Три круга войны - Михаил Колосов

— А-а! Вояки! — говорил он ехидно и на ходу расстегивал кобуру. — Ну-ка, дайте мне хоть одного гада кокнуть! — Он подошел к пленным и, грозя пистолетом, стал вытаскивать одного, другого в сторонку, но те упирались, жались друг к другу. И тут, преодолев мост, на площадь поднялся еще один пленный. Шульгин увидел его, подбежал к нему, закричал:

— Хенде хох!

Тот, ничего не понимая, поднял руки, поглядывая то на своих, то на курсантов.

— Ну что, гад, отвоевался? — все с той же ехидной улыбочкой спросил Шульгин.

— Нихт ферштеен…

— А я тебе сейчас… твою мать, все объясню! — И Шульгин стал тыкать стволом пистолета ему в грудь. — А я вот тебе сейчас капут сделаю. А? Трясешься, гад?

Неизвестно, чем бы кончилась эта сцена, если бы не комбат. Увидел, закричал строго:

— Капитан, вы что, с ума сошли? Оставьте пленного!

Шульгин обернулся, посмотрел на комбата с улыбочкой.

— А ты на меня, майор, не кричи: я ведь не курсант.

— Попрошу вас не «тыкать»! Извольте соблюдать субординацию! — Майор был разъярен. Гнев душил его, и он, переждав паузу, спросил: — Вы где были вчера вовремя штурма крепости?

— Я выполнял особое задание.

— Какое?

— По этой части я вам не подчинен и не обязан докладывать.

— Да, поторопился я со званием. Вы, оказывается, не только трус, но и лжец! Я разговаривал с майором Крыловым — никто не давал вам никакого особого задания. И вообще он возмущен такой вашей активностью. Мне тоже вы плохой помощник. Так вот, капитан. Как заместитель — такой вы мне в батальоне не нужны. О вашем поведении я сейчас же доложу командиру полка, — майор повернулся и быстро ушел, нервно подергивая раненым плечом.

— Эх, капитан! — проговорил кто-то из группы курсантов. — Если ты такой горячий и так ненавидишь немцев, надо было вчера приходить к крепости: ух, навоевался бы!..

Шульгин в ответ только головой недовольно повел, повернулся и пошел прочь.

На другой день Шульгина в батальоне уже не было.

Майора Кирьянова Гурин застал в штабном подвале, в своем отсеке. Он укладывал бумаги в железный ящик, но, увидев Гурина, прекратил это занятие:

— Ага, явился!.. Давай-ка собирай все вещи. И бумаги Бутенко — тоже… Теперь тебе придется взять на себя и хозяйство парторга…

— Как парторга? А что с капитаном?

— Ты разве не знаешь? Ранило его… Тяжело… В госпиталь отправили еще вчера…

— Ранило?.. Я видел его в траншее. Прибежал — про Кутузова рассказывал.

— Да, видел и я его… Бегал, дух поднимал… — Майор прошелся задумчиво по узенькому подвальному отсеку, остановился. — Жаль капитана. Хороший был мужик. Смелый и душевный…

«Очень жаль… Мне особенно будет недоставать его: он был проще майора, доступнее; мне было с ним легко…»

— Н-да… — вздохнул майор. — На вашем участке тоже, говорят, не легко было?

— Да… Минометами так дубасил…

— Землин рассказывал: не легко… — Он помолчал. — Так что присматривай и за партийными делами… Пока пришлют нового парторга…

_______

Батальон вернулся в лагерь.

А неделю или полторы спустя, забежав по делам в штаб батальона, Гурин застал там непомерно надутого Кузьмина и необыкновенно веселого начальника штаба. Вокруг писаря на столе вровень с его головой лежало несколько стопок аккуратно нарезанных бланков, и он, высунув язык, заполнял их. На приветствие Гурина Кузьмин никак не ответил, разве что еще ниже склонил голову и еще усерднее стал что-то писать. Капитан Землин, наоборот, увидев Гурина, заулыбался, вышел из-за стола, потирая руки:

— Ага, комсорг. Кстати пришел!.. Ну-к, Кузьмин, дай-ка его бумагу!

— А я ему еще не выписал. Пусть сам себе надпишет, — и, сняв с одной стопки листок, он положил его на край стола.

— Кузьмин! — построжал капитан. — Нехорошо!

Гурин хотел было посмотреть, что там за бумага такая, но капитан заслонил собой кузьминский стол и отстранил его рукой:

— Стой. Стой на месте. — И, подойдя к Кузьмину, подложил листок ему под нос: — Ну-к, самыми красивыми буквами нарисуй ему!.. — Капитан ногтем большого пальца пригладил усы.

— Вот еще! — ворчал Кузьмин. — Мне вон сколько надо их выписать! Будто сами неграмотные…

— Пиши, пиши, Кузьмин, не балуй!

