В объятиях заката - Сандра Браун

Он замер.

— Да?

— Да нет, ничего.

— Что? Скажи мне.

— Это… Я не знаю… Ты, наверное, подумаешь…

— Я не буду знать, что подумать, если ты мне не скажешь.

— Ну, я просто подумала, что… — Она чуть повернулась, оперлась о его грудь и заглянула ему в глаза. — А что, если я это сделаю с тобой?

XX

Джефферсон был похож на большой муравейник. В 1872 году он занимал второе место по численности населения в Техасе после Галвестона и был центром торговли и перевалочным пунктом. Многопалубные пароходы стояли в доках, изрыгая массы пассажиров, которым предстояло продолжить путь на Запад в фургонах; здесь же сгружались различные товары, а на борт грузилось огромное количество тюков с хлопком, адресованных дальше вниз по реке — на рынки Нового Орлеана.

По улицам бродили толпы людей, в основном переселенцев, которые покупали, продавали, торговались, менялись, грузились или разгружались. Деньги и товары переходили из рук в руки. Освобожденные негры старались не слишком попадаться на глаза. Аристократы, потерявшие все в ходе войны, пытались делать вид, что этот конфликт не внес изменений в их жизни, в частности — не изменил их положение в обществе. На дельцов с Севера либо плевали, либо радушно их принимали — в зависимости от количества и цвета денег и от того, с какой готовностью они их тратили. Почтенные отцы семейства якшались с отпетыми головорезами, заполнявшими портовый квартал по ночам. Хорошее место, чтобы найти того, кто тебе нужен, назначить встречу… или затеряться.

Вэнс Джентри, сидя в седле, обозревал людское море — тысячи переселенцев стояли лагерем на многие мили вокруг города. Джентри разочарованно вздохнул.

— Как, черт побери, вы намерены отыскать их среди всего вот этого! — спросил он Говарда Мейджорса, выразительно дернув головой.

— Найдем, — спокойно ответил Мейджорс.

— Ну что ж, тогда начнем, — сказал Джентри, стукнув лошадь по бокам пятками сапог.

— Нет, — возразил Мейджорс. — Сегодня вечером мы начнем расспросы так, чтобы не привлечь ничьего внимания. А если мы просто пойдем напролом и станем заглядывать во все фургоны подряд, мы только спугнем его. Если он захочет скрыться, то нет ничего проще — в такой-то массе народу.

Джентри цветисто выругался. С тех самых пор, как мадам Ляру навела их на след Росса, он провел многие дни в пути — грязные закопченные поезда, постоянно опаздывающие, жесткие постели, отвратительная пища — а то и вовсе никакой. Им с Мейджорсом удалось сесть на пароход в Шривпорте, но он был переполнен и еле тащился. Терпение Джентри уже почти истощилось, а тут еще Мейджорс с его постоянными призывами к осторожностям. Все это страшно раздражало Джентри, особенно теперь, когда они были так близки к цели.

Они знали, что фургоны отсюда двинутся в разных направлениях. Виктория должна быть в одном из этих фургонов. Джентри хотел избавить ее от унижения, которое ей пришлось испытать, от тяжелой работы, которую ее заставляли выполнять, и хотел он это сделать до того, как Росс тронется в путь. Он уже почти забыл, какое чувство облегчения испытал, когда мадам Ляру сообщила ему, что видела миссис Коулмэн и что она вроде бы была в добром здравии.

— Ну ладно, — неохотно согласился Джентри. — Сегодня вечером мы наводим справки. А завтра я начну искать свою дочь, нравится вам это или нет. — Он дернул поводья и направился к центру города, где им посчастливилось снять комнаты.

Мейджорс не отставал. Ему до смерти надоели угрозы Джентри. Если бы он не был так решительно настроен захватить Сонни Кларка перед своим уходом на пенсию, а потом уйти во всем блеске славы, он уже много недель назад бросил бы все это, и пусть бы Джентри нанимал кого-то другого. Джентри нанял бы ребят с пистолетами, это уж точно. Он не хотел, чтобы хоть словечко просочилось о том, что его зять — знаменитый Сонни Кларк. А как это сделать, если его не убить?

Мейджорс перевел свою лошадь в рысь. Он не собирался выпускать Джентри из виду. Сколько раз Мейджорс твердил ему, что Кларк ему нужен живым, но, похоже, старик этого не слушал. Во всяком случае, Мейджорс ему не доверял.

Две слезы — крупные, как горошины, — сорвались с век Присциллы Уоткинс и покатились по ее щекам.

— Какой ты злой, Бубба Лэнгстон! Я-то думала, что после того, что ты со мной сделал, ты поступишь как полагается и попросишь у папы моей руки.

Бубба любовался закатом и покусывал сладковатый стебелек травинки.

— Ах, вот что ты думала?

Он изменился. Присцилла видела, что с каждым днем он меняется все больше. Он уже не дергался, как неуклюжий подросток, а ходил твердой уверенной походкой мужчины, хорошо знающего себе цену. Глаза его больше не выражали любопытство и недоумение — что еще предложит ему мир; напротив — это были спокойно оценивающие глаза человека, который ничего в жизни не принимает на веру. И в этих глазах — сейчас, когда Бубба рассматривал закат сквозь полуприкрытые веки, — отражались все происшедшие с ним перемены. Присцилла, к своему раздражению, обнаружила, что он даже не заметил, что она надела свое лучшее платье в ознаменование прибытия в Джефферсон. В последнее время он вообще редко что-нибудь замечал, когда они встречались. Он быстро приступал к делу и методично овладевал ею. Она была рада, что он вышел из состояния депрессии, в котором пребывал после убийства Люка. Но он никогда больше не был ласков, никогда не шептал ей нежные слова, как в тот первый раз.

— А почему же, ты думаешь, я позволяю тебе это со мной делать? — спросила она, украдкой бросив взгляд в сторону фургона в надежде, что мать не слышит. — Я собиралась выйти за тебя замуж, а то бы я никогда…

— А что ты собиралась сделать со Скаутом? — вдруг спросил Бубба, переведя взгляд с пламенеющего неба на Присциллу.

Она облизнула губы и растерянно заморгала. Если бы он ударил ее, это бы потрясло ее меньше.

— Скаут? — переспросила она, едва не взвизгнув.

— Да, Скаут. Ты рассчитывала выйти замуж и за него тоже? Или же ты просто рвалась удрать от своей мамочки, и тебя не слишком-то волновало, кого именно тебе удастся обвести вокруг пальца, чтобы он тебе в этом помог?

Внутри она вся просто кипела от ярости. Что себе позволяет этот мальчишка? Как он смеет с ней так разговаривать? Но ей все же удалось выжать еще серию отборных, крупных слез, которые потекли по ее щекам.

— Бубба, Бубба, кто наговорил тебе все это про меня? Ты ведь знаешь, что я люблю тебя одного. И всегда любила только тебя. Тот, кто сказал тебе это, просто ревновал меня, вот и все. Потому что я люблю тебя, и никого другого.

Бубба потянулся всем своим длинным телом, которое за последние три месяца изрядно заматерело. Он больше не казался состоящим из одних только рук и ног.