!Фантастика 2024-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ) - Проскурин Вадим Геннадьевич

Это было удивительно и красиво. Бабочки порхали над поляной, золотая пыльца с их крылышек рассыпалась в траву, окутывая поляну прозрачной дымкой, и Брюн смотрела на это зрелище с восторгом ребенка перед новогодней елкой. Эрик вспомнил, как они с братом сидели в траве, прижавшись друг к другу, глядели, как кружит стайка бабочек, и мир больше не казался им ни плохим, ни жестоким.

— Раньше стая была намного меньше, — сказал он, когда бабочки, словно повинуясь незримому сигналу, стали подниматься вверх, к кронам деревьев. — Когда мы с Бертом попали сюда, тут было всего четыре бабочки…

Он вдруг увидел себя и брата со стороны: зареванные испуганные дети зачарованно смотрят на светящихся бабочек, и на их лицах медленно высыхают потеки слез.

— Это… это невероятно, — прошептала Брюн, и Эрик увидел, что в ее глазах появился влажный блеск. — Это волшебно.

Она обернулась к Эрику и проговорила:

— Спасибо, что показал мне это.

И теперь в ее голосе не было ни страха, ни досады, ни горечи. Только любовь и благодарность.

* * *

Эрик постучал в дверь комнаты Брюн поздним вечером, когда все обитатели дома уже спали. Брюн только что вышла из ванны и, услышав стук, вдруг испугалась: мать всегда говорила, что джентльмен не должен видеть леди с растрепанными волосами.

В тот же миг она назвала себя набитой дурой. Ведь Эрик не раз видел ее и растрепанной, и несчастной, и больной. Хуже от этого не стало. Если сейчас он здесь — точно не стало.

Они несколько минут стояли на пороге, молча глядя друг на друга, и Брюн со сладким ужасом понимала, зачем он пришел. Мать сказала бы, что такие вещи порядочные люди делают только после свадьбы, но сейчас, в эту минуту, никакие правила уже не имели значения. В груди вдруг стало тесно и горячо, к щекам прилил горячечный румянец, и Брюн едва слышно промолвила:

— Я думала, ты уже спишь, — и в тот же миг поняла, что сморозила очередную глупость. Эрик только улыбнулся — мягко, почти смущенно.

— Нет, — сказал он. — Не спится что-то.

— Мне тоже, — проговорила Брюн. — Мне…

Она не успела договорить: Эрик каким-то быстрым, неуловимым движением буквально сгреб ее в объятия и, втолкнув в середину комнаты, запечатал губы поцелуем.

Это было совсем не так, как той ночью на конспиративной квартире Альберта. Сейчас рядом с Брюн был мужчина, который твердо и уверенно брал свое себе, не оставляя никаких сомнений в том, что Брюн теперь принадлежит только ему, и он никому и никогда ее не отдаст. Это была сила и воля, и Брюн послушно покорилась ей, с удивлением понимая, что наслаждается каждой минутой. Маленькая и робкая в руках большого и властного человека, она не была ни жертвой, ни рабыней, ни пленницей Белого Змея — Брюн стала тем, кого нужно любить, беречь и защищать. Брюн прильнула к Эрику всем телом, словно хотела слиться с ним в одно существо, и с такой же жадностью откликнулась на поцелуй.

Сорочка скользнула вниз по плечам, и Брюн неожиданно вздрогнула, пытаясь подхватить ее каким-то стыдливым девичьим движением. В этот миг они с Эриком будто опомнились, очнулись ото сна. Волна безумия схлынула с них, и некоторое время они молча стояли, не размыкая объятий, а потом Эрик негромко сказал:

— Прости. Со мной иногда так бывает.

— Как? — выдохнула Брюн, каким-то чутьем понимая, что именно он имеет в виду.

— Безумно, — выдохнул Эрик в ее влажные волосы за ухом. — Кровь Белого Змея иногда делает меня сумасшедшим. Все должно быть по-другому.

Он выпустил Брюн и открыл окно. В комнате сразу стало свежее — ночной ветерок принялся играть с занавеской, из сада долетели звонкие голоса цикад, и Брюн подумала, что Эрик прав. Все должно быть по-другому.

Это ведь был не сон. Сейчас ей стало жутко. По спине пробежал озноб, а сердце забилось так, словно хотело вырваться. Но грудь наливалась томительной приятной тяжестью, а в низу живота медленно, но верно нарастало тепло.

