Наездники - Джилли Купер

– Не крици, папоцка! Позалуста, не крици!

Вслед за ним появилась Табита, неуверенно ковыляя на маленьких ножках. На ней был только верх пижамы, штанишки она сбросила.

– Папа, папочка! – восторженно запищала она, бросаясь к нему. – Папа дома! – Тут она увидела кровь у него на щеке. – Папе больно.

– Бедному папе на самом деле больно, – сказал Руперт, доставая бумажные салфетки из коробки на туалетном столике Элен, чтобы вытереть кровь. Затем, взяв Таб на руки, он вышел из комнаты со словами, обращенными к Табите: – Я начинаю думать, что ты и Бэджер – единственные, кто меня любит.

Элен сверхчеловеческим усилием взяла себя в руки.

– Папа порезался, когда брился, – объяснила она Марку. Все всех любят, продолжала она в том же духе. Она превзошла себя. все, что угодно – только бы предотвратить приступ астмы. Но из носа у него уже бежала тонкая струйка – верный признак приближающегося приступа. Дыхание стало затрудненным. О господи, это она виновата – заперлась в спальне и не пришла пожелать спокойной ночи. Марк, должно быть, слышал, как она плачет.

– Расслабься, Марк, пожалуйста.

Элен положила его к себе на колени лицом вниз, похлопывая его по ребрам, чтобы изгнать слизь из бронхо, как научил ее физиотерапевт. Марк наглотался так много мокроты, что в результате его вырвало – прямо на Элен и на ковер. К тому времени, как она уложила его в кровать, успокоила, прочитала ему сказку и убрала в спальне, было уже далеко за полночь.

В кабинете Руперта горел свет. Она обнаружила, что Руперт прилег одетым на кушетку со спящей Таб на руках, и тоже заснул. По всей кровати и по полу были разбросаны фотографи Рокстара. Руперт и Таб были так похожи в своей светловолосой красоте и беспечной забывчивости. Когда Элен попыталась отнести Таб в ее кроватку, девочка во сне вцепилась в Руперта, и Элен оставила их так.

Вернувшись в спальню, она устало проглотила две таблетки и попыталась рассудительно поразмыслить над своим браком. Она была в ловушке, в ловушке, в ловушке. Больше всего ей хотелось оставить Руперта, но куда ей деться? К родителям она вернуться не может, это несмоненно. Напряжение двух месяцев, проведенных во Флориде прошлым летом, ясно это показали. Кроме того, в Штатах она не сможет платить огромные суммы, которые требуются на лечение Марка. И вообще, если она уйдет и заберет с собой детей, они потеряют так много – Пенскомб, природу, плавательный бассейн, лагерь в лесу, теннисный корт, лошадей, катание на лыжах, слуг, не говоря уже о библиотеке и картинах, которые они смогут оценить позже. Сменить все это на жизнь в квартире с одной спальней. Джейни, по крайней мере, может обеспечить себя сама; она сделала самостоятельную карьру. У нее, у Элен, нет ничего. Ее роман, если говорить честно, представлял собой набор бессвязных обрывков. Элен выплескивала все, что накопилось у нее в душе, на страницах своего дневника. Она частенько оставляла его на виду в надежде, что Руперт прочтет его и поймет, как она несчастна. Но он не читал ничео, кроме книг Дика Френсиса и «Хорс энд Хаунд». Может быть, он так же несчастлив, как и она, и срывает на Марке свое отчаяние и душевную пустоту.

А ведь ей всего лишь двадцать семь. Неужели этот эмоциональный тупик – все, что есть в жизни? Конечно, были времена, когда она была сравнительно довольна жизнью – всегда только в отсутствие Руперта, но он, в конце концов, отсутствовал одиннадцать месяцев в году. Такие периоды перемежались периодами отчаяния, такого, как сейчас. Это случалось, когда он публично унижал ее, гоняясь за другими женщинами, и теперь, заразив ее триппером.

