Второе восстание Спартака - Александр Бушков

– Этого я пока не понимаю, – признался Калязин.

– О! Вот и ты чего-то не понимаешь. Где бы записать!.. Ладно, пора за дело. Пошли работать.

Неспешно они двинулись от плаца в сторону административного корпуса.

– Значит, говоришь, наш Иудушка к прорыву через шлюз отношения не имеет, – Прохорцев шел, сцепив руки за спиной и глядя себе под ноги.

– Никакого. Начальник оперчасти в сопровождении заключенного Котляревского объявился только в момент атаки на оружейку. Где он до этого скрывался – доподлинно неизвестно, но так ли уж это важно?

– Все важно, майор, все. Особливо то, что касается этого персонажа. Измена начальника оперчасти лагеря, переход на сторону заключенных – это даже не чрезвычайное происшествие, это вообще за гранью понимания... Ты мне вчера только в общих чертах рассказал, что происходило в оружейке. Как такое могло получиться, что солдаты беспрекословно выполнили заведомо пораженческий приказ?

Вчера днем майор Калязин провел свой первый допрос. Проводил его в межлагерной больнице, сидя у койки наплутавшегося по лесам, простуженного и обмороженного солдата Алыпова.

– Представьте себя, товарищ полковник, на месте солдатика, простого караульного. Еще десять минут назад все было как обычно, ничто, как говорится, не предвещало. Мирно беседовали, чаек попивали. И вдруг мир рушится. Крики, пальба, и на тебя прут заключенные, причем с оружием в руках. Караульные понимают, что, доберись зеки до них, пощады не будет, а подмоги ждать неоткуда, да еще ранен начальник караула, можно сказать, солдаты остались без командира. В общем, состояние отчаянное. И вдруг появляется не кто-нибудь, а сам начальник оперчасти, Кум, отец родной, бежит к ним. Конечно, они его впускают, конечно, им и в голову прийти не могло, что Кум – предатель. В тот момент они надеялись на него, как на бога...

Майор остановился, повернулся к Прохорцеву, тоже остановившемуся, приставил ему к груди палец, как пистолет.

– И вот представьте, товарищ полковник, что начальник оперчасти лагеря выхватывает из кобуры «ТТ», наставляет на них и приказывает положить оружие на пол. У ребяток в головах мутится, челюсти отвисают, а руки трясутся. Мир трещит по швам. А Кум в этот момент еще принимается задушевным голосом убеждать, что так надо, что все для них, родимых, и делается, что только так они могут остаться в живых. Может, кто-то из солдат и опомнился бы, но времени на это солдатикам не дали. Кум, продолжая держать караул на мушке и увещевать, открывает дверь и машет рукой. В оружейку врываются зеки – и тут уж все, аллес абгемахт, приплыли. Но к чести нашего Иуды – если у иуд вообще может быть честь – следует признать: он сделал все, чтоб отстоять караульных, не дать зекам их перестрелять. А это, уж поверьте, было нелегко.

– Ты говорил, ему в этом активно помогал летчик, – сказал Прохорцев.

Они снова пошли по лагерной дорожке.

– Помогал. Если бы не летчик Котляревский и не вор Марсель, то солдатиков ждала бы лютая смерть. Котляревский выпустил очередь из ППШ поверх голов зеков, а Марсель прострелил ногу какому-то не в меру разгорячившемуся заключенному из «мужиков». Их поддержали фронтовики... В общем, отстояли солдатиков, дали возможность живыми выбраться из лагеря на дорогу. Где солдатики рванули сломя голову и куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого ада.

– Это тоже предательство, – сказал Прохорцев. – Если бы караул выполнил свой долг и не дал заключенным добраться до оружия, то мы бы сейчас допрашивали иуду Кума, Котляревского и его приспешников, а не какую-то второсортную шушеру. Солдаты же на вышках исполнили до конца свой долг.

– Двое из вышкарей сбежали, увидев, что захватили арсенал. А остальных – да, зеки перебили, завладев оружием. Но вышкарям никто и не предлагал сдаться, никто не обещал сохранить жизни. Еще неизвестно, что бы было, если б пообещали...

– А чего ж благородные такие зечары не отстояли этих солдатиков на вышках, не вывели их на дорогу, а позволили перебить? Почему ж дали перебить тех, кто оставался в казармах? Чего ж они одних солдатиков спасают, других нет, что за избирательная доброта? – поморщился Прохорцев.

Майор Калязин пожал плечами.

