Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

Иоанн через несколько лет попытается избавиться от им же самим созданного и им же самим признанным негодным инструмента управления. Но тщетно! Опричнина, уничтожившая боярство, этот единственный класс, который был способен не допустить Смуту и польское нашествие, отныне превратится в самовозобновляющийся орган, поглощающий без остатка целые эпохи. Опричнина, кстати, не чисто российское явление, но она словно подчеркнула и сделала более выпуклыми доопричные времена.

VI

Мой взгляд можно, разумеется, оспорить, поднатаскав и сгруппировав многочисленные факты зверства доопричной жизни. Но прошлые, сравнительно безоблачные мгновения, когда закладывались основы народной жизни — обряды и традиции, станут в конце концов от такого подхода только ярче и весомее. В опричные и послеопричные времена им было бы потруднее возникнуть.

В борьбе за власть выкалывали друг другу глаза, гноили соперников в темницах, рубили им головы на плахах и подсыпали яд в бокалы со сладким вином, но только опричнина придала таким столь прискорбным деяниям державный, продуманный, неотвратимый и порочный характер. Тень от опричнины легла на все Иоанново царствование. Опричнина подготовила хаос Смуты и привела поляков в Москву. Аналогии в нынешние времена легко подыскать, и они будут на первый взгляд уместны, заманчивы и иллюзорно правдивы. Но заблуждается тот, кто считает, что исторические явления, обладая внешним сходством фактов, обладают также аналогией по существу. Если бы последнее было верным, то история, безусловно, чему-то могла бы научить и что-то доказать.

Но, увы, она бессильна, и бессильна лишь потому, что ее факты не имеют в будущем аналогии по существу. Факты истории слишком индивидуальны, специфичны и слишком привязаны к своему времени, его персонажам и стаффажам.

И еще об одном. Опричнину русский человек XVI века не описал по ряду обстоятельств. Прежде всего, очень мало людей в Московии умели писать. Руки, конечно, чесались, однако страх побеждал. Книгопечатание отсутствовало совершенно в форме, которая бы могла способствовать пришедшей в голову мысли. Официальные и полуофициальные летописи создавались под жестким контролем, исключавшим самодеятельность любого рода. Сам Иоанн иногда был главным писателем и всегда главным редактором и цензором. Подобная позиция руководителя государства — писателя, редактора, цензора и ценителя — сохранилась у нас вплоть до нынешних дней, хотя в последние десятилетия далеко не в полном объеме, как, например, при том же Иоанне или государе императоре Николае Павловиче, не самом глупом человеке в России и не самом дурном монархе.

VII

Фиксация происходившего в стране была отдана на откуп чужеземцам. Чего уж тут обижаться на преувеличения и недоброжелательство? И могло ли быть иначе? Маркиз де Кюстин, этот потомок знатных аристократов, еще не худший образец чужеземного наблюдателя и мемуариста. Вся фактология опричнины, не исключая и экономические реалии, сводится к нескольким источникам — описаниям, сделанным немецкими авантюристами и искателями приключений — Иоганном Таубе, Элертом Крузе, Генрихом Штаденом и Альбертом Шлихтингом. Русские источники крайне немногочислены. Главные из них — это сочинения самого Иоанна и его бывшего друга князя Андрея Курбского. Разумеется, важное значение имеют и косвенные указания, которые содержатся в материалах, имеющих отношение к бессердечной эпохе. Наиболее полную библиографию приводит в книге об Иване Грозном современный исследователь Руслан Григорьевич Скрынников, детально проработавший огромный историко-литературный массив. Но современных опричнине наблюдателей, хорошо знавших русскую действительность и лично присутствовавших в том времени, как мы видим, очень мало.

Николай Михайлович Карамзин, нельзя не заметить, полностью доверял Иоанну Таубе и Элерту Крузе. Он даже не попытался подвергнуть их текст психологическому анализу. Отечественные ученые в XIX и XX веках обильно цитируют чужеземных авторов, хотя и подвергают иногда созданные за рубежом отчеты робкому сомнению. Каждый может сегодня познакомиться с мнениями об эпохе Ивана Грозного бывших опричников и оценить их в полной мере. Нашу же задачу мы видим в ином. Стоит ли серьезно воспринимать известия о том, что трупы казненных разрубали на сто кусков, а раздетых донага женщин принуждали ловить домашнюю птицу и в тот момент расстреливать их, ругаясь над униженными и умерщвленными жертвами? Возможно, немцы в отдельных случаях и не лгут, как не лгали их потомки пропагандисты Третьего рейха, рассказывая о сталинских чистках, московских процессах и ужасах ГУЛАГа. Но сами кем они являлись?