И ей всего двадцать семь. Элен всей душой жаждала любви, но, пробыв замужем за Рупертом шесть с половиной лет, она чувствовала, что действительно стала такой, какой ее видел Руперт, и в чем он ее обвинял. Она стала нудной, чопорной, постоянно болеющей и фригидной. Руперт так подорвал ее уверенность в себе, что Элен не чувствовала себя способной удержать другого мужчину. Она знала, что нравится мужчинам – Мелису, Дино, Джеймсу Бенсону – но была уверена, что все они потеряли бы к ней интерес тотчас же, если бы затащили ее в постель.

Оглушенная снотворными таблетками, Элен на следующий день встала только в одиннадцать часов. Она обнаружила, что Марк объедается немецкими шоколадными конфетами и разбросал повсюдю липкие обертки.

– Где ты их взял? – яростно спросила она.

– Папа их мне привез.

Элен в бешенстве ворвалась к Руперту.

– Ты дал Марку сладости!

– Ты меня всегда упрекаешь за то, что я не привожу ему подарки. Наконец я привез, и получаю от тебя по шее.

– Ты же знаешь, что детям не разрешается есть сладкое, кроме как после ланча! Как я могу их воспитывать, если ты тратишь все свое время, подрывая мой авторитет?

– Какой еще авторитет? Посмотри, что ты сделала из Марка: сопливый жалкий маменькин сынок.

– Он плакал, потому что ты его напугал!

Их семейная жизнь хромала еще несколько недель. Элен продолжала раскрашивать дом в разные цвета, потратив целое состояние на краску и обои.

– Однажды утром я проснусь и обнаружу, что меня выкрасили и обклеили обоями по последней моде, – ворчал Руперт.

Как и предсказывал доктор Бенсон, Элен и Руперт вылечились от гонореи. Рокстар продолжал делать успехи, и в предолимпийском рождественском состязании чуть было не победил, и видно было, что ему это раз плюнуть.

В следующее воскресенье, последнее воскрсенье перед Рождеством, Джейни и Билли, лежа в постели, читали газеты.

– О боже, – сказала Джейни. – Ты это видел?

– Черт! – сказал Билли. – Как по-твоему, это правда?

– Думаю, да. И газетчики наверняка проверили, иначе бы не рисковали. Элен просто с ума сойдет.

У Кэмпбелл-Блэков на воскресный ланч был ростбиф. Руперт поглощал добавку, когда его позвали к телефону. Элен убрала тарелки детей, поолжила им яблочный пирог и крем, и погрузилась в воскресные газеты, ожидая возвращения Руперта от телефона. Она взяла в руки «Санди Пост». Экий дрянной листок, но просто невозможно его не прочитать. Какая-то восходящая кинозвездочка по имени Саманта Фрибоди на странице 6 перечисляла своих любовников. Шлюшка. Элен прочла про личины нескольких неправедных священников и похотливых шлюх, потом открыла газету на странице шесть и застыла, как громом пораженная. Первое, что она увидела на этой странице, была фотография Руперта. Руперт лежал на берегу на фоне пальм в плавках, сощурив глаза на солнце, со стаканом в руке.

«Один из самых потрясающих романов», – писала Саманта Фрибоди, – «у меня был с асом-жокеем международного класса Рупертом Кэмпбелл-Блэком. Я была на съемках в Португалии, а он приехал туда на пять дней в составе британской команды выступать на скачках. Мы познакомились на вечеринке. Он произвел на меня сногсшибательное впечатление своей неотразимой внешностью голубоглазого блондина и столь же неотразимым чувством уверенности в себе, которым буквально пропитан его облик. В тот день он удачно выступал на состязаниях и, встретив меня, был вполне готов продолжать скачки всю ночь. Сначала я отказала ему, мне не хотелось показаться легкодоступной. Но волна шампанского и эйфории смыла нас вниз, на берег моря, и в два часа ночи мы оказались в страстных объятиях друг друга. Мы занимались любовью под звездами, и теплые волны прибоя накрывали нас с головой. Остаток этих пяти дней мы были неразлучны, и любили друг друга целые ночи напролет. Днем я ходила смотреть его выступления. Чрез пять дней мы решили прекратить нашу идиллию, поскольку ему нужно было ехать на другие состязания, а мне – заканчивать съемки в фильме. Он был женат, и жена как раз ждала второго ребенка. Было только справедливо вернуть его жене. Но я поистине наслаждалась тогда новизной и необычностью нашей безумной и развратной любви».