Интернет-журнал 'Домашняя лаборатория', 2007 №3 - Живцов

может привести ко многим дурным поступкам. И наконец, заключил говоривший, мне должно быть без сомнения известно — хотя ему и самому, признаться, непонятно, из какого силлогизма это проистекает, — что со стороны бедных братьев прославление бедности означает поддержку императору, а папа, естественно, этим очень недоволен. Прекрасно обоснованный ответ, подумал я, хотя и ответ простого неученого человека.

Правда, я все равно так до конца и не понял, зачем брату Михаилу понадобилось умирать такой ужасной смертью ради удовольствия императора — или ради прекращения розни между орденами. В толпе и вправду перешептывались: "Это не святой, он подослан Людовиком, чтобы сеять раздор между гражданами, а полубратья хотя сами и тосканцы, но за ними стоит кто-то из начальников империи". А другие в ответ только вскрикивали: "Да он сумасшедший! Он обуян вражьей силою! До чего горд собой! Он и мученичеству своему рад, чтобы потешить гордыню! Все эти полубратья слишком много житий прочитали, лучше бы жениться им позволили, что ли!" Третьи оспаривали их: "Ничего такого! Всем бы нам христианам быть как они и не менее твердо охранять свою веру, как во времена язычников". И, прислушиваясь к нестройным крикам, тогда как сам я уж не Знал что и помыслить, я вдруг столкнулся своим взглядом, лицо к лицу, с приговоренным, которого густая толпа перед тем от меня закрывала. И я увидел лицо человека, который смотрит на что-то уже вне этого мира, — такие бывают лица у изваяний, изображающих святых во власти виденья. И я понял, что сумасшедший ли он или провидец, но он просветленно жаждет смерти, ибо верит, что смертью победит своего врага, кем бы этот враг ни был. И я понял, что пример его смерти толкнет на смерть еще сотни и сотни. И пришел в смятение от неописуемого их упорства, ибо и тогда не понимал, и до сих пор не понимаю, что в них преобладает — высокомерная ли страсть к своей истине, вынуждающая к смерти, или высокомерная их страсть к смерти, вынуждающая оборонять свою истину, какова бы ни была эта истина. И я стоял в волнении и в испуге.

Но вернусь к описанию казни, так как окружавшие меня люди уже тянулись к лобному месту.

Капитан и прислужники вытолкали его из ворот, в испачканной рубахе, с вырванными застежками; он шел широким шагом, потупив голову, читая свою молитву. Он шел как мученик. Толпа была вокруг небывалая и все кричали: "Не умирай! а он говорил в ответ: "Умру за Христа!" "Не за Христа ты умрешь", — возражали ему. А он: "Значит, за истину". На улочке, называемой проездом

Проконсула, люди просили его молиться за них всех; он благословил толпу. Возле стены Св. Либераты кто-то крикнул: "Ты дурень, если не веришь в папу!", а он ответил: "Сделали себе бога из вашего папы", и добавил, чуть помедлив:

"Папоротники лопоухие!" Это он шутил, играл словами, как мне позднее объяснили; сам я не настолько хорошо знал тосканское наречие, чтобы понимать, что у них название этой травы — ругательство, так же как у нас лопух. И все были удивлены, как он мог шутить перед смертью.

У Св. Иоанна ему кричали: "Спасай свою жизнь!", а он в ответ: "Сами спасайтесь, грешники!" У Старого рынка он слышал: "Спасайся, спасайся!" и кричал в ответ: "Спасайтесь вы из ада"; у Нового рынка кричали из толпы:

"Покайся, покайся!", а он отвечал: "Сами покайтесь в лихоимстве". На паперти Св. Креста он увидел монахов своего братства; он задрал голову и изругал их, что они изменили правилу Св. Франциска. Одни монахи на это пожимали плечами и отворачивались, другие закрывали от стыда лицо куколем.

На пути к воротам Правосудия многие окликали его: "Отрекись, отрекись, Зачем тебе умирать!" А он: "Христос за вас умер". Они: "Но ты не Христос, не надо умирать за нас". Он в ответ: "А я хочу за вас умереть!" На площади Правосудия его спросили, почему он не поступает, как один из начальников его братства, который отрекся, но Михаил возразил, что тот и не думал отрекаться; я обратил внимание на то, что многие в толпе поддерживают Михаила и желают ему быть сильным и все перетерпеть; тут и мы с остальными поняли, что это его люди, и дали им пройти.

Наконец процессия миновала ворота Правосудия и нашему взору открылся костер, или же "куща", как тут его называли, потому что бревна были уложены в виде некоей сени; лучники, потесняя народ, оцепили костер широким кругом, чтоб никто к нему не приближался. Михаила возвели и привязали к брусу. Прозвучал последний выкрик, обращенный из толпы: "Да что это, за что ты умираешь?" Он ответил: "Это истина, которая внутри меня, и этой истине присягают только смертью". Бревна подожгли. Брат Михаил мерно читал "Верую", потом стал читать "Тебя Бога хвалим". Он прочел стихов восемь, потом перегнулся в пояснице, будто собираясь чихнуть, и рухнул на землю, потому что прогорели веревки. И он был уже мертвый, потому что до того, как сгорает тело, человек умирает от чрезмерного нагрева, у него разрывается сердце и дымом заполняется грудь.

Потом деревянный шалашик вспыхнул ослепительно, как факел, и засиял ярчайшим светом, и, если бы не почерневшее бедное тело, еле видное среди пылающих поленьев, я поверил бы, что предо мной неопалимая купина.

Я до того был близок к наваждению, что на лестнице, подымаясь в библиотеку, вдруг осознал, что уста мои шевелятся, шепча те слова об экстатическом восторге, которые я некогда читал у Св. Гильдегарды: "Сие слагается пламя из дивного свечения, из внутреннего сияния и из огненного пылания. Однако дивное свечение палит, пока не ослепнешь, а огненное пылание жжет, пока не сгоришь".

Вставали в памяти и Убертиновы речи о кровавом горении любви. Я видел, как пляшет пламя на костре еретика Михаила, и это видение сливалось с образом Дольчина на его костре, а образ Дольчина с образом красавицы Маргариты. И опять мною овладело то же беспокойство, которое было в церкви.

* * *

Я запретил себе думать обо всем этом и полный решимости вступил в библиотеку-лабиринт.

Я впервые входил в библиотеку один. Бегающие по полу продолговатые тени от фонаря казались такими же страшными, как вчерашние призраки. Больше всего я боялся наткнуться на какое-нибудь новое зеркало. Ибо такова уж магия зеркал: даже когда знаешь, что это только зеркала, — они все равно пугают.

В то же время я не пытался понять, где я,