Римские рассказы - Альберто Моравиа

Ринальди приехал после полуночи на грузовике; на ветровом стекле было написано белыми буквами: "Эмилия". Я сказал ему:

- Ринальди, вот Эмилия, которую ты мне поручил... вот твой ребенок... а там в бараке твой товар... Можешь убедиться, что все в сохранности.

Ринальди улыбался, радуясь, что видит Эмилию и ребенка, и говорил:

- Хорошо, Винченцо... Я знал, что могу на тебя положиться... Хорошо.

Мне было грустно и в то же время досадно. Почти задыхаясь, я повторял:

- Ринальди, можешь убедиться, - все, что ты мне доверил, я возвращаю тебе в полной сохранности.

Потом он стал давать мне деньги, настаивал, чтобы я принял от него в подарок часы, предлагал довезти меня на грузовике до Рима. Но я от всего отказался, сказав:

- Мне ничего не надо... Я ведь сторож... Мне ничего не надо.

Теперь я понимал, что был влюблен в Эмилию, и мне было грустно и в то же время приятно, что я даже пальцем ее не тронул.

В общем, я сам погрузил все его добро на грузовик, а потом Ринальди сел в кабинку вместе с Эмилией, которая, улыбаясь, держала на руках завернутого в одеяло ребенка. Ринальди, пожалуй, без всякой насмешки, крикнул мне:

- Ну, сторож, еще увидимся! - И грузовик тронулся.

Через несколько дней прибыли грузовики фирмы: на них погрузили кирпич, мешки с цементом, водопроводные трубы, бочки со смолой; потом разобрали ограду из кирпича и тоже погрузили; затем разобрали бараки и увезли даже доски. Несколько дней приезжали грузовики; их нагружали, и они скрывались за тучами пыли. Наконец в одно утро разрушили мой барак и тоже погрузили на грузовик. Я был там до конца. Теперь от склада не осталось ничего, кроме участка вытоптанной земли, где начала пробиваться трава; кое-где валялись обломки кирпичей, чернели грязные лужи, а вокруг поднимались холмы. Почти два года я провел здесь, и вот все кончилось. Я сложил свое добро в фибровый чемодан, привязал его к багажнику велосипеда, взял велосипед за руль и направился к шоссе Салариа. Выйдя на шоссе, я сел на велосипед и не спеша поехал в Рим.

Hoc

На площади Либерта мы сели на скамейку и Сильвано показал мне газету. На двух колонках там было напечатано извещение о смерти такого-то, а затем сообщалось, что похороны состоятся завтра утром и доступ к телу покойного открыт в течение всего дня в его доме, где у входа надлежит расписаться в книге посетителей. Ниже, курсивом, перечислялось все, что покойный совершил при жизни, но как раз когда я дошел до этого места, Сильвано забрал у меня газету, заявив, что это, мол, все неважно. В это время мимо проехала шикарная машина, и полуголая девица выбросила в окошко недокуренную сигарету. Сильвано пошел за окурком, а вернувшись, разъяснил, что тут важно только одно - кольцо, которое покойник носил на пальце. Это кольцо историческое, большой ценности, в него вделан старинный изумруд. Ему рассказал про кольцо рабочий из похоронного бюро, его друг, который помогал обряжать покойника. Какой-то король подарил кольцо умершему, и тот просил похоронить его с этим кольцом. Под конец Сильвано сообщил, также со слов своего друга, что в квартире с покойным живет только одна служанка, но что ее почти наверняка не будет в эту ночь дома, потому что она боится оставаться одна с мертвецом.

Он сообщил мне всевозможные сведения о доме, улице, расположении квартиры. А я пока помалкивал, взвешивая все за и против. С одной стороны, дело с кольцом казалось очень заманчивым, но, с другой стороны, Сильвано один из самых неудачливых людей, каких я только знал. Невезение было у него просто на лбу написано, и если судьба иногда улыбалась ему, то только для того, чтобы заманить в ловушку и швырнуть еще глубже в пучину несчастий. Особенно выдавал его злосчастную долю нос: кривой, свинцово-синий, похожий на сливу, с этакой клецкой на конце, на которой красовалось безобразное, коричневое родимое пятно. Этот нос одним своим видом наводил на вас уныние. Каково же было его владельцу! Я, конечно, беден, плохо одет и в черные дни могу тоже сойти за бродягу. Но такой зловонной нищеты - нищеты завсегдатаев ночлежек и любителей монастырской похлебки, - которой разило от Сильвано, я не знал никогда. Окурка, выброшенного из машины, я никогда не поднимал. Обо всем этом я думал, пока Сильвано говорил, и он, как будто почувствовав, что я гляжу на его нос, почесал его, потом даже поковырял в нем пальцем. Тогда, сразу приняв решение, я сказал:

- Спасибо за идею, но... это невозможно.

