Предупреждение Эмблера - Роберт Ладлэм

Эмблер отвернулся — его человека здесь не было.

* * *

В конце длинного коридора на нижнем уровне Конгресс-Центра Кастон прижал к уху сотовый телефон, стараясь запомнить все, что диктовал ему Эдриан Чой. Время от времени аудитор хмуро прерывал поток инструкций, вставляя вопрос.

Слушая своего до недавних пор простодушного ассистента, Кастон все больше укреплялся в подозрении, что Эдриан получает удовольствие от своей роли шифу.

Спустившись по широкой лестнице из красного гранита, Эмблер попал в помещение, напоминающее мезонин, что-то вроде бельэтажа в театре. Змеящийся голубой лентой указатель направлял внимание на двери с надписью «Телестудия», где репортеры, наверное, устраивали транслирующиеся в прямом эфире интервью с присутствующими знаменитостями. Другой указатель вел к комнатам, предназначенным для приватных дискуссий. Людской поток увлек Эмблера влево, в ту часть мезонина, где на широкой открытой площадке стояли столики и плетеные стулья, а бар предлагал огромный ассортимент бутылочек и банок, главным образом с содовой, фруктовыми соками и прочими напитками. Установленные высоко на стене телевизионные мониторы напоминали о главных событиях дня и показывали отрывки выступлений. Подойдя ближе, Эмблер увидел, что спектр предлагаемых напитков вполне отвечает глобальному характеру мероприятия: лимонная «Фруксода» — из Швеции, яблочный «Эпплтайз» — из Южной Африки, манговая «Мазаа» — из Индии и даже крыжовенный «Титан» — из Мексики.

Но еще большей, чем бар, популярностью пользовался компьютерный салон. Расставленные в радиальном порядке стулья у подключенных к Интернету машин были разделены тонкими стеклянными резервуарами с прозрачной жидкостью, пронизанной струйками медленно всплывающих пузырьков. Десятки пальцев щелкали по клавишам; лица выражали скуку и радость, неуверенность и агрессию. Ни одно из них не привлекло Эмблера. Глянув вниз с балкона, он обнаружил еще более просторный зал, настоящий террариум власти. Две громадные скульптуры, африканская и полинезийская, странным образом соседствовали с флагами Всемирного экономического форума, развешанными вдоль противоположного балкона.

Эмблер сошел вниз, посмотрел на часы и двинулся через зал, прокладывая путь в плотной гудящей толпе.

Многие, пользуясь перерывом между заседаниями, спешили подкрепиться крохотными канапе, которые разносили на серебряных подносах шустрые официанты. Не оставались без внимания и хрустальные стаканы с официально одобренными конференцией напитками. Воздух здесь пропитался ароматом дорогих одеколонов, лосьонов и лаков, не говоря уже о неистребимом запахе Bundnerfleisch[10], подаваемого на треугольных хлебцах из непросеянной ржаной муки, местном кулинарном шедевре.

Впрочем, Эмблера интересовало другое: человеческое окружение.

Молодой, плотного сложения мужчина в немодном, но хорошо пошитом костюме — о качестве последнего свидетельствовал хотя бы тот факт, что тучность его владельца не бросалась в глаза с первого взгляда — в окружении не столь хорошо одетых соотечественников. Мужчина рыскал взглядом по залу, словно стараясь заметить и запомнить всех. Время от времени он говорил что-то стоящей рядом тучной темноволосой женщине. Скорее всего, решил Эмблер, новый глава одного из прибалтийских государств, охотник до иностранных инвестиций. В какой-то момент взгляд его остановился на пышной молоденькой блондинке в другом конце зала, очевидно, жене стоящего рядом с ней маленького, ссохшегося плутократа. Эмблер кивнул новичку, и тот кивнул в ответ, приветливо и настороженно, словно спрашивая: «А ты что собой представляешь?» Чувства его читались легко. Окружение служило ему одновременно источником уверенности и унижения. У себя на родине он привык быть самым главным, здесь же, в Давосе, представлял низшую лигу, и то, что это понимали и приближенные, доставляло ему дополнительный дискомфорт. В паре ярдов от него возвышался пожилой поджарый американский миллиардер, предпринимательский талант которого давно стал эталоном коммерческого продукта для всего мира. Желающие перекинуться с ним хоть словом роились вокруг, как свистящие и чирикающие модемы, пытающиеся установить связь с всемирным мозгом. Миллиардер напоминал планету-гигант, притягивающую к себе спутники. А вот взгляд балтийского политика не стремился перехватить никто. В Давосе лидеры мелких государств занимали куда более низкие ступеньки неофициальной иерархии, чем главы крупнейших корпораций. Глобализация, понимаемая как процесс реинжиниринга бизнеса, отнюдь не «сглаживает иерархии», как утверждают ее сторонники, — она лишь устанавливает новые.