Трудно поверить всему, что донесли до нас немцы-опричники, оказавшиеся по воле случая в Европе. Трудно поверить хотя бы потому, что в Германии, Италии, Испании и Франции кровь лилась более густым и полноводным потоком, а пытки были куда изощреннее. Нельзя забывать, что каждый из пишущих преследовал собственные цели, в том числе и князь Андрей Курбский, боярин не только образованный и начитанный, но и жестокий — в человеческом плане не менее жестокий, чем его повелитель. Опричнина по своему зверству была явлением вполне европейским и не выходила из ряда вон. Полагаю, что соответствующие опричнине институции в Европе оказали на формирование этого русского варианта преторианцев и охранников значительное влияние.

VIII

И наконец, последнее. Опричнина убедительно продемонстрировала, на что способны специальные отряды, рекрутируемые из молодежи, не располагающей ни достаточным образованием, ни жизненным опытом, и нацеленные на исполнение приказов, законность и целесообразность которых сомнительна. Иоанн думал, что, расправившись с неугодными элементами, он поведет страну по новому пути и утвердит собственную власть, которую будет использовать во благо всего народа. Его международная политика и войны свидетельствуют, что он не был равнодушен к народному благу, как он его понимал, то есть на уровне своей эпохи. Опричный опыт показал иное. Сиюминутная цель была достигнута, но отдаленное благо захлестнуло море крови. Не скоро Россия пришла в себя после Великой Смуты, уничтожение боярства откликнулось в веках горьким эхом. Это эхо мы слышим и сегодня. Из глубины быстро текущих лет видно, каким злом оказалась опричнина. Она прошнуровала тело страны корсетными шнурами, душила ее и, чего греха таить, иногда пытается вновь поднять голову. Опричнина не только институция, или, как теперь любят говорить, структура, опричнина — ход и направление мысли, сумма идей, как нравственных и политических, так и экономических. Опричнина — вневременное явление и вместе с тем явление, жестко прикрепленное к своему времени и не имеющее аналогов. Новгородский погром — кульминация опричнины, — переместивший несметные богатства честных посадских людей в Иоаннову казну, есть нечто иное, с одной стороны, как развернутая и затянувшаяся на несколько лет деятельность Продармии в 1918 и 1919 годы, когда были изъяты и направлены на сиюминутные цели несметные — да, да! несметные! — богатства русской деревни. В романе «Жажда справедливости» я показал оборотную сторону деяний этой пресловутой Продармии, которая якобы спасла от голода миллионы рабочих в крупных городах. Если бы революционная опричнина не была создана, то голод не обрушился бы на страну. С другой стороны, опричнина Иоанна ничем не напоминает революционную опричнину — порождение искусственно разжигаемой классовой розни.

Вот в чем и состоит неоспоримая подоплека парадоксального интереса к опричнине, которая была коротким по времени периодом.

Люди, создававшие опричнину и даже лично принимавшие участие в пытках и убийства, не были столь примитивными, какими они выглядят на страницах большинства книг. Сам Иоанн был личностью глубокой и своеобразной, серьезным политиком и дальновидным государственным деятелем. Такие его соратники, как Малюта, представлявшие собой, в сущности, живую секиру, рисуются нам сейчас в ином свете. Не всегда ведь секира обагрена кровью или изъедена ржавчиной — очень часто она блестит, показывая любопытным качество металла, из которого откована.

Малюта стал воплощением опричнины. Он был человеком средневековья: сильным, жестоким и неблагородным. Но он был создан из материала, обладающего незаурядными качествами, которых недоставало многим людям. Алексей Константинович Толстой во фразе, вложенной им в уста Малюты, верно нащупал нерв этого зловещего вельможи Иоанна:

«Палач палачу рознь!»

Вероятно, Малюта в жизни хотел бы оправдаться, мучимый совестью и наблюдая, как дело его рук гибнет. Он был далеко не глупым, сообразительным и ловким. Впрочем, я совершенно не собираюсь его обелять, как и несравненный наш исторический писатель Алексей Константинович Толстой, для которого литература была важнее немецкой формулы «как оно, собственно, было!», принадлежащей великому Леопольду фон Ранке.