Голливудские триллеры. Детективная трилогия - Рэй Брэдбери

– Кларенс?

Я распахнул дверь пошире.

Это был настоящий кошмар геолога.

На полу лежал футовый слой писем и записок с автографами Роберта Тейлора[236], Бесси Лав и Энн Хардинг: середина тридцатых, начало тридцатых… И это был лишь верхний слой.

Под ним глянцевитым одеялом рассыпались тысячи фотографий, сделанных Кларенсом, моментальных снимков Эла Джолсона, Джона Гарфилда, Лоуэлла Шермана и мадам Шуман-Хайнк. Десять тысяч лиц смотрели на меня. Большинства из этих людей уже не было в живых.

Под многочисленными слоями лежали книги автографов, истории фильмов, афиши более сотни картин, начиная с Бронко Билли Андерсона и Чаплина, перескакивая через те годы, когда букетик лилий, известных под именем сестер Гиш, являл на экране их бледные лица, которые заставляли обливаться слезами иммигрантские сердца. И наконец, под «Кинг-Конгом», «Затерянным миром», «Смейся, паяц!»[237] и прочими гигантскими пауками, танцовщицами на пуантах и затерянными городами я увидел…

Ботинок.

Ботинок был надет на ступню. Ступня, вывернутая неестественным образом, соединялась со щиколоткой. Щиколотка продолжалась лодыжкой. И так далее, пока я, скользя взглядом вдоль тела, не увидел лица, искаженного предсмертной истерикой. Кларенс лежал, зажатый между сотен тысяч росчерков, тонущий в потоках старых афиш и иллюстрированных страстей, способных раздавить его, смыть бесследно, не будь он уже мертв.

Судя по его виду, он мог умереть от сердечного приступа, от простой встречи со смертью. Его глаза были широко распахнуты, как от фотовспышки, рот застыл в крике: «Что вы делаете с моим галстуком, с моим горлом, с моим сердцем?! Кто вы такие?»

Я где-то читал, что в момент смерти на глазной сетчатке жертвы остается образ убийцы. Если снять эту сетчатку и погрузить в эмульсию, лицо убийцы всплывет из тьмы.

Безумные глаза Кларенса так и умоляли: «Снимите сетчатку!» В каждом глазу застыло лицо убийцы.

Я стоял в этом половодье хлама и с удивлением смотрел вокруг. Это уж слишком! Каждая папка разворочена, сотни снимков измяты. Афиши сорваны со стен, книжные шкафы вывернуты. Карманы Кларенса торчали наизнанку. Ни один грабитель никогда так не бесчинствовал.

Кларенс, который боялся попасть под колеса, стоял у светофора, пока все машины не остановятся, и только потом перебегал улицу, бережно неся своих истинных друзей, свои драгоценные альбомы, наполненные любимыми лицами.

Кларенс.

Я огляделся, отчаянно надеясь найти хоть какую-нибудь зацепку для Крамли.

Ящики письменного стола были выдвинуты наружу, а их содержимое высыпано.

На стенах осталось лишь несколько фотографий. Мои глаза, бесцельно блуждая, остановились на одной из них.

Иисус Христос в сцене на Голгофе.

На фотографии была подпись: «Кларенсу. От единственного на свете Иисуса с пожеланием МИРА».

Я выдрал фотографию из рамки и засунул в карман.

С бешено стучащим сердцем я уже повернулся, чтобы бежать отсюда, как вдруг увидел еще один, последний предмет. И прихватил его.

Спичечный коробок с эмблемой «Браун-дерби».

Что еще?

«Я, – произнес уже остывший труп Кларенса. – Помоги мне».

«О Кларенс, – подумал я, – если б я только мог!»

Мое сердце колотилось в груди. Боясь, как бы меня не услышали, я вышел из квартиры.

И побежал прочь от этого дома.

«Стой! – сказал я себе и остановился. – Если тебя увидят бегущим, значит, преступник ты! Иди медленно, спокойно. Как будто тебе плохо». Я попытался, но выдавил из себя лишь рвотный позыв и старые воспоминания.

Взрыв в 1929-м.

Рядом с моим домом из искореженной машины вышвырнуло человека, и он истошно кричал: «Я не хочу умирать!»

А я стоял на крыльце со своей тетей, зарывшись головой в ее грудь, чтобы не слышать этого.

Или когда мне было пятнадцать. Машина, врезавшаяся в телефонный столб, люди, расплющенные о стены, пожарные гидранты, головоломка из растерзанных тел и разбросанных кусков плоти…

Или…

Останки сгоревшей машины с обуглившимся силуэтом, гротескно выпрямившимся за рулем, невозмутимым под своей обезображенной черно-угольной маской, а руки, сморщенные, как сушеные фиги, оплавились на рулевом колесе…

Или…

Вдруг я почувствовал, что задыхаюсь среди этих книг, фотографий и открыток с автографами.