Кузьмин написал старательно что-то на бланке и отдал капитану. Землин обернулся к Гурину, подняв руку с листком, торжественно сказал:

— Принимай, сынок! Это тебе благодарность товарища Сталина за Кюстрин!

Ничего не понимая, Гурин растерянно улыбался.

— Держи, ты заслужил ее! — и капитан вручил ему грамотку величиной с четвертинку листа. Гурин взглянул на нее — хорошая мелованная бумага, на ней типографским способом отпечатан текст приказа. В свободных двух строчках каллиграфическим — кузьминским почерком фиолетовыми чернилами вписаны звание и фамилия Гурина. И все это было обрамлено красивой виньеткой, которую венчал посередине вверху цветной портрет И. В. Сталина в маршальской форме.

Гурин держал листок двумя руками, читал и перечитывал текст и от волнения не мог понять его. Шутка ли — первая награда! Да еще какая! Благодарность от самого товарища Сталина! Он так растрогался, что ответил капитану совсем не по-военному, а осипшим вдруг почему-то голосом проговорил тихо:

— Спасибо!.. — В горле запершило, в носу предательски защекотало.

Только дома наедине с собой он рассмотрел как следует грамотку и медленно, смакуя каждое слово, прочитал текст:

«Товарищ ст. сержант Гурин В. К.

Приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища Сталина от 12 марта 1945 года № 300 за отличные боевые действия в боях при овладении городом и крепостью Кистжинь (Кюстрин) всему личному составу нашего соединения, в том числе Вам, принимавшему участие в боях, объявлена благодарность.

Командир части С. И. Дорошенко».

Подпись комбата была начертана красными чернилами, и все это скреплено фиолетовой печатью воинской части.

Великая радость переполняла Гурина, он долго любовался благодарностью, не знал, куда ее положить, куда ее пристроить — то ли на стол под стекло, то ли на стенку повесить. «А может, послать ее маме?.. Вот рада будет!» И он твердо решил отослать грамоту матери, только чуть позднее, когда сам налюбуется ею. А пока, чтобы не смять, вложил ее в свою тетрадь для стихов и спрятал в полевую сумку.

В тот же день у Гурина случилась и еще одна новость — у него появился новый друг.

В батальон вместо майора Крылова прибыл новый офицер — старший лейтенант Аспин. Вечером он зашел к Гурину, чтобы встать на партийный учет и уплатить партийные взносы. Напуганный Шульгиным, Гурин и к Аспину сначала отнесся сдержанно и настороженно. «Шинель расхлыстана, как у Шульгина…» — подумал он, увидев расстегнутую шинель на новичке.

Аспин выглядел свеженьким, новеньким, будто весь он только что сошел с какого-то конвейера: свежее ухоженное лицо, новенькое, с иголочки обмундирование, вежливое обращение, мягкая интеллигентная улыбка — все говорило о том, что война его пока щадила. Шинель из тонкого генеральского сукна мышиного цвета отливала легкой голубизной; длинная шерстяная гимнастерка и диагоналевые защитные галифе — без единой складочки; голенища легких хромовых сапог с утиными носками собраны в изящную гармошку. Все это, видать, шилось по индивидуальному заказу у хорошего портного и было еще так ново, так необмято, что казалось, будто надел он свое обмундирование впервые только теперь. Даже единственное украшение на его груди — гвардейский значок был новеньким.

Черные, по-восточному узкие глаза его смотрели на мир добро и весело. Взглянув в эти глаза, Гурин не мог не улыбнуться. Аспин спросил, почему он улыбается.

— Так, — сказал Гурин. — Поймал себя на одной мысли. Бывает, по одному человеку судишь о всей организации, где он служит. А потом встречаешь другого человека, и все меняется… С вашим предшественником Шульгиным мы жили неладно.

— Почему?

— Да он все подозревал меня…

Аспин расширил удивленно глаза:

— Вас? В чем?

— В оккупации я был… Вот он и…

— Вы были в оккупации? — удивился Аспин.

— Был, — сказал Гурин сухо.

— Ну и что? Что-нибудь есть?..

— Нет, ничего. Запрос посылали, проверяли.

— А ничего — так в чем же дело? — Аспин улыбнулся.

— Тем не менее — подозревал.

Гурин ждал, что он как-то осудит Шульгина или станет говорить какие-то утешительные слова, но Аспин лишь повторил раздумчиво:

— Да, «тем не менее»… — Помолчал, добавил: — Понимаю… Обидно, конечно. Но тем не менее пока все эти меры предосторожности необходимы. Я знаю немало случаев… Немцы в этом отношении очень коварны.

— Может быть… Но нельзя же не верить всем подряд?