Ева Луна - Исабель Альенде

— Все, что ты сказала сейчас, — величайшая глупость. Предположим, что случилось невероятное и революция твоего Наранхо победила, так я голову даю на отсечение, что через некоторое время он будет вести себя точно так же нагло, жестоко и несправедливо, как все мужчины, которые приходят к власти.

— Ты не права. Он не такой. Он думает не о себе, а о народе.

— Хорошо быть добрым, пока тебе ничего другого не предлагают. Ты посмотри на него другими глазами: сейчас он изгой, прячущийся в сельве, но ты попробуй представить его членом правительства. Пойми, Ева, такие люди, как Наранхо, неспособны к настоящим переменам, они лишь слегка меняют правила игры, и притом всегда в свою пользу. Авторитарность, жажда власти, алчность, стремление подавить любого несогласного — все они одним миром мазаны.

— Но если не он, то кто тогда?

— Да, например, мы с тобой. Менять нужно не внешний мир, а внутренний. Нужно лечить душу народа и каждого в отдельности. Конечно, на это уйдет много лет и даже поколений и у нас с тобой не хватит сил довести дело до конца. Ладно, я вижу, что ты для себя уже все решила, и не хочу бросать тебя в трудную минуту. Давай договоримся: я пойду с тобой в зоопарк и поговорю с твоим возлюбленным идиотом. Неужели он не соображает, что ему нужен не план фабрики, а план тюрьмы Санта-Мария?

В последний раз, когда команданте Рохелио видел мою подругу, ту еще звали Мелесио и он при всех своих странностях еще походил на нормального мужчину и преподавал итальянский в школе иностранных языков. Несмотря на то что Мими постоянно мелькала на телевидении, а ее портреты не сходили со страниц светских журналов, Уберто ее не узнал: он жил в другом измерении, в параллельном мире, где не было места подобным фривольностям. Я часто рассказывала ему о своей подруге, но он явно не ожидал увидеть рядом с обезьянником эту роскошную женщину, одетую во все красное, чья красота мгновенно повергла в прах все его представления о том, как следовало относиться ко всякого рода извращенцам и людям с нестандартной ориентацией. Нет, перед ним стоял отнюдь не какой-то раскрашенный педераст, а настоящая богиня, способная одним взглядом укротить свирепого дракона.

Долго оставаться неузнанной Мими не могла, но мы все же попытались смешаться с толпой и решили пройтись по дорожкам зоопарка, подкармливая голубей кукурузой, — нормальная семья на воскресной прогулке. При первой же попытке команданте Рохелио теоретически обосновать свою вооруженную борьбу Мими остудила его пыл, выдав одну из цветистых нецензурных тирад, специально припасенных для экстренных случаев. Продраться через эту череду ругательств стоило некоторого труда, но, приложив определенные усилия, можно было уловить и суть высказывания: Мими рекомендовала лидеру повстанческого движения заткнуться и держать свои рассуждения при себе, потому что она не столь простодушна и впечатлительна, как я, ее младшая подруга; она согласилась помочь этому отморозку с одной лишь целью: поскорее от него избавиться, и, кроме того, лелеяла тайную надежду, что в ходе операции его все-таки пристрелят и он прямиком отправится в ад, чтобы больше уж никогда не смущать неокрепшие умы и не нарушать общественный порядок. В любом случае она не собиралась терпеть его проповеди, не желала, чтобы ее пичкали идеями кубинской революции, и рекомендовала пламенному революционеру пойти на хрен, потому что и без его революций у нее в жизни хватало проблем и черта лысого ее волнуют этот долбаный марксизм и гребаные бородатые повстанцы, прячущиеся по лесам; ее лично интересует только возможность жить тихо и спокойно, и, по правде говоря, было бы лучше, если б он понял ее с первого раза, потому что дважды объяснять свою позицию всякому кретину она не собирается. Высказавшись в таком духе, она села на бетонную скамью, закинула ногу на ногу и стала рисовать план тюрьмы карандашом для бровей прямо на обложке своей чековой книжки.

* * *

Девять пленных партизан, переведенных из форта Тукан в тюрьму Санта-Мария, содержались в особо охраняемом штрафном изоляторе. В плен они попали уже полгода назад, и с тех пор никому из следователей и их подручных не удалось разговорить этих заключенных и разубедить их в том, что их призвание — вооруженная борьба с режимом, которую нужно продолжать до последнего дыхания. Парламентские слушания по теме содержания политзаключенных сделали их героями первых страниц газет и придали их образам ореол мученичества в глазах студентов университета, которые заклеили весь город плакатами с портретами своих кумиров.

