Ларец - Елена Чудинова

— Так Вы не ответили.

— Сложно соотношенье молитвы и души, — отец Модест посерьезнел. — Первое — слова молитвы незыблемы, и преступны те, кто полагает, что хоть слово можно менять в ней якобы по веленью сердца. В сем смысле молитва — акт механистический. Но вместе с тем молитва и не каббалистическая механика, когда нет важности, кто произносит некую формулу. Сказано, что вера движет горами. Тем сильней молитва, чем боле очищено сердце того, кто ее произносит. Хомутабал — крупный демон, и поразить его могла бы разве что молитва святого праведника. Но я не святой праведник, маленькая Нелли, а самый обыкновенный грешный человек, быть может только лучше других просвещенный и обученный. У меня не раз доставало силы одолеть молитвою его слуг, более мелких бесов. Но такого старого демона, нет, я не готов. Посему и придется нам выведывать его секреты.

— Отче, а почему нельзя Вам убивать? — вмешалась, наконец, Катя.

— Ах, дитя, ты вить оказала мне услугу, за которую я не могу тебя благодарить. Верно, все складывалось к тому, что мне пришлось бы стрелять в того человечишку, нето могли мы всериоз потерять нашу Нелли.

— Но отчего Вам нельзя убить этакую дрянь?

— Оттого, что сия дрянь — человек. Священник не может быть человекоубийцею, Катерина, даже если сразит кого невольно. За сей грех он отвергается от величайшего волшебства на свете — он не может больше служить Божественную Литургию.

— Но Вы же хотели выстрелить, я видела! Вы б стрельнули, не опереди я!

— Так не страдать же Нелли из-за того, что мне горько пришлось бы перестать быть священником? Разве священников без меня мало? Я ушел бы в монахи, да и все.

— Ну так можно было б и доброе слово сказать, — Катя надулась.

— Не жди. Никогда не пытайся переложить на себя чужой ноши, взять чужой грех. Это худая услуга.

— Так мне вить ничего не стоило, я небось не священник! А убить его — так он заслужил!

— Боюсь, сейчас ты еще не можешь этого понять, Катерина. Но не таи обиду, я прав.

— Да выживет негодяй, не так его сильно и задело, — брезгливо наморщился Роскоф.

— О том я и молюсь, но не ради презренного бесовского слуги, а ради нашей Катерины.

— Да, вот еще, отче! — Слабость прошла вовсе. Нелли сидела уж на диване, между Филиппом и Парашею, забывшей о поварских хлопотах. — Уж коли крысятник этот Панкратов мог со мною вместе улизнуть в ту щель, так чего ж он стоял-дожидался, выстрелит кто или нет?

— Из страха, дитя. Сия паутина опутала его бедную душу так, что уж он и забыл, как некогда привела его в слуги Хомутабала выгода. Страх теперь имеет над ним в сравненьи с выгодою куда большую власть.

— А другая служанка его? Лидия Гамаюнова?

— Та, что сидела в доме? — Роскоф невольно коснулся изрядной царапины на щеке.

— Ты еще расскажешь о ней. Но думаю, что и она живет в страхе, даже если обманывает себя на сей счет.

— А каша-то простынет, — опомнилась Параша. — Небось голодные все?

— Да уж, каши нам наесться надобно, — отец Модест легко поднялся на ноги. — Очень много каши нам надо бы съесть, прежде чем пускаться в путь.

— Куда? — одновременно спросили Нелли и Роскоф.

— Далече, друзья мои. Путь наш — на много недель. Но он приведет нас в такое место, где можно будет лучше, чем где бы то ни было, заняться секретами Сабуровского ларца.

КНИГА ВТОРАЯ

Глава I

Что же, увидать златоглавую первопрестольную Москву Нелли на сей раз не было суждено. От Твери путь лег, по указке отца Модеста, на юго-восток, скорей притом к востоку.

Неделю пришлось, отъехав проселочными дорогами, дожидаться в крытою соломой черной деревеньке, покуда установится санный путь. Скучать, впрочем, не приходилось, слишком уж много надлежало поведать друг другу вновь обретенным друзьям. Нелли рассказывала о том, как удалось старухе-девушке Гамаюновой познакомиться с нею у дома Венедиктова, как по собственной же глупости отослала она той пустой ларец и сообщила о Твери, как появилась Лидия в Новгороде и увлекла Нелли в подземный ход — прямо в руки Венедиктову. С ужасом слушали Параша и Катя рассказ о гибели Псойки. Подруги же наперебой повествовали Нелли об удивительной истории Георгия, сына Соломонии Сабуровой. При сих рассказах отец Модест утыкался в книгу с греческими буквами.

Еще казалось Нелли временами, что Катя намеревается поведать о чем-то особом, но каждый раз себя останавливает.

Что же до Роскофа, то он боле всех был занят переменою кареты на возок, чего ради часто отлучался из деревушки. Возок решено было взять один, глухо крытый кожею, чтобы в случае отдаленного ночлега не замерзнуть.

— Хорошо бы еще запастись железною жаровней, — говорил отец Модест.

— Поселяне уверяют, в возке и без того будет жарко до духоты. Тела человеческие согревают малое пространство.

— Ну, только не там, куда мы следуем.

— Уж не в Сибирь ли нам надобно? — не без испуги спрашивал Филипп.

— Нет.

Но рассказы, рассказы о том, как Параша заговаривала кровь, и о том, как жила Нелли среди нечистой силы, были единственным развлечением. Ларец, наконец-то наполненный собственным своим содержимым, священник надежно закопал на самом дне собственной клади.

— Мало нечисти, еще и обычных корыстолюбцев надобно нам навести на свой след? — сурово говорил он. — Будто мало на таких дорогах пошаливают? Дорожные жители часто в доле с разбойниками. Мы везем с собою целое состояние, на лесной дороге убивают из-за меньшего.

С этим Нелли не могла не согласиться, однако слишком уж обидно было не притрагиваться к обретенным наконец драгоценностям.

Ох, как устала она ночевать в черной лачуге, где головою боишься замараться жирной сажей, а по ногам сквозит холодом из плохо подогнанной двери! На едкой попоне Нарда, кое-как пристроенной на двух узеньких скамеечках! Не было даже бани, хозяева непостижимым каким-то образом мывались внутри печи, как именно, Нелли так и не поняла. А главное — изба изо дня в день оставалась одна и та же! С самым дурным ночлегом можно примириться в пути, когда знаешь, что следующий кров будет неважно каким, но иным.

Наконец долгожданный день настал: снег лежал ровно и плотно, словно под ним вовсе не было земли. Черная коробушка возка была доставлена. Катя, Параша и Нелли забились в него, словно в игрушечный домик, проверяя, много ли можно разглядеть в квадратики глухих окошек (выходило, что мало), пушиста ли обивка из медвежьих шкур (обеспокоенный Роскоф заказывал ее особо), мягки ли лежанки (изрядно жесткие).

— Дверка подогнана на совесть, — отец Модест несколько раз хлопнул. — Не станем связываться с постоянным вожатым, будем нанимать мужиков от одного села к другому.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});