Кружа по залу, Эмблер повсюду замечал одно и то же: одни надуваются, разбухают от чрезмерного внимания и осознания собственной важности, другие съеживаются, ссыхаются, ощущая свою незначительность. Были, однако, и такие, кто веселился уже оттого, что дышал одним воздухом с сильными мира сего. Официанты приносили все новые подносы с канапе, и те неизменно исчезали, проваливались в ненасытные глотки, хотя Эмблер и сомневался, что кто-то способен оценить их вкус. В воздухе распространялся запах внимания.

«Социальные предприниматели» — как называли себя умники из благотворительных и неправительственных организаций, вовремя признавшие, что в новую эру шансы на успех имеет только лексикон бизнеса, — оживленно переговаривались друг с другом и энергично обрабатывали настоящих предпринимателей, чьи чековые книжки могли обеспечить продвижение их программ.

Приятного вида молодой индиец энергично атаковал западного бизнесмена с густыми белыми бровями.

— Мы выясняем, что не работает, а потом устраняем причину, — говорил индиец. — Ликвидируем заторы. Вы ведь занимаетесь тем же самым в «Ройял голдфилдс».

— В каком-то смысле, — проворчал его собеседник.

— Знаете пословицу: «Дай человеку рыбу, и он ее съест. Научи его рыбачить...»

— И получишь конкурента, — бесстрастно протянул европеец, очевидно, глава какого-то крупного горнорудного консорциума.

Белозубая улыбка прорезала темно-коричневое лицо индийца; похоже, он не замечал то, что ясно видел Эмблер: его внимание неприятно собеседнику.

— Но настоящая проблема — это перестройка всей рыбной индустрии. Перевод ее на рациональную основу. Обеспечение самоокупаемости. В метафорическом, конечно, смысле. Мы находим долговременные решения. Мы не занимаемся ремонтом на ходу.

Лавируя в толпе, Эмблер улавливал обрывки разговоров — «Вы были вчера на завтраке у генерального прокурора?»; «Нас можно, конечно, назвать мезонинным фондом, но мы можем войти в дело и раньше, если будем знать параметры риска»; «Я уяснил, почему с африканскими министрами-франкофонами легче найти общий язык, чем с их французскими коллегами: первые всегда говорят медленнее и разборчивее, как нас и учили в школе», — всматривался в лица, зачастую мелькавшие полумесяцами за скрывавшими их тучными фигурами.

У бара внимание Эмблера привлекла пара сочащихся злобой глаз. Пробившись к стойке, он увидел мужчину, рядом с которым вертелся тип в дешевом, из универмага, костюме и плохо повязанном галстуке. Первый — очевидно, влиятельный и знающий себе цену представитель научного сообщества — говорил:

— При всем уважении, я очень сильно сомневаюсь, что вы действительно сознаете смысл происходящего здесь. — Фраза «при всем уважении» в данном контексте имела противоположное своему буквальному смыслу значение; так выражение «вполне хорошее» употребляют по отношению к молоку с истекшим сроком хранения. — Я хочу сказать — при всем уважении, — что, возможно, именно по этой причине вы, Стью, и не попадали ни в одну администрацию со времен Картера.

Его собеседник прищурился и попытался улыбнуться, чтобы скрыть досаду и обиду.

— Никто и не пытается оспорить факт впечатляющего роста китайской экономики. Вопрос в другом: насколько стабилен этот рост и каковы его глобальные последствия? То, что мы наблюдаем, может оказаться мыльным пузырем, раздутым за счет иностранных инвестиций.

— Проснитесь и принюхайтесь — жасмином пахнет! — едко возразил «академик». — Никакого мыльного пузыря нет. Есть приливная волна, цунами, и скоро — вы не успеете и глазом моргнуть — она смоет все ваши песочные замки. — Слегка гнусавый, вероятно, в силу какой-то чисто физиологической причины, голос звучал резко, почти грубо. Эмблер подумал, что «академик», гордясь своей прямотой и откровенностью и убаюканный всеобщим почитанием, вероятно, и понятия не имеет, насколько его манеры раздражают других.

Он повернулся и, придав лицу озабоченное выражение, двинулся к выходу. Внезапно перед Эмблером вырос какой-то человек, в глазах которого читалось явное недоумение. Незнакомец быстро выпалил несколько фраз на непонятном, похоже, каком-то славянском языке.