Разъезд Тюра-Там - Владимир Ковтонюк

Ракитский забрался в кабину, привычно поставил ноги на педали управления рулём поворота, взял правой рукой ручку управления и взглянул на часы. Прошло всего три минуты, а там, за бортом, эти минуты казались вечностью. И не только потому, что долго возился с лыжами и замерз. Постоянная мысль, что на этом самолете бензобаки, установленные в крыльях, длинные и плоские, подхлестывала его. При крене самолета бензин из бака, находящегося со стороны крена, не забирался, и мотор работал на бензине из расходного бачка. Это ограничивало время крена в одну сторону, так как мотор, выработав бензин из расходного бачка, мог заглохнуть.

Ракитский, взяв ручку управления «на себя» и движениями ног удерживая самолет от сваливания, перевёл его в режим парашютирования, чтобы у самой земли «дать газу» и приземлить его.

Многие помнят эффектный трюк на одном из Международных аэрокосмических салонов в городе Жуковском. На тепловом аэростате поднимался планёр, прицепленный снизу к корзине. На высоте 300 метров аэронавт Михаил Юрьевич Баканов подавал сигнал готовности Ракитскому, находившемуся в кабине планёра.

Ракитский закрывал фонарь кабины, нажимал рычаг отцепки, специальный замок, установленный на центроплане планёра, открывался, и освобожденный планёр тут же переводился Ракитским в пикирование. Набрав скорость, Ракитский в метре от земли выводил планёр из пикирования, выполнял переворот на горке с выходом на вертикаль в направлении корзины, от которой он только что отцепился. Бывало, на скорости двести километров в час ему с трудом удавалось увернуться от корзины, до которой оставалось не более тридцати метров.

Итак, как мы видим, кресло пилота в вертолете занимал опытный лётчик, посвятивший свою жизнь служению малой авиации и побывавший в непростых воздушных передрягах. А профессионализма и внимательного отношения к себе эта малая, «мухобойная» авиация требует со всей строгостью.

Внизу чернела незамерзшая лента канала Москва — Волга, шлюз с искусно сделанными бронзовыми каравеллами, слева, чуть севернее, с Перемиловских высот, вставал на защиту Родины гранитный солдат с автоматом, правее — арочный мост, выполненный из хитросплетения ажурных металлоконструкций, знакомый многим по кинофильму Волга-Волга.

— Шереметьево-подход, борт два ноля триста пять, прохожу Костино, высота двести, — доложил Ракитский диспетчеру. — Связь с точкой назначения имею.

— До связи на обратном пути, — откликнулся диспетчер аэродрома Шереметьево, провожая Ракитского из зоны своей ответственности.

Подмосковные шикарные виллы и огромные земельные наделы нуворишей, перед которыми пасует и меркнет стоимость европейских средневековых замков, постепенно сменились россыпью шестисоточных наделов рядовых москвичей.

«Одни крыши, подумал Ракитский, раньше намного красивей было. А теперь лес-крыши, лес-крыши».

На севере, где его родная Дубна, виднелись брошенные в лес бело-серебристые шары приводной станции. Правильными геометрическими формами они настолько контрастировали с окружающей природой, что невольно будоражили мысли о чём-то таинственном и космическом.

Вскоре на лике черно-белой зимней природы показалась уходящая за горизонт извивающаяся широкая белая полоса Волги, подернутая ближе к середине редкими, будто камуфляжными пятнами, а на ней немым укором былым покорителям природы на фоне гигантского параболоида антенны темнела провалами стен колокольня Никольского собора.

«И природа, и все, что создано человеком, смотрится с воздуха очень красиво, даже лучше, чем есть на самом деле. А вот храмы почему-то прекраснее с земли, чем с воздуха. Может потому, что сами призваны возвышать человеческую душу?» — подумал неожиданно для самого себя Ракитский.

Ближе к берегу, видимо там, где лед в эту теплую зиму был прочнее, река была усыпана точками рыбаков, как липкая лента мухами.

Ракитскому как-то доводилось сажать самолет на лед Волги. В тот яркий, солнечный морозный день он на «Вильге» выполнил круг над местом посадки, определяя наиболее приемлемую к направлению ветра свободную полоску между сидевшими у лунок рыбаками. Когда самолет, скользнув лыжами по коридору из рыбацких спин буквально в нескольких метрах от них, остановился, Ракитский с удивлением обнаружил, что ни один рыбак не повел ни ухом, ни рылом. Было впечатление, что самолеты садятся тут, как в Шереметьево, каждый день.

Ракитский нашел на земле цель сегодняшнего визита — небольшую заснеженную возвышенность на самом берегу Волги. А на ней приветствующего прилёт воздетыми вверх руками Владимира Михайловича Кононова.

По дымам, наклонно струившимся из труб некоторых домов, по колдунчику — обыкновенной нитке, приклеенной снаружи по центру лобового остекления, Ракитский определил посадочный курс и, взявшись за рычаг шаг-газа, повел вертолет на снижение.

Раньше, совсем недавно, за воротами начинались поля совхоза «Правда». «Горькая правда», — непременно уточнял отец в разговорах с мамкой.

Раньше отец был танкистом, воевал в «горячих точках». Славка не понимал, как точки могут быть горячими. Сколько бы он их ни трогал, даже в разных газетах, они всегда были обыкновенные, а никакие не горячие.

В совхозе отец был трактористом и Славка, хоть и был тогда совсем маленьким, помнил как отец на чём-то очень вонючем, отец называл это трактором, пахал поля рядом с их домом. А осенью, после уборки урожая, они на этом поле запускали воздушного змея и отец бегал, как мальчишка. Славке запомнилось то время, как самое счастливое в его жизни.

Теперь то поле застроили коттеджами, каждый из которых был в несколько раз больше дома, где жил Славка. Крыши коттеджей были очень красивые, зеленого или красного цвета. А три крыши блестели почти так же, как купола церквей.

— Медные, — говорил отец. — Из стратегического материала.

В доме под такой крышей жил Венька. Он приезжал из Москвы на лето и хвастался перед местными ребятами мобильным телефоном. А еще у Веньки была плоская черная коробочка, иногда он открывал её. Тогда на экране появлялись маленькие солдатики, которые нещадно палили друг в друга из автоматов.

На зимние каникулы Венька не приехал. Он еще осенью хвастался, что поедет на Красное море, там даже зимой теплее, чем тут летом. А Славка так и не понял, почему где-то море красное. Разве может быть море красным? Вот у нас Волга, когда в ней отражается небо, кажется голубой, а стоит только войти в неё, то у самых ног вода почему-то коричневая.

Так, рассуждая сам с собой, Славка и не заметил, как оказался на льду рядом с рыбаками. Он постоял сначала около одного дяденьки, но тот будто и не заметил его. Тогда Славка перешел к другому дяденьке, тот как раз вытаскивал, перехватывая леску, очередную добычу. Добычей оказался маленький окунёчек. Брошенный рядом с лункой, окунёчек замороженно шевелил хвостом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});