— Упрятать их за решетку, да так, чтобы больше о них никто не вспоминал, — распорядился президент, рассчитывая на короткую людскую память.

— Передайте нашим товарищам, что мы их освободим, — распорядился команданте Рохелио, уверенный в отчаянной храбрости своих бойцов.

Из этой тюрьмы удалось бежать лишь одному человеку: много лет назад это сделал один французский бандит, который сумел доплыть до самого моря по реке; он плыл на плоту, сооруженном из подручного материала, которым оказались вздувшиеся трупы дохлых собак; с тех пор никто даже не пытался совершить побег из этого страшного места. Заключенные, находившиеся на так называемом обычном режиме, были слишком истощены невыносимой жарой, скудным питанием, болезнями и царившим в их среде насилием; у них едва хватало сил пересечь тюремный двор, и никто из них не выжил бы в непроходимых джунглях, даже если свершилось бы невероятное и у них появилась бы возможность бежать с острова. У тех же, кого содержали под усиленной охраной, не было и этой теоретической возможности: чтобы бежать, им пришлось бы вскрыть или взломать несколько железных дверей, одолеть вооруженную автоматами, сытую и подготовленную охрану, пройти через лабиринт коридоров и помещений тюрьмы, перебраться через стену, проплыть по кишащей пираньями полноводной реке и скрыться в джунглях, причем все это с голыми руками и в последней стадии истощения. Команданте Рохелио отдавал себе отчет в том, какие препятствия стоят перед ним; тем не менее он спокойно и уверенно заявил, что спасет своих товарищей, и никто из его подчиненных не усомнился в выполнимости этого плана. Пожалуй, первыми в него поверили те самые девять узников, которым каким-то непостижимым образом с воли передали весть, что друзья собираются их спасти. Хорошенько продумав несколько вариантов проведения операции, Уберто Наранхо пришел к выводу, что было бы неплохо использовать меня в качестве приманки и таким образом заманить в ловушку полковника Толомео Родригеса.

— Хорошо, согласна, но с одним условием: вы ему ничего не сделаете, — сказала я.

— Мы его собираемся похищать, а не убивать. Речь идет о похищении и обмене на наших товарищей. А кстати, почему тебя так интересует его участь?

— Ни почему… И кстати, я тебя предупреждаю: застать его врасплох будет нелегко, он всегда вооружен, у него есть охранники и, можешь мне поверить, он далеко не дурак.

— Не думаю, что он и на свидание с женщиной пойдет с охраной.

— Ты хочешь, чтобы я с ним переспала?

— Нет! Ни в коем случае! От тебя требуется только одно: назначить ему свидание в условленном месте и в какой-то момент отвлечь его внимание. Мы себя ждать не заставим. Операция будет проведена чисто, без стрельбы и шума.

— Нужно будет войти к нему в доверие; боюсь, на первом свидании ничего не получится. Понадобится время.

— Чует мое сердце, что этот Родригес тебе понравился… Уж не хочешь ли ты в самом деле переспать с ним? — попытался пошутить Уберто Наранхо, но в его голосе слышалась скорее угроза, чем ирония.

Я ничего не ответила, потому что отвлеклась и задумалась о том, что соблазнить Родригеса, наверное, было бы интересно и даже по-своему приятно; другое дело — я вовсе не была уверена, что смогу предать его и навести на него заговорщиков, причем чем больше я об этом думала, тем лучше понимала, что скорее будет наоборот: в последний момент я попытаюсь предупредить его и предотвратить похищение. Оставалось лишь согласиться с точкой зрения Мими, которая считала, что я, как и она, идеологически абсолютно не готова к участию в этой войне. Я непроизвольно улыбнулась, и, похоже, заметив эту улыбку, Уберто решил все переиграть и вернуться к первоначальному плану освобождения пленных товарищей силой оружия. Мими тотчас же заявила, что это равносильно самоубийству. Она прекрасно помнила систему безопасности тюрьмы Санта-Мария, где о каждом прибывающем с большой земли сначала сообщали коменданту по радио; если же речь идет о группе офицеров, в которых Наранхо собирался переодеть своих бойцов, то директор тюрьмы сам лично прибыл бы на военный аэродром, чтобы встретить их и обеспечить безопасность транспортировки. Таким образом, попасть на территорию тюрьмы неожиданно, без предварительной проверки документов не смог бы даже папа римский.