Одиночество зверя - Пётр Самотарж

— Ваш вопрос не имеет ответа, Наташа, — произнёс Ладнов вслух. — Государство не имеет права ставить законопослушных граждан перед необходимостью подобного выбора. Но, если оно всё же заставляет их выбирать лучшее из двух предательств, то долго оно не протянет. Сын давно вырос, ровесник перестройки. И мы отлично понимаем друг друга. Думаю, окажись я мирным бухгалтером, наши отношения оказались бы сложней.

— А внуки у вас есть?

— Внучки. Две. И я сейчас совсем другой. Обеих встречал в роддоме и твёрдо намерен побывать на их свадьбах.

— И выбор перед вами больше не стоит?

— Не стоит. Но и времена сейчас всё же намного более вегетарианские, чем при коммунистах. Бизнесом я не занимаюсь, за налоги меня притянуть невозможно, и тщательно взвешиваю формулировки — на клевете меня тоже не поймаешь. Не обязательно называть чиновника вором и коррупционером, достаточно сказать юридически чистую правду: его сын или жена, или оба, стали успешно заниматься бизнесом именно после его назначения на высокую должность, у них или у него есть вилла на Лазурном берегу, на Женевском озере, во Флориде или в Лондоне, и так далее. Читатель сам додумает необходимые подробности, а я остаюсь вне зоны досягаемости.

Наташа шла рядом с бывалым борцом и думала о жгучих словах. Разница между правдой и ложью определяется доверием. Можно принять за правду клевету и не признать истину — всё зависит от человека. Поверив кому-нибудь, отдаёшься в его власть, оттолкнув иного, получаешь вместо свободы рабство. Слова зажигают людей, когда кажутся им правдой, но доверчивые могут ошибиться. Угнетённые отталкивают спасителей и верят поработителям, если борцы за свободу не могут опрокинуть словами вековые установления. Выходит, миром правит не истина, а вера? Или доверие? Слово само по себе ничего не значит, вера не нуждается в убеждении.

— Пётр Сергеевич, почему так трудно объяснить людям очевидные вещи? Ведь все всё видят, но мирятся.

— Потому что нам не верят, Наташенька. Мы зовём в неизведанные дали и не обещаем молочные реки в кисельных берегах. От нас ждут имени человека, который решит все вековые проблемы, а мы отвечаем: нет такого человека. Надо работать день за днём, кропотливо и настырно, непрестанно тыкать власти в нос её ошибки и преступления, и тогда, может быть, через десятилетия, после смены нескольких поколений политического класса, власть обнаружит людей. И, принимая решение, будет думать не о мнении царя-батюшки, а о справедливых требованиях граждан.

— А почему от нас ждут имени человека, решающего все проблемы?

— Потому что так было всегда. Макиавелли в «Государе» посвятил отдельную главу обоснованию утверждения: народ, который никогда не был свободным, никогда не обретёт свободу в будущем. Правда, он не ответил при этом на вопрос, откуда взялись народы, которые в прошлом были свободны, а потом свободу утратили. Древний Рим не сразу стал республикой.

Наташа никогда не могла понять и принять необходимость доказательства общественно-политических в её представлении аксиом. Она часто начинала спорить с матерью в ответ на утверждения последней о необходимости сильного государства для поддержания в стране порядка и успехах Покровского на этом поприще. Каждый раз начинала волноваться и кричать, а мать негромко и бесстрастно повторяла своё. Что есть сильное государство? Режим, в котором правительство устанавливает границы дозволенной речи и запрещает обсуждать проблемы развития ради стабильности, что время от времени приводит к катастрофам, или система, в которой свободное слово приводит не к беспорядку, а к общественно-экономическому прогрессу, поскольку ответственные граждане имеют возможность зарабатывать в рамках закона деньги и отдавать некоторую их часть правительству в качестве налогов, требуя затем у последнего отчёта в их расходовании? Мать упорно считала парламентское обсуждение проблем пустой тратой времени, поскольку продавшиеся разным олигархам депутаты никогда не примут во внимание интересы простых людей, а Наташа спрашивала у неё, откуда возьмётся взвешенное оптимальное решение вопроса, если граждане с их частными интересами никаким образом не представлены в некой тайной дискуссии где-то в длинных коридорах администрации президента и правительственных кабинетах? Мать возражала количественным доводом — одного человека контролировать проще, чем несколько сотен. О нём есть уйма книг, он каждый день в телевизоре и в газетах — смотри, читай, сравнивай, делай выводы. А чем занимаются депутаты, даже избранные по мажоритарному округу, никто никогда не знает и не узнает в будущем — к каждому из них журналиста не приставишь. Наташа говорила о рептильности официальной прессы и бессмысленности всей её информации о Покровском, а мать отвечала: ты ведь читаешь и смотришь не официальную прессу, и любой желающий тоже может. Но большинство людей полагается на официальную, поскольку видит упорное нежелание оппозиции признать за Покровским хотя бы одно благое дело, а это уже очевидная ложь. На вопрос Наташи, увидел ли хоть раз Покровский хоть одного благое дело оппозиции, мать спокойно отвечала, что у оппозиции по определению никаких дел быть не может, поскольку нет власти. «Но ты же хочешь изменений к лучшему?» — спрашивала Наташа. «Хочу, — отвечала мать, — но от твоих правых ничего хорошего не жду. Они уже были у власти, всё разворовали и разрушили, предали страну и сбежали за границу». Да мы остались живы лишь благодаря реформам девяностых, продолжала Наташа, страна с трудом, но сдвинулась с места, заложен новый фундамент дальнейшего развития, и даже Покровский не развернул в обратную сторону большинство экономических мер, принятых до него, и сохраняет у руля экономики в общем либеральную команду. Только почему-то решил, что сможет заменить законы своими ценными указаниями, а равноправную конкуренцию — регулированием цен. Вся страна свирепеет от высоких цен на бензин и спрашивает, почему они растут, если нефть у нас своя, но никто не говорит, что три четверти розничной цены на бензин приходится на акцизы и налоги. Выходит, чиновники жаднее мироедов-капиталистов. Надо не нефтяные корпорации национализировать, а создавать технологические и законодательные условия для конкуренции на внутреннем нефтяном рынке, где цены устанавливает неизвестно кто, но только не рынок. В ответ мать спрашивала: энергетику раздербанили, хотите теперь и нефтепром угробить?