- Почему?

- Потому что "потому" кончается на "у".

Я увидел, что он побледнел, опустил голову. Потом - поверите ли начал плакать. Хныча, он сказал:

- Какой я несчастный! Один раз подвернулся случай, и то не могу им воспользоваться.

Я ответил:

- Проверни это сам, тебе не придется ни с кем делиться, и ты станешь богачом.

- У меня не хватит храбрости, - признался он, продолжая хныкать. - Я боюсь покойников. А ты ничего не боишься, и я так надеялся...

Тут я поднялся, давая понять, что разговор окончен, сказал, что в таком случае кольцо останется у покойника, и ушел. Был канун Феррагосто, и я провел его в городских садах, перебираясь с одной скамейки на другую. Всюду было пусто: только пыль, обрывки бумаги да духота городского лета, унылая, как поношенная одежда. И пока я слонялся со скамейки на скамейку, мной овладела такая тоска, что и выразить невозможно. Праздники нужно справлять, иначе начинаешь чувствовать, как тобой овладевает уныние. Но я знал, что для меня лучшим праздником было бы забрать кольцо у мертвеца, и в то же время понимал, что после того как я отказался помочь Сильвано, воспользоваться его сведениями было бы подло. Но в конце концов тоска взяла верх над щепетильностью и я решился. По правде сказать, у меня мелькнула мысль дать знать Сильвано, что я передумал, но я сразу же сообразил, что понятия не имею, где он живет. Бедный Сильвано! И тут ему не повезло: встретить единственного среди своих коллег порядочного человека и не извлечь из. этого никакой выгоды!

Я пошел домой, в каморку, которую сдавал мне старый мраморщик, и вытащил из тайничка свои инструменты: большое кольцо со множеством ключей разной величины и всякими приспособлениями, длинный гвоздь, загнутый по-особому, - мое собственное изобретение, отмычку, напильник. Потом я сунул в карман полбатона. Уже вечерело. Я поехал трамваем по адресу, который дал мне Сильвано.

Дом я нашел без труда, это неподалеку от бульвара Париоли. Он показался мне не особенно роскошным, и я даже был слегка разочарован. Я полагал, что такое важное лицо живет в богатом особняке, а это был простой дом, хотя и в современном стиле, с фасадом из красного кирпича и белыми балконами, похожими на мыльницы. По моим расчетам, привратник должен был в это время ужинать, и действительно, я вошел никем не замеченный и направился прямо к квартире номер три, которую занимал покойный. Так как покойный жил один в квартире, дверь была не на засове, а заперта на обычный пружинный замок. Быстро, но без суеты я перепробовал все ключи. Говорят, что для каждого из этих современных замков нужен особый ключ, но это неправда: есть каких-нибудь два десятка типов, самое большее. В общем, замки - как женщины: нужный ключ, как и нужное чувство, находишь не головой, а нюхом. Правда, ни один из моих ключей не подходил, но, перепробовав их с дюжину, я уже знал, какие зубцы лишние, какие должны быть насечки, вернее, даже не знал, а чувствовал инстинктивно. Глаз вора подобен глазу хирурга: сразу определит, на сколько миллиметров он может промахнуться.

Сообразив, какой тут нужен ключ, я не торопясь поднялся по лестнице на балкон. Здесь была простая деревянная дверь с замком старого типа. Я всунул в скважину свой гвоздь, зацепил кончиком пружину, повернул, и дверь открылась. Я притворил ее за собой и оглядел балкон. Это был один из тех новомодных балконов, которые похожи на коробки без крышек, - голый, чистый, пустой, без мебели, за которую можно спрятаться, не сообщавшийся с другими балконами или крышами - на случай, если придется удирать. Луна ярко светила, и на балконе было светло, как в зале для танцев. Все же я нашел угол, затененный выступом крыши, присел на корточки, вытащил напильник и принялся подгонять ключ. Я чутьем угадывал, где и насколько его надо сточить. К тому же главное сейчас было - подпилить его с обеих сторон; окончательно довести бородку я должен был потом, у двери... Когда ключ, на мой взгляд, приобрел нужную форму, я прилег отдохнуть, съел свои полбатона и выкурил папиросу. У меня было еще, самое малое, четыре часа в запасе. Я бросил окурок, притулился в уголке и вскоре заснул. Проснулся я как раз через четыре часа и почувствовал, что сон пошел мне на пользу. К лестнице я направился со спокойствием чиновника, который идет на службу: хладнокровно, без нервозности, со свежей и ясной головой. Тихонько спустился к квартире номер три и попробовал свой ключ. Я не ошибся, он почти подходил, и стоило лишь разок провести по нему напильником, как он повернулся и дверь отворилась мягко и легко, словно по маслу.