Конь Рыжий - Полина Москвитина

– В Иркутске сидят еще красные. Вот раздавят их чехи, тогда рвануть можно.

Послышался конский топот; все трое разом оглянулись, как ошпаренные: не догоняют ли их два офицера? Ехал извозчик. Коростылев выскочил на перехват:

– Стой!

– Верное дело, смыться надо, – догадался Ложечников.

IX

– Вы что, хорунжий, в самом деле успели «поработать» у Сотникова?

Ной не отперся.

– Та-ак!

Новокрещинов и Дальчевский – не есаул Потылицын, у них власть сущая и крылышки геройских командиров! С ними будет труднее: как бы и в самом деле не «произвели» в покойники хорунжего. Надо ему дня три-четыре переждать. Ной согласен – ему сподручнее ждать.

– А как вы думаете, хорунжий, во имя чего мы свергли Советы?

Ной попридержал язык – сам думай, капитан, во имя чего!

Ухоздвигов взъерошил и без того лохматые волосы, продолжил:

– Ведь если я Каин, то дайте мне существенную идею века, чтобы убить Авеля! Убийства ради убийства меня не прельщают. А я должен буду убивать, арестовывать, являясь начальником контрразведки. И все это, в сущности, за тени на тюремной стене? Надо верить, хорунжий, верить!

– Вера спасает, Кирилл Иннокентьевич.

– От кого и от чего спасает?

– От сумятицы в душе, следственно.

– А! Господь бог! Ну, сие от меня весьма далеко! Наш мир, хорунжий, сугубо материален, и все мы смертны! Верить можно в социальную идею века – в социализм, свободу, братство, а если именно этого нету у Каина, а все это имеется у Авеля? У Авеля – идеи, охватившие весь людской мир, и я, Каин, не имея за душой ни гроша собственной веры, должен укокошить брата Авеля за его истинную веру? И тираны будущие вознаградят меня чугунным памятником на болотной хляби? Так, что ли? Но в болоте памятник не устоит – засосет его хлябь, про которую вы говорили казакам на митинге. Во что же вы тогда верили, в Гатчине, а? Почему не призвали полк к восстанию?

– Бессмысленно было бы. Положил бы весь полк в кровавом побоище.

– Понятно! А ведь эти ваши действия – во имя спасения завоеваний социалистической революции! И об этом никогда не забывайте.

У Ноя от подобных рассуждений капитана весь хмель выдуло из головы. «И что он ко мне в душу лезет, холера его возьми? Ежели у Авеля есть вера, тогда и шел бы к брату Авелю без службы у белых. Да вот как пойти, если заваруха с головой захлестнула? Спаси нас бог! – Это было единственное, на что уповал Ной. – Ишь ты! Морочит мне голову! Писание знает, а бога отверг, как Дунюшка, неприкаянная душенька!..»

«Неприкаянная душенька» оказалась легкой на помине…

– Ной Ва-асильевич!

От неожиданности Ной вздрогнул. Справа, на лавочке у заплота – Дуня! Свет падал на ее белое лицо. Но что она так скрючилась?

– Евдокия Елизаровна!

– Помогите мне, пожалуйста, – жалобно попросила Дуня. – Я чуть живая. Есаул Потылицын со своими бандитами избил меня и вел на расстрел. Боженька! Что они со мной сделали? Так били, били, пинали, пинали!

– Господи помилуй! – ахнул Ной, спешившись и перекинув чембур через голову Вельзевула, подошел к Дуне. – За что он тебя?

– За Урвана мстит. Помните? За того бандита и моего мучителя. И столько на меня наговорил, да Бологов заступился и полковник Ляпунов с господином Прутовым и с офицерами обезоружили есаула, – говорила Дуня, смахивая на скомканный платок слезы. Лицо ее в синюшных кровоподтеках, губы вздулись и на подбородке запеклась кровь.

– Кабы знать, я б ему голову отхватил на тротуаре! – взревел Ной. – Только что видели гада ползучего! Ну, стерва длинная! И этакие стервы по земле ходят! Как только земля их держит, господи.

– Триста лет держала, – поддал капитан. – И еще тысячу лет будет держать, только дайте им власть.

– Кирилл Иннокентьевич? – вскинула Дуня заплаканные глаза на капитана: – Вот мы и свиделись после Гатчины. Извините пожалуйста, я в таком состоянии, ужас!

– Давно в Красноярске? – сухо поинтересовался капитан, построжев. Он, конечно, вспомнил Дуню-батальонщицу.

– Да сегодня в обед приплыли на пароходе.

– На каком пароходе?

– На «России». И «Тобол» шел впереди.

– С хорунжим плыли?

– С Ноем Васильевичем, да еще госпожа Юскова, миллионщица, с архиереем Никоном и двумя иеромонахами и протоиреем с монашкой. Протоирея в плечо ранили у скита. До каких же пор стрелять да налетать будут?! А я-то думала, справедливость будет, когда придут наши. А тут – бандиты! Боженька!

– Ну, не все в России бандиты, Евдокия Елизаровна. Такое наше время. Не повезло вам в лучезарный день свободы, – криво усмехнулся капитан.

