Дикие карты - Джордж Мартин

А потом он вдруг отступил на шаг назад.

— Ладно, — сказал он. Сандра едва не расхохоталась. Из рядов демонстрантов послышались протестующие возгласы, но Миллер вихрем развернулся и набросился на них, точно разъяренный медведь. — Как я сказал, черт подери, так и будет! Дадим ему шанс — всего день, не больше. С нас не убудет, если мы потерпим еще один день.

Карлик с бранью принялся пробиваться сквозь толпу и снова двинулся к воротам парка. Мало-помалу все остальные развернулись и последовали его примеру. Они снова начали скандировать, но уже без особого энтузиазма, а вскоре и вовсе умолкли.

Сандра одарила Грега долгим взглядом, и он улыбнулся ей.

— Спасибо, — тихо и устало проговорил он. — Спасибо за то, что дали мне шанс.

Женщина кивнула. Она не решалась заговорить с ним, так как боялась, что не сдержится и обнимет или поцелует его. «Ты для него всего лишь дряхлая старуха. Такой же джокер, как и все остальные».

Вздыхая, она поковыляла на искривленных артритом ногах прочь.

* * *

ХАРТМАНН УСМИРЯЕТ ВОССТАНИЕ

РАЗГОВОР С ЛИДЕРОМ ДСО ПРИНОСИТ ОТСРОЧКУ

«Нью-Йорк таймс», 18 июля 1976 года

ДЖОКЕРТАУН ОХВАЧЕН ХАОСОМ

«Нью-Йорк дейли ньюс», 19 июля 1976 года

* * *

Колонна джокеров вернулась в Рузвельт-парк. Остаток этого знойного дня Миллер, Сандра и все остальные выступали с речами. Под вечер на митинге появился и обратился к народу сам Тахион, а все сборище странным образом охватила атмосфера праздника. Джокеры сидели на поросших травой кочках, пели песни или переговаривались. Те, кто захватил с собой закуски, делились ими с ближайшими соседями; напитки лились рекой. Самокрутки с марихуаной переходили из рук в руки. В каком-то смысле марш перерос в стихийное торжество братства джокеров. Даже самые безобразные из них открыто расхаживали повсюду. Знаменитые маски Джокертауна, анонимные фасады, за которыми уже привыкли скрываться многие его обитатели, в этот день были сброшены.

Для большинства это был радостный день — способ отвлечься от одуряющей жары, от убогости своего существования, ведь перед людьми открывалась жизнь их товарищей по несчастью, и если прежде их собственные горести представлялись им сокрушительными, то после того, что они видели здесь, их собственное положение переставало казаться непереносимым.

Хотя утро, казалось бы, предвещало неминуемые беспорядки и столкновения, день принес с собой спокойствие и оптимизм. Солнце больше не казалось таким уж палящим. Сандра вдруг обнаружила, что у нее прекрасное настроение. Она улыбалась, шутила с Гимли, она обнималась, пела и смеялась вместе со всеми остальными.

Вечер вернул их к реальности.

Темные тени манхэттенских небоскребов со всех сторон подобрались к парку и слились в одну. Небо стало ультрамариновым, потом зарево городских огней потеснило ночной мрак, и парк окутала призрачная дымка. Город, раскалившийся за дневное время, отдавал тепло обратно; от жары не было спасения, воздух был мертвенно тих. Пожалуй, ночь оказалась даже более душной, чем день.

Позже начальник полиции окажется на ковре у мэра. Мэр, в свою очередь, на ковре у губернатора, чья канцелярия будет клясться и божиться, что не готовила никаких приказов. Никто так и не поймет, кто именно отдал тот злополучный приказ. Потом это уже не будет иметь никакого значения — ночь с восемнадцатого на девятнадцатое июля войдет в историю как ночь джокертаунского восстания.

Чей-то крик, многократно усиленный мегафоном, — и безумие разразилось.

Конники, следом за которыми двигались шеренги вооруженных дубинками полицейских, начали прочесывать парк с юга на север, намереваясь оттеснить джокеров сначала к Деланси, а потом обратно в Джокертаун. Джокеры, ошарашенные внезапной атакой и совершенно растерявшиеся, под нажимом впавшего в неистовство Гимли начали сопротивляться. Полицейские пустили в ход дубинки, и завязалась настоящая свалка, причем царившая в парке темнота только усугубляла всеобщую неразбериху. Для полицейских все, кто был не в униформе, представляли собой мишень. Ночь взорвалась криками и воплями. Попытка дать полиции организованный отпор быстро провалилась, и джокеров небольшими группками погнали на улицу, а всех, кто пытался свернуть в сторону, избивали. Тех, кто падал, затаптывали. Сандра тоже оказалась в такой толпе. Тяжело дыша, она пыталась удержаться на ногах в этой давке, руками прикрыть голову от ударов дубинок, и в конце концов ей все-таки удалось спрятаться в относительной безопасности одного из переулков, отходящих от Стэнтон-стрит. Оттуда она смотрела на бойню, которая творилась в парке и на прилегающих к нему улицах.