Каждый такой разговор стоил Наташе уймы душевных сил и хорошего настроения, она не разговаривала потом с матерью по несколько дней — не потому, что объявляла бойкот, а потому, что просто не хотелось. Мать голосовала за Покровского и Единую Россию, не скрывала этого и дразнила дочь отсутствием её фаворитов среди победителей. Говорила: голосовать надо за партию власти, она может хоть что-нибудь изменить, а вы умеете только болтать. Наташа на выборы пока не ходила в силу возраста, но не собиралась этого делать и позже — зачем дарить свой голос манипуляторам? Она читала книжки, рекомендованные Худокормовым, не всё в них понимала, но наслаждалась принадлежностью к ордену отверженных и гонимых.

— Пётр Сергеевич, мне уже смертельно надоело в спорах повторять одно и тоже одним и тем же людям и слышать от них один и тот же ответ: вы там все воры и иностранные агенты. Это же не аргумент! Привели бы свои доводы, я — свои, а они просто ругаются.

— Ну, Наташенька, вы многого захотели. Спорят друг с другом только свободные люди. У них собственные мысли, идеи, они пришли к ним, читая разные книги и слушая разных людей, зачастую противоположных убеждений. Примеряют прочитанное и услышанное на свою жизнь, думают и выбирают политиков, близких им по духу. Они знают, почему сделали свой выбор, и могу его объяснить. На худой конец скажут: мои родители так голосовали, и их родители тоже — в старых демократиях бывают такие поколенческие приверженцы политических партий. А несвободный человек ничего не выбирает, он поддерживает начальство, потому что ему видней, какую политику проводить. Он снимает с себя ответственность и перекладывает её на правительство — мол, сделайте мне хорошо, я на вас надеюсь. Его единственная мотивация исчерпывается максимой: начальство так решило, значит, так и надо. Тех, кто с правительством не согласен, он считает своими врагами, потому что они заставляют его выбирать, а он не умеет этого и не понимает, зачем ему вообще выбирать. Он ведь маленький человек, от него ничего не зависит. Проголосует он так или иначе — какая разница? Что значит один голос из миллионов? Если победителем объявят не того, за кого он голосовал, с какой стати он должен признавать его правомочность? Он ждёт от государства социальной защиты и помощи в сложных ситуациях, поэтому редко страхует недвижимость от пожаров и стихийных бедствий, он хочет непременно бесплатную квартиру и возмущается, когда ему предлагают жильё купить или арендовать. Он уверен, что за его квартиру и за её содержание полностью или хотя бы частично непременно должен заплатить кто-то другой. Если вы ему скажете, что молодой и здоровый человек должен сам обеспечивать себя и свою семью жильём, а государство должно только создать такой политический режим и экономические условия, когда он заработает достаточно, а бизнес построит достаточно коммерческого жилья для сдачи в аренду обыкновенным работягам, и что нет другого способа обеспечить всех жильём, он станет на вас кричать. Мол, при Советской власти жильё давали бесплатно, пускай и ждать приходилось долго. Вы ему ответите: за все годы Советской власти жилищная проблема так и не была решена, а в странах, где государство не обещает всем подарить бесплатную квартиру, практически все работающие имеют отдельное жильё, но он начнёт вам рассказывать про войну. Вы скажете: Германия и Япония пережили во время войны схожий с Советским Союзом масштаб разрушений, он напомнит вам про холодную войну. Если вы спросите, стоило Советской власти заниматься улучшением жизни людей или бороться за сферу влияния, он объявит о невозможности первого без второго, и вы окажетесь в тупике. Я ведь много раз стоял на вашем месте, Наташенька, и давно зазубрил наизусть все извивы мысли наших с вами оппонентов.