Книга о русском еврействе. 1917-1967 - Яков Григорьевич Фрумкин

дя­ди Володи:

Сейчас любой с философами схож.

Такое время. Думают в народе.

Где, что и как — не сразу разберешь.

Выходит, что врачи-то невиновны?

За что же так обидели людей?

Скандал на всю Европу безусловно...

* * *

Следует, хотя бы вкратце ответить на вопрос — что внесли писатели-евреи в развитие современной русской ли­тературы? Ответить на этот вопрос можно, только отдав себе отчет в двух факторах пореволюционного литератур­ного развития: один касается писателей, другой — читателей.

Дореволюционная литература конца XIX и начала XX столетия была в основном — столичной, по своим темам, по высокому художественному уровню, по резонансу в стра­не. На литературной окраине существовала другая литера­тура — литература провинции. Только немногие писатели провинции пробивались в столицы. У обеих литератур был и свой контингент читателей.

После революции 1917 года эти обе литературы слов­но поменялись местами: на первый план выдвинулась лите­ратура революционной провинции с молодыми, дотоле не­известными писателями, ее уроженцами. Появился и новый читатель — молодой, но литературно и эстетически неис­кушенный читатель. Мысленно обозревая литературную критику начала двадцатых годов, порой удивляешься: как много писалось и как живо дискутировались художествен­но слабая повесть Юрия Либединского «Неделя», или по­эма Иосифа Уткина — «Повесть о рыжем Мотэлэ», или пер­вые рассказы Лидии Сейфуллиной! И в то же время, — как слаб был отклик на творчество писателей и поэтов, успев­ших занять видное место в дореволюционной литературе. А между тем, среди них были такие выдающиеся художники слова, как А. Блок, А. Ахматова, Н. Гумилев, Ф. Сологуб, А. Белый. Видные места в этом блестящем созвездии зани­мали Осип Мандельштам и Борис Пастернак. Был у них и свой, правда, узкий круг читателей...

Вместе с Гумилевым Осип Эмильевич Мандельштам был основателем школы «акмеистов», которая, по мнению многих литературных критиков, была своеобразной формой неоклассицизма. Ближе других к духу классицизма было творчество Мандельштама, и думается, что прав был Вла­димир Марков, заявивший в предисловии к антологии «При­глушенные голоса» (Поэзия за железным занавесом, Изд-во им. Чехова, Нью-Йорк, 1952 г.), что если классицизму суж­дено сыграть в дальнейшем развитии русской поэзии роль отправной точки, то Мандельштам «будет тем звеном ра­зорванной цепи, за которое надо будет ухватиться».

Мандельштам стал печататься в 1909 году, сотруд­ничал в «Аполлоне». Первая книга его стихов вышла в 1913 г. В Советской России в 30-х годах поэт стал жерт­вой репрессий, подвергался ссылке и, может быть, был в концлагере, где нашел свою преждевременную смерть в 50-летнем возрасте,

В своем творчестве Мандельштам касается не злобы дня, но, по его выражению, «духовного времени». «Шум времени» явственно присутствует в его поэзии. Достаточно процитировать две строки из стихотворения «Прославим, братья, сумерки свободы», чтобы услышать голос зады­хавшихся в тоске по свободе современников первых лет ре­волюции, с их обостренным предчувствием гибели:

В ком сердце есть, тот должен слышать, время,

Как твой корабль ко дну идет...

Изумительно передал Мандельштам душу уроженца Петербурга начальных лет Октябрьской революции, когда город умирал от голода и казался не только покинутым властью, переехавшей в Москву, но вообще доживавшим последние дни:

На страшной высоте блуждающий огонь,

Но разве так звезда мерцает?

Прозрачная звезда, блуждающий огонь,

Твой брат, Петрополь, умирает...

Критики первых лет революции не могли приять Ман­дельштама, но все же признавали за ним большую «по­этическую культуру» и относили его к разряду самых «взы­скательных художников». Теперь поэт, имевший при жиз­ни мало читателей, посмертно как бы переживает «второе рождение», и круг его читателей и ценителей все растет. Вероятно, эта посмертная популярность поэта объясняется не только тем, что теперь читатель «дорос» до Мандель­штама, но и тем, что он принадлежит к числу тех немно­гих, которые в своем творчестве не кривили душой, не льсти­ли и не подлаживались к своему «веку», а порой судили его сурово ( «Век мой, зверь мой, кто сумеет заглянуть в твои зрачки» ...)

Еще более трагично, чем у Мандельштама, сложилась судьба Бориса Пастернака, но в отличие от Мандельштама почти все произведения Пастернака (как стихи, так и про­за) богаты автобиографическими деталями, так что буду­щий исследователь, идя по поэтическому следу Пастернака, сможет довольно полно восстановить образ этого замеча­тельного художника слова в современной русской лите­ратуре.

Борис Леонидович Пастернак (1890-1960) вырос в семье известного художника Леонида Пастернака. Детство и юность его прошли в Москве. Он обучался музыке у Скря­бина. Философию изучал в Марбурге у Германа Когена. В доме его отца бывал Лев Толстой. Первый сборник его сти­хов футуристического направления вышел в 1912 году. Рас­цвет его литературной деятельности совпал с годами рево­люции в России. Наибольшую славу Борис Пастернак при­обрел в последние годы жизни, когда его роман «Доктор Живаго», не допущенный к изданию в Советской России, вы­шел по-русски заграницей и был увенчан Нобелевской пре­мией 1958-го года. Свистопляска и травля поэта, поднятая официальными, правительственными и писательскими кру­гами в Советской России, побудила его отказаться от пре­мии и от поездки для получения ее и, надо считать, отрави­ла последние месяцы его жизни, если не ускорила его смерть, последовавшую в 1960 году в возрасте 70 лет. Весь мир, затаив дыхание, следил за драматическими событиями в Пе­ределкине под Москвой, где жил и умирал знаменитый рус­ский поэт и романист.

Поэт, прозаик, переводчик — во всех областях литера­туры, в которых проявил себя Пастернак, он оставил глу­бокий след. Его влияние на новейшую русскую поэзию до недавнего времени не оспаривалось даже многими совет­скими критиками. Хотя своей мировой известностью Па­стернак обязан роману «Доктор Живаго», в основе своей Пастернак был больше всего «дома» в поэзии. Его смерть завершила лирическую традицию в русской поэзии, укра­шенную именами Тютчева (к которому близки по восприя­тию мира некоторые стихи Пастернака, хотя бы его «И через дорогу за тын перейти нельзя, не топча мироздания»), Вла­димира Соловьева и его старшего современника — Алек­сандра Блока.

Официальное признание пришло к Пастернаку только в первой половине тридцатых годов, когда на 1-ом Всесоюз­ном съезде писателей 1934 года Н. И. Бухарин в докладе о современной советской поэзии назвал его имя, как одного из самых выдающихся современных поэтов. Но и после этого признания советские критики сохраняли к нему холодок, пользуясь всяким случаем, чтобы обвинить его в «несозвуч­ное своей эпохе», в «индивидуализме» и «камерности» его творчества... Во время чистки 1946-8 гг. Пастернак попал в число поэтов, подвергшихся травле, и был