Я, как слепой, наткнулся на какую-то стену и ощупью пошел вдоль нее по пустынной улице, благодаря Бога за то, что вокруг ни души. Наконец я нашел то, что показалось мне телефонной будкой, и две минуты обшаривал карманы в поисках пятицентовика, который все это время лежал в одном из них. Я сунул монету в прорезь и набрал номер.

Как раз в тот момент, когда я набирал номер Крамли, появились те самые люди с метлами. Они приехали на двух фургонах, принадлежащих киностудии, и старом потрепанном «Линкольне» и промчались мимо меня в сторону Бичвуд-авеню. Они повернули за угол, к дому Кларенса. От одного их вида я весь сжался, сложился, как гармошка, в своей будке. Человек, сидевший в потрепанном «Линкольне», смахивал на Дока Филипса, но я так хотел получше спрятаться, приседая, что не разглядел.

– Дай угадаю, – прозвучал в трубке голос Крамли. – Кто-то умер по-настоящему?

– Как ты узнал?

– Успокойся. К тому времени, как я туда доберусь, будет слишком поздно, все улики уничтожат? Ты где?

Я сказал ему.

– Там есть ирландский паб чуть дальше по улице. Иди и сядь там. Не надо светиться снаружи, раз дела так плохи, как ты говоришь. Ты в порядке?

– Я умираю.

– Не надо! Чем мне заняться, если тебя не будет?

Через полчаса, едва толкнув дверь ирландского паба, Крамли сразу отыскал меня и посмотрел с тем глубоким отчаянием и отеческой нежностью во взгляде, которые, словно облака над летними полями, пробегали по его лицу.

– Так, – проворчал он, – где труп?

Войдя во двор, мы увидели, что дверь бунгало Кларенса приоткрыта, словно кто-то нарочно оставил ее незапертой.

Мы толкнули дверь.

И остановились посреди квартиры Кларенса.

Однако она вовсе не была пустой, выпотрошенной, как квартира Роя.

Все книги стояли на своих полках, пол был убран, ни одного разорванного письма. Даже фотографии в рамках – большинство их – снова висели на стенах.

– Ну и, – вздохнул Крамли, – где весь тот кавардак, о котором ты говорил?

– Погоди.

Я открыл один из ящиков четырехуровневого архива. Там были фотографии: измятые, разорванные, запихнутые туда кое-как.

Я открыл шесть ящиков, показывая Крамли, что мне это не приснилось.

Каждый был переполнен истоптанными письмами.

Не хватало только одной детали.

Кларенса.

Крамли вопросительно посмотрел на меня.

– Не надо! – сказал я. – Он лежал на том самом месте, где ты сейчас стоишь.

Крамли перешагнул через невидимое тело. Последовав моему примеру, он внимательно осмотрел другие ящики и увидел там разорванные открытки, разбитые и расколоченные фотографии, засунутые подальше от глаз. Издав тяжелый, как наковальня, вздох, он покачал головой.

– Однажды, – сказал он, – ты наткнешься на что-нибудь стоящее. Тела нет, так что я могу сделать? Откуда нам знать, что он не уехал куда-нибудь в отпуск?

– Он никогда не вернется.

– Откуда ты знаешь? Хочешь пойти в ближайший участок, подать жалобу? Они придут, посмотрят на обрывки в ящиках, пожмут плечами, скажут: «Еще один придурок свалился со старого голливудского дуба», сообщат домовладельцу и…

– Домовладельцу? – раздался голос за нашими спинами.

В дверях стоял пожилой человек.

– Где Кларенс? – спросил он.

Я говорил быстро. Бессвязно, сбивчиво я описал полностью 1934-й и 1935-й годы, как я бесцельно гонялся на роликах, как меня, словно маньяк, преследовал, размахивая тростью, Уильям Клод Филдс[238], как Джин Харлоу поцеловала меня в щеку перед рестораном «Вандом». Когда она меня поцеловала, из моих роликов выскочили подшипники. И я, хромая, поковылял домой, не обращая внимания на машины, не слыша, что говорили мне школьные товарищи.

– Ладно, ладно, я понял! – Старик окинул взглядом комнату. – На воришек вы не похожи. Но Кларенс все время ждет, что на него вот-вот нападет шайка разбойников и отнимет его фотографии. Так что…

Крамли протянул ему свою визитку. Старик удивленно посмотрел на нее и примолк, зажав свои фальшивые зубы между десен.

– Мне не нужны здесь неприятности! – жалобно проговорил он.

– Не беспокойтесь. Кларенс сам вызвал нас, он боится. Вот мы и приехали.

Крамли огляделся вокруг.

– Пусть Сопуит мне позвонит, хорошо?

Старик, прищурившись, посмотрел на визитку.

– Полиция Вениса? Когда же наконец их вычистят?

– Кого?

– Каналы! Помойка, а не каналы!

Крамли вытащил меня на улицу.

– Я этим займусь.

– Чем? – удивленно спросил старик.

– Каналами, – ответил Крамли. – Помойкой.

– Ах да, – произнес старик.