– Думаю, не смогли. Смогли бы – отстояли. Пока они защищали караул оружейки, зеки расхватали оружие и бросились кто куда. Поди тут их останови, поди покомандуй ими. Стихия, как тут остановишь! Из просто неуправлямой орды они превратились в неуправляемую, но хорошо вооруженную орду...

– А ты, никак, мне тут пытаешься нарисовать из этих сволочей эдаких Робин Гудов! – неожиданно вспылил Прохорцев.

– Я пытаюсь, товарищ полковник, установить, как было на самом деле. Правильные же акценты мы потом расставим...

– Ты тон свой поучительный брось, майор!

Возле крыльца они сбавили шаг. Калязин демонстративно остановился, застегнул верхнюю пуговицу шинели.

– Извини, Сергей, – Прохорцев похлопал подчиненного по плечу. – Чего-то я устал. Не нравится мне это дело. Боюсь, вляпались мы с тобой. Я тебе не говорил... Мне ж, перед тем как сюда ехать, звонил генерал, а ему звонили из Москвы. И приказали материалы по делу незамедлительно передавать самому... Лаврентию Палычу. Сечешь, чем это пахнет? Ну и зачем нам такое счастье?

– Вывернемся, Аркадий Андреич...

Глава семнадцатая

Совет не в филях

Спартак стоял у окна в кабинете Кума. На уровне головы в стекле зияла пулевая пробоина. Пуля не вышибла стекло к чертовой матери единственно потому, что присвистела издали и была уже на излете. Вряд ли кто-то прицельно лупанул по окну, просто шмаляли в белый свет как в копеечку, ну вот одна из пуль-дур и стукнула по стеклышку. Много подобных «дур» летало сегодня по лагерю. А также много крови было пролито этой ночью. И не только во время захвата лагеря. Едва ли не больше ее пролилось уже потом, когда лагерь оказался в руках бывших заключенных.

Лагерь захлестнула сумятица, а вернее говоря – хаос. И особо ничего с этим поделать было нельзя. Весьма внушительная группа лагерников ожидаемо рванула к медпункту добывать спирт (и ведь добыли!). Еще более внушительная толпа бросилась к кухне и на склад продовольствия, а потом – перетряхивать казарму и прочие вертухайские помещения в поисках хавки. И за спирт, и за жратву вспыхивали стычки. А когда в руках оружие, когда ты взвинчен до предела, возбужден пролитой кровью, когда сам пролил чью-то кровь, то на спусковой крючок уже жмешь без колебаний и размышлений. Ну а если еще и влил в себя, да на голодный желудок и по устатку, тут уж и вовсе ничего не сдержит... Кроме всего прочего, лагерники сводили счеты. У многих друг к другу, что называется, накопилось. Те, кто раньше боялись или не могли, этой ночью получили возможность сквитаться. И многие этой возможностью пользовались.

Прекратить хаос было нереально. Спартак и не пытался переть поперек стихии, самого бы эта стихия смяла, как танк подвернувшуюся на пути дощатую изгородь. Тем более Спартаку было вовсе не до того, чтобы наводить порядок и кого-то спасать от расправы. У него на эту ночь была конкретная и очень непростая задача – уберечь Комсомольца от вольтанутого зековского люда.

Да и вообще эту безумную ночь нужно было просто пережить. Собственно, уже, можно сказать, пережили...

Близилось утро. Блекли звезды, небо начинало светлеть, подергиваться утренней серостью. В лагере продолжалась шумная суета: шальная пальба, резкие команды, истерические крики. Вот опять со стороны дальнего, двенадцатого, барака бесконечной чередой затрещали винтовочные выстрелы. Горело два барака... по всему лагерю полыхали костры.

Сейчас бессмысленно было гадать, кто жив, кто уцелел, кто сорвался за лагерные ворота – а ведь были и такие. Утро все расставит по своим местам. И им – Спартаку в первую очередь – к утру уже надо знать ответ на самый важный и в принципе единственный на сегодня вопрос: а дальше-то что?

Убежавшие из лагеря солдаты еще никуда добраться не могли. Разумеется, если их не подобрала попутная машина (а подобрать никак не могла, потому что посреди ночи неоткуда ей было взяться). И днем-то особо неоткуда... Стало быть, до середины наступающего дня про то, что в лагере власть переменилась, в любом случае никто не узнает. И этим надо воспользоваться...

В коридоре под чьими-то тяжелыми шагами загрохотали доски. Вошли, громыхнув дверью, Юзек и Галера. Их появление разбудило тех, кого сморило и кто задремал, а таких набралось немало. Среди них были, что интересно, Кум и Марсель. Война войной, а человечий организм своего требует. Особенно же клонит в сон, что хорошо известно всем разведчикам и диверсантам, в предутренний час.