Эрик приблизился и каким-то очень нежным и трогательным жестом дотронулся до волос Брюн. От него снова пахло одеколоном с османтусом, как и в первый вечер, но сейчас этот запах не пугал и не раздражал. Эрик осторожно вытянул длинную шпильку, которой наскоро были подхвачены влажные пряди. Пропустил между пальцами кудрявые локоны.

Брюн казалось, что она сейчас взлетит.

— Тебе страшно, — негромко сказал Эрик, легонько погладив Брюн по плечам.

— Чуть-чуть, — откликнулась Брюн. — Немножко…

На этот раз в поцелуе не было ничего от недавней испепеляющей страсти и властной алчности — только нежность, покорявшая быстрее, чем сила. И, вновь отзываясь на поцелуй, Брюн подумала, что сейчас все именно так, как она всегда хотела.

Дуновение ветра скользнуло прохладным языком по разгоряченной спине. Брюн вздрогнула и почувствовала, что чужие руки осторожно опускают ее на кровать. На миг ей показалось, что она задыхается. Эрик с той же осторожностью избавил ее от сорочки и склонился над Брюн, покрывая быстрыми, почти невесомыми поцелуями шею и грудь. Брюн обхватила его за плечи, то ли стремясь оттолкнуть, то ли наоборот, желая приблизить к себе. Поцелуи из легких, почти невесомых снова стали жадными и обжигающими, Брюн услышала чей-то негромкий стон и с удивлением поняла, что он сорвался именно с ее губ, что жар в ее теле нарастает, и ей хочется большего. Не просто долгих ласк, от которых она почти теряла сознание от наслаждения — большего.

Соединиться с человеком, которого она любит. Стать с ним одним целым.

Брюн поняла только сейчас, что чувство, наполнявшее ее все это время, было именно любовью. Не благодарностью и нежностью, а чем-то выше, больше и сильнее любой благодарности и нежности.

— Да, — хриплым от желания голосом промолвила она, когда Эрик отстранился и опустил ладони на ее колени.

— Да, — сказал он.

Потом стало больно — настолько, что Брюн вскрикнула и дернулась в сторону, пытаясь вырваться из рук Эрика. Он удержал ее, негромко повторяя что-то ласковое и успокаивающее, а потом боль взорвалась яркой вспышкой и растаяла. Взгляд Эрика был темным и тяжелым, и Брюн, глядя в его глаза, видела свое отражение — оно дрогнуло и исчезло, когда Эрик одним плавным движением вошел в нее до конца.

— Все хорошо? — спросил он, улыбнувшись самыми краешками губ.

— Лучше не бывает, — откликнулась Брюн и повела бедрами, подаваясь навстречу. Она откуда-то знала, что и как надо делать. Ее вело что-то древнее, потаенное, и эта власть была сильнее Белого Змея.

Это было похоже на движение морских волн — сначала неторопливо, ласкающе, трепетно, а затем быстрее и быстрее, почти на грани, почти до боли, чтоб, едва не добравшись до пика, замедлить темп, вернувшись к прежней тихой размеренной нежности движений, объятий и поцелуев. Брюн хотела, чтоб так было всегда. Ей казалось, что Эрик чувствует каждую клеточку ее распаленного тела, сгорающего от желания в его объятиях — и она всеми силами души стремилась отдать ему всю себя, до последней капельки. Движения Эрика были то томительно неспешными, то нервными и резкими, Брюн до крови искусала губы, чтоб не кричать от мучительного наслаждения — и все-таки кричала, впиваясь пальцами в плечи Эрика, выдыхая его имя.

Это было настолько хорошо, что не могло быть правдой. И, когда в низу живота взорвался огненный шарик, а по телу пробежала сладкая судорога наслаждения, почти выбивающая дух, Брюн поняла, что это правда. И так будет всегда.

Это не сон. Это лучше любого сна.

На живот выплеснулось что-то горячее, и Эрик со стоном уткнулся влажным лбом в плечо Брюн. Несколько минут они молча лежали рядом, не разрывая объятий и стремясь продлить момент тихой нежности. Миновала буря, страсть притихла и улеглась, и остались только двое, искренне любящие друг друга.

За окном разлилась щелкающая трель ночной птицы. Эрик улыбнулся, накинул на Брюн краешек одеяла.

— У них тоже любовь, — заметил он и улыбнулся: — Вот и все, госпожа Шульц. Теперь вы моя и никуда от меня не денетесь.