– Убивать их надо, гадов, – кипела Дуня, и к Ною: – В седло я не подымусь. Извозчика бы. Только не оставляй меня, за ради бога. Есаул еще скараулит и прикончит. За обезоруженье он мне отомстит.

– Поезжайте, Кирилл Иннокентьевич, – сказал Ной.

– Да, конечно! Где вы остановились, Евдокия Елизаровна? А! У госпожи Юсковой? По Воскресенской деревянный двухэтажный дом? Ну, я понаведаюсь к вам. А вы не спешите со службою, господин хорунжий. – И уехал в сторону вокзала.

И вот они снова вместе, сотрапезники злосчастной судьбы, Ной и Дуня. Сидят на лавочке тесно друг к другу, и Вельзевул головою к ним – покорный и смирный.

– Кажись, не видеть мне от тебя ребеночка, – горестно молвила Дуня, пожимая в ладонях широченную руку Ноя. – Так и останусь одна со скотами и бандитами. Так меня мутит, мутит, а круженье – все перед глазами плывет, плывет, как на качелях будто. И боли, боли!.. Вот оно какое розовое небо над нами! Это покойная Дарьюшка писала в своих тетрадках, что над нами розовое небо. Не розовое, а чугунное. Хоть ты со мною, слава богу. А Вельзевул-то каким смирным стал! У меня аж сердце зашлось, как он понес тебя. А кругом орут, орут: «Разнесет мужика! Туда ему и дорога!» И с таким злорадством, ужас! Звери. Если бы ты слышал, как орала толпа возле вокзала, когда меня били бандиты есаула: «Убейте проститутку!» Я бы им пасти разорвала. Сколько гадов на земле! Хоть бы кто заступился.

Ной успокаивал Дуню, но разве можно успокоить пораненную душу? Или от века до века так будет: страдание одного и каменное равнодушие всех к страдающему?..

– Ну, не плачь. Ты же со мною! Все, может, обойдется.

Дуня спросила: где Ной встретился с Кириллом Иннокентьевичем? И по мере того, как узнавала тюдробности, перебивала: «Ой, как же ты?! Урядник тебя мог зарубить!» – И когда обо всем узнала, обрадовалась:

– Вот видишь, а ты от меня таился. Ведь не чужая тебе, не чужая. Ох, Ной, Ной! Да что тебе Дальчевский и Новокрещинов! Кирилл Иннокентьевич, как я видела на том совещании офицеров в Гатчине, имеет большой вес. Сам Дальчевский лебезил перед ним, а Новокрещинова он обозвал Чингисханом. Да от тебя вином пахнет, – унюхала Дуня. – Коньяк был во фляге? Хоть бы мне глоточек, – может, лучше стало бы.

Ной достал из сумы флягу, потряс – на донышке плескалось.

– Тебе оставить?

– Пей, пей. Мы с ним сколь выдули. Есаула-то он здорово разделал.

Дуня расслабилась, теснее прижимаясь к Ною, единственному защитнику.

– Ну, к чему ты шла на вокзал? Дальчевского, что ль, хотела встретить? Мало он тебя сплотировал? Плюнула бы на всех. Не я ли тебя призывал к тому?

– «Призывал»! – возмутилась Дуня. – Меня надо не призывать, а по рукам и ногам связывать и не отпускать; дурная папашина кровинка кидает из стороны в сторону, как вот Вельзевула бросало по площади. Ты его разве призывал! Если бы меня хоть раз укротил, так, может, и я стала бы покорной. Ой, язык заплетается. Как сразу опьянела. Хоть бы обошлось все. Я так боюсь. Извозчик едет!

Со стороны вокзала быстро ехал извозчик. Ной выскочил на середину улицы, держа Вельзевула на поводу. Пожилой извозчик в черном картузишке и лапсердаке остановил карего выездного коня, запряженного в экипаж с опущенным верхом.

– Меня послал господин офицер с вокзала увезти больную даму в дом госпожи Юсковой. Пожалуйста, пожалуйста. Стой, Верик! – прикрикнул извозчик на коня. И когда Ной. повел Дуню к экипажу – она так и шла согнувшись, извозчик узнал ее. – О, иегове! Это же вас били господа казаки и угнали в тюрьму? Теперь отпустили? Слава Моисею! Я вас быстро довезу. Мой Верик, если бы знали, какой иноходец! Такого, скажу вам, в городе нету. – Расхваливая иноходца, старик обратил внимание на жеребца офицера.

– Я где-то видел вашего жеребца с длинной гривой! Истинно говорю вам – видел! Как будто сегодня или вчера? Еще подумал: «О, какой жеребец! Сила у него за трех моих Вериков». Разве не так?

В рессорном экипаже Дуню растрясло. После недавних дождей на Воскресенской улице непролазная грязища едва просохла, обтянутые резиною колеса подпрыгивали на выбоинах. Кусая губы, Дуня изо всех сил крепилась, готовая зареветь в голос, потом ее кинуло на ухабе в угол, и она, вцепившись руками в дужку, обтянутую брезентом, увидела над собою сине-синее небо, и это немилостливое небо будто лопнуло и упало ей на голову – в ушах зазвенело. Она знала, что с нею, и оттого ей было страшно. Она так теперь хотела ребеночка!