всегда, ни своих вторых дедушку и бабушку, а я вижу Джейсона почти каждый день. Мне начинает хотеться всего и сразу. Я жду победы и просто окончания игры. В душу пробирается странная надежда.

Эпилог

Ты спросил меня, что бы я делала, если бы ты погиб, как бы себя чувствовала и что испытывала. Знаешь, мне хотелось ответить тебе в ту же самую секунду. Сказать что-то конкретное и определённое по поводу всего и сразу. Но даже сейчас я не думаю, что обладаю правильными словами. Я не знаю, что было бы со мной. В смысле я знаю, чего бы ждали от меня окружающие, что мне необходимо было бы делать, но все эти вещи совершала бы и решала не я, а всего лишь моя оболочка. Словно отделившаяся от тела часть меня, которая ещё была бы способна реагировать и существовать. Но истинная «я», та «я», что лишилась единственного человека, рядом с которым и для кого ей хотелось быть настоящей, умерла бы в тот же миг вместе с тобой. Потеряв тебя там, откуда не возвращаются. Я бы чувствовала лишь пустоту, дыру и смерть. В той точке, где обычно бьётся сердце, да и в каждой клеточке организма тоже. Я уже ощущаю это. Прямо сейчас. И не только. Скорее минуту за минутой. День за днём. Неделю за неделей. Иногда я так и слышу в своей голове твой голос. То, как он говорит мне, что всё это исключительно мой выбор, а значит, и моя вина. Что ты не обязан ни быть со мной, ни даже присматривать или спрашивать про меня, когда я сама отказалась от всего этого. Он абсолютно прав. И он покрывает меня ранами. Открытыми и кровоточащими. Всё увеличивает и увеличивает их количество на моей коже и по всему телу. И это тоже ожидаемо.

Ты, наверное, сейчас удивлён. Если, конечно, вообще читаешь это. Удивлён и не веришь, что я так откровенна и в некотором роде честна по сравнению с тем, как со мной всё было раньше, да и для меня самой это всё ещё за гранью. Но я стараюсь не думать об этом слишком сильно. Иначе испугаюсь и не смогу ни продолжить, ни закончить. А я ведь хожу к психологу. Меня отвела Дениз. Сказала, что понимает, но всё равно не понимает. Я и сама далека от этого. Спросила, действительно ли я хочу не быть спасённой. Но я не хочу. Тем не менее, у меня бывают разные дни. Когда я говорю и говорю, и не могу остановиться, и ей не надо звонить мне снова и снова, чтобы убедиться, что я помню про сеанс и пойду. Но гораздо чаще ей приходится приезжать и ехать вместе со мной, и сидеть снаружи, иногда даже вместе с мальчиками, пока, находясь внутри, я оказываюсь не в состоянии сказать ни слова, будто знание того, что люди, которых я знаю лично, находятся в двух шагах от меня, стопорит мой рассудок мыслью, что я могу быть услышанной.

Как ты знаешь, мне трудно даются слова, особенно в разговоре с незнакомым и посторонним человеком, и здесь ничего не изменилось, но я пытаюсь. Я учусь принятию того, что всё равно не могу изменить. Того, что сделала и совершила с тобой и с собой, и с нашими детьми. С нашей семьёй. Того, что мне не под силу исправить. Осознанию, что я проживу с этим до конца своих дней. Но пониманию того, что и это, вероятно, можно простить. Что однажды я прощу сама себя. Смогу осознать, что ещё и дала жизнь, а не только её отняла. Не забуду и не перестану вспоминать, но окажусь в состоянии двигаться дальше. Так же, как простил меня ты и в результате не стоишь на месте, а смотришь только вперёд. Может быть, мы сможем делать это вместе. Не сейчас и не завтра, и даже не через неделю, месяц или год, но в один прекрасный день.