Потерянная заря - Наталия И. Новохатская

иначе отчего тебя сюда подкинули?

– Всё замело, ваши «скорые» у крыльца стояли, – сказала она, с трудом припоминая.

– Значит, хотели ехать в другое место? – предположил доктор. – Скажи, куда ехали.

– Откуда мне знать? – ответила она честно. – Было совсем темно и страшно.

– Ну, а как зовут и адрес теперь вспомнила? – дружественно спросил доктор.

– Очень смутно, вроде какая-то Таня, – ответила она продуманное заранее. – Но кто она – не знаю, может, и я…

– Чудесно, – покачал головой доктор. – Не в литературном институте учишься, подруга? Но и я не психиатр, извини, не буду копаться, сочиняешь или нет, не надейся. Поедешь в Сербского, там живо выяснят. Кстати, не болит еще? Скоро начнет, наркоз тебе дали знатный, можешь валить потерю памяти на него. Но как отойдет, запросишь укольчик, тебе положено, если, конечно, будешь оформлена. А если нет – кто даст наркосодержащее средство непонятно кому? У нас отчетность, каждая доза на счету.

– А вы садист, доктор, – печально заявила она. – Или мне кажется?

– Каждый хирург обязан, – сообщил доктор. – Или грош ему цена.

– Ваша правда, – согласилась она, подумав, но очень устала в процессе. – Если резать по живому и делать больно без радости, то легко слететь с катушек.

– Ладно, красотка, мы с тобой знатно побеседовали, но я вижу, ты засыпаешь, – заключил доктор. – Договоримся так. Отдыхай до завтрашнего вечера, запишу, что не приходила в разум после наркоза, укол назначу, так и быть. Но… Завтра дежурю в ночь, изволь вспомнить, что положено. Иначе утром пишу телегу, придет дядя милиционер и будешь толковать с ним, что знаешь или не знаешь. Лежи тихо, к вечеру можешь встать и по стеночке иди в туалет, пока проси судно и чтобы покормили лежа. Вскочишь – самой хуже будет, а я отбыл к жене в Москву, телефона нет. Если после укола станет больнее, то проси дежурную Веру Сергеевну, она коновал еще тот, но умереть не даст, свезет в другой стационар, но имя врача из тебя вынет, тетенька старой закалки. Так что лучше потерпи, но не до смерти. Теперь – пока, подружка! Приятно было познакомиться.

– Я тоже рада, – сказала она церемонно. – Что вы – не Вера Сергеевна, или как её?

– Ну и договорились, – согласился доктор Роман Борисович, она наконец вспомнила, как его зовут.

* * *

«Жизнь вернулась также беспричинно, как случайно вдруг оборвалась» – это из Пастернака, хотя у него немного не так, но вспомнилось так. Одна жизнь вдруг оборвалась и началась другая. Как «сквозь отпавшую шелуху открылось белое тело луковицы» – опять цитата, никак не вспоминается откуда. Но будем считать, что лук не репчатый, а луковица была от фрезии или ириса. Не очень-то важно, но приятнее. Важно то, что другая жизнь была полна покоем, он был «беспамятно тихий», опять болтается цитата, бог с ними, надо учиться не замечать. Белый, как луковица покой, а отпавшая жизнь была шелухой, слетевшей в мгновенье.

Пришлось проверять, потому что пришла догадка, что случилось последствие наркоза, хотя никакие красивые сны больше не приходили, жаль, конечно, но нет. Заснула без труда, глядя на белые сугробы, проснулась в голубых сумерках, но покой никуда не делся, ничего из прошлой жизни не задевало и не трогало, почти не вспоминалось.

Пришла девочка в белом халате по имени Адиля, покормила кашей, сказала, что заходила докторша Вера Сергеевна, не стала будить, сказала, что с тобой пусть доктор Велегжанский сам разбирается, его клиентка. Хотя кровь не мешало бы перелить, но это опять к нему… Потом девочка проводила по глухому угловому коридору в туалет, посмотрела, все ли в порядке, оказалось вполне. Адиль сказала, что теперь можно самой, перед концом смены она сделает укол и принесет ужин. Еда в основном здании, туда пока не дойти.

Она сказала девочке, что будет звать её Одиль, это французское имя, только пишется по-другому, а так один в один. Адиля-Одиль сказала, что очень её жалеет, не надо ли кому позвонить. Хотя, понятно, что родителям нельзя, её саму бы убили, из дому выгнали точно, на улицу в любой мороз. Но вот кому-то другому, может, позвонить с поста? Пусть приедут, привезут поесть, тут плохо кормят, а ей нужны кроветворные продукты. И вообще лежать одной в пустом флигеле после операции – с ума сойти можно.

Она сказала, что пока не надо, спасибо, ей здесь хорошо и спокойно, есть не хочется, только в туалете холодно, нельзя ли закрыть окно? Девочка повинилась, сказала, что нет, рама перекосилась, только заткнуть лишним одеялом, это можно. И ушла.

А покой остался, совершенный и нерушимый. Неважно, что было в прошлой жизни, там ведь никого не было, она сама всех придумала, как персонажей давно прочитанной и полузабытой книжки не первого сорта, до конца читать лень и не интересно, что дальше.

Дальше ничего не будет, будет другое, а что – посмотрим, оно само придет, неспешно и несуетно. Пока она здесь, о ней пекутся по долгу службы, это понятно и правильно, потом она отсюда уйдет, а пока подумает на досуге, что это значит, и что ей делать. Но не то, что раньше, оно всё подряд было скучное и выдуманное.

Дружба, семья и родители, неслучившийся ребенок и бедняга Сергей, она его мучила зря, думала, что у них будет нормальная жизнь, как всем положено. Оказалось, что не только ему, ей тоже не надо…

Обиды или досады не было. Если бы кто-то пришел наутро и стал звать обратно в ту жизнь, плакать и каяться, то стало бы неловко, а им обидно, разделить чувства она не смогла бы. Их просто не было. Был покой и ожидание того, что придет без суеты и стараний с её стороны. Хорошо бы попасть в Индию в ашрам или в Тибет к буддистам в монастырь, там посидеть и подумать, глядя на реальные снежные вершины, только они и манили, долго сидеть и смотреть…

/…Через много лет ей говорил один индиец, не в ашраме, а в дорогой швейцарской клинике при университете, она там училась, да он был и не индиец вовсе… Доктор Искандер из Ташкента, вылитый портрет божества Аруны, там она стажировалась, сказал во время глубокого анализа, что у неё произошел глубокий ментальный шок, случается после тяжелых травм или катастроф, человек застывает в отдалении от прошлого, ничего не чувствует и не может вернуться в прежнюю жизнь. Лечится такое состояние временем и вниманием окружающих, кто-то всегда должен быть рядом и ждать момента, когда пациент оттает, заплачет и рывком