Перед ее глазами одна за другой разворачивались маленькие драмы.

Оператор Си-би-эс снимал, как десяток полицейских на мотоциклах теснил группу джокеров к ограде, которой был обнесен пандус подземного гаража на другой стороне улицы. Джокеры убегали, некоторые прыгали прямо через ограду. Среди них был и Вспышка, озарявший эту сцену фосфоресцирующим сиянием своей кожи — ему, бедняге, было даже не скрыться от полиции. В отчаянии он перемахнул через ограду и полетел вниз с высоты восьмифутового пандуса. В этот миг полицейские увидели оператора; один из них взревел:

— А ну-ка убрать его отсюда!

Мотоциклы, хрипло треща моторами, устремились на него; лучи фар беспорядочно заметались по стенам зданий. Оператор побежал прочь, не прекращая снимать. Взмах дубинки с промчавшегося мимо мотоцикла — и оператор со стоном рухнул на мостовую, выпустив из рук камеру. Послышался звон разбитого стекла.

У входа в переулок, шатаясь, появился джокер, прижимавший окровавленный платок почему-то к виску, хотя кровь, которая заливала воротник его рубашки, хлестала откуда-то из-за уха. Было совершенно ясно, почему он не сумел убежать: его руки и ноги торчали в разные стороны под немыслимыми углами, как будто их прилепил к телу пьяный скульптор. Рядом с ним тут же словно из-под земли возникли полицейские.

— Мне нужен врач, — сказал джокер одному из них. Когда полицейский ничего ему не ответил, тот потянул его за рукав форменного мундира. — Эй, пожалуйста.

Полицейский вытащил из футляра на поясе баллон со слезоточивым газом и пшикнул прямо джокеру в лицо.

Сандра ахнула и отступила в глубину переулка.

Беспорядки переместились на улицы Джокертауна. То там, то сям вспыхивали яростные схватки между джокерами и полицейскими. То был разгул разрушения, торжество ненависти. Ни один человек не спал в ту ночь. Джокеры в масках преграждали дорогу патрульным машинам, переворачивали их; над перекрестками от горящих машин поднималось зарево. Клиника Тахиона на берегу походила на осажденный замок, оцепленная вооруженными охранниками, и видно было, как мечется сам доктор, пытаясь сохранить хоть какое-то подобие нормальной работы. Такисианин в сопровождении немногих доверенных помощников совершал вылазки на улицы и подбирал раненых — как джокеров, так и полицейских.

Джокертаун разваливался на части, погибал в огне и крови. По улицам расползался едкий слезоточивый газ. К полуночи на помощь призвали солдат Национальной гвардии, которым были розданы боевые патроны. Сенатор Хартманн обратился к тузам, работавшим на правительство, с призывом помочь в урегулировании ситуации.

Великая и Могучая Черепаха реял над улицами, как какая-нибудь военная машина из «Войны миров» Джорджа Пала, и разметывал противников в стороны. Как и многие другие тузы, он не встал ни на чью сторону и употреблял свои способности на то, чтобы пресекать столкновения. За воротами клиники Тахиона (где к часу ночи практически все палаты были заполнены до отказа и доктор начал укладывать раненых прямо в коридорах) Черепаха поднял в воздух искореженный горящий «мустанг» и швырнул его в воду, точно ослепительный метеорит, за которым тянулся шлейф искр и дыма. Потом промчался над Саус-стрит, и мятежники и солдаты разлетелись в разные стороны, точно отброшенные лемехом гигантского незримого плуга.

На 3-й улице солдаты покрыли джипы проволочной сеткой и прикрепили к радиаторам своих машин большие мотки колючей проволоки. С их помочью они разгоняли джокеров с проспекта на боковые улочки. Костры, загоревшиеся сами собой по воле какого-то неизвестного джокера, воспламенили бензобаки джипов, и солдаты с криками бросились врассыпную, пытаясь на ходу затушить занявшуюся униформу. Сухо затрещали ружейные выстрелы.

Неподалеку от Чатем-сквер шум восстания перерастал в неимоверный, оглушительный рев — это Плакальщик, весь в желтом, шагал по охваченным хаосом улицам и стенал, и в его вое сливались все те крики, что он слышал за сегодняшний вечер, многократно усиленные и отраженные. Джокеры, попадавшиеся Плакальщику на пути, затыкали уши и разбегались от этого убийственного вопля. Окна разлетались вдребезги, когда Плакальщик переходил на визг; стены содрогались, когда он басисто всхлипывал.