Тайный любовник - Патриция Гэфни

Он вышел в сад. Ночной ураган завалил дорожки сломанными ветвями, сорванными листьями. Розы, вившиеся по кирпичной стене садового домика, распластались по земле. Повсюду виднелись следы разрушения; холодный сырой ветер шевелил вырванные из земли растения, шелестя мокрой палой листвой. Одинокий дрозд пел об ушедшем тепле в голом саду. Коннор попытался вспомнить, как сад выглядел летом, – веселый и благоухающий, в радуге цветов. Софи называла ему старинные сорта роз: «дамасская», «румянец девы», «Йорк», «Ланкастер». Они медленно прогуливались по дорожкам, и она опиралась на его руку. Они делали вид, что упражняют ее лодыжку, но на самом деле упивались близостью друг друга. В те недели и расцвела их любовь, именно здесь, среди цветов, и хотя тогда он назывался чужим именем и сам страдал от своей лжи, воспоминания о тех днях были дороги ему, ибо это были лучшие дни его жизни.

Плющ, густой и глянцевый летом, теперь цеплялся за каменную кладку дома, словно скрюченные костлявые почерневшие пальцы. Серый шифер крыши потемнел от дождя. Серый дым из труб. растворялся в таком же сером небе. Коннор посмотрел на окна спальни, где лежала Софи, но шторы на всех окнах дома, кроме окон Джека, были задернуты. Его пробирала дрожь – от холода и от пустоты в сердце. Из всех, кого он потерял за свою не столь долгую жизнь, потерю этого безликого, безымянного создания он переживал больше всего.

Дверь веранды скрипнула, на пороге показалась Марис и позвала: «Мистер Пендарвис!» По ее убитому голосу и лицу он понял, что все кончилось, и, медленно, тяжело ступая, пошел к дому, поднялся по ступенькам, шаркая, как старик.

Софи больше не плакала. Лицо ее было восковым, рука, когда он взял ее, – холодной и безжизненной. Она не отвечала на его вопросы, как он ни старался расшевелить ее, в ее глазах застыло отсутствующее выражение. Она позволила ему обнять себя, но оставалась безучастной. Внутри у него тоже был холод, и они не могли согреть друг друга.

Коннору необходимо было ощущать рядом присутствие Софи, поэтому он остался, даже когда она отвернулась и заснула. Ночью он несколько раз просыпался от внутреннего холода, но она по-прежнему была далека от него.

Проснувшись в очередной раз, он не обнаружил Софи рядом с собой и, встревоженный, встал – оказалось, что он лежал одетый. За дверью послышался слабый шум, похоже, звуки доносились из детской. Софи была там, сидела в качалке бледная и похожая на призрак.

– Софи, что с тобой?

Ее пустой взгляд смотрел сквозь него, словно он был бесплотным.

– Ты замерзнешь, – сказал он строго, властно. – Пойдем в постель.

Она не пошевелилась и, похоже, даже не слышала его. Кон наклонился, чтобы поднять ее на руки. Софи отпрянула, но была слишком слаба или безразлична ко всему, чтобы сопротивляться. Он легко поднял ее и отнес назад в спальню, уложил в постель, натянул одеяло до подбородка и стоял, глядя на нее с нарастающим беспокойством. Ее широко раскрытые невидящие глаза наконец сосредоточились на его лице, и она произнесла бесцветным голосом:

– Я видела ее.

Коннор подумал, что ослышался.

– Что? – переспросил он.

Зажмурившись, Софи прижала к ушам ладони и отвернулась. Сердце у него тревожно забилось. Он боялся прикоснуться к ней. Взяв еще одно одеяло, он завернулся в него и уселся в кресло возле окна. В комнате царила полная тишина; он даже не слышал дыхания Софи. Казалось, он погрузился в пустоту, что окружающий мир исчез. Он ударил себя кулаком по ноге, чтобы почувствовать хоть что-нибудь, пусть даже боль. Тишина, тьма, холод. Огонь в камине погас, но он даже не попытался разжечь его. Лучше от этого не станет.

Дорогой папочка, последнее время я так много думаю о тебе. Наверное, потому еще, что завтра Рождество. Я помню, как ты подарил мне санки, желтые с красными полозьями, они были такие чудесные, как раз какие я хотела. На «День подарков» выпал снег, и ты взбирался со мной на горку, выше и выше, а потом смотрел, как я мчусь вниз, и курил трубку. Я помню даже запах твоего пальто: оно пахло мокрой шерстью и табаком, и помню ощущение от шерстяной перчатки, когда держала тебя за руку.

Я помню тебя летом. Ты в саду, освещенный солнцем, делаешь вид, что пьешь чай из игрушечной чашечки среди кукол, что подарил мне. Я представляла, что мы муж и жена, а куклы – наши дети.

Мне так не хватает тебя, папа! Я не могу ни с кем поговорить. Как мне хочется, чтобы ты оказался со мной, тогда я кое-что рассказала бы тебе.

Это секрет. Только доктор Гесселиус знает об этом, но он не в счет. О, папа…я видела мою девочку, я видела ее! Она была такая маленькая, не больше моей ладони, и она свернулась, как хвост морского конька, а цветом она была как песок. У нее были такие изящные локотки и коленочки, а ноготки – как кончики травинок. И твои ушки. Глазки у нее были закрыты, и она как будто спала, так мирно. Она была настоящей! Я прикоснулась к ней пальцем, осторожно пошевелила ручку. О, папа, в душе я все время плачу и не могу остановиться. Никто не знает, как мне тяжело. Я не могу слышать, что люди говорят мне, потому что все это совершенно ничего не значит. Там, где она была во мне, там теперь пустота. Такое ощущение, будто я тоже умерла. Я так одинока! Мое одиночество как смерть, и оно невыносимо, невыносимо!

Софи покинула рождественскую службу, когда детский хор, которым вместо нее теперь руководила Маргарет Мэртон, запел «Колыбельную», как раз перед проповедью преподобного Моррелла. Коннор решил не ходить за ней, думая, что ей нужно немного побыть одной, что ей слишком больно слушать колыбельную и она вернется, когда пение закончится. Но Кристи взошел на кафедру и говорил уже пять минут, а ее все не было. Джек сидел рядом с братом на скамье, которую обычно занимала семья Дин. Это был его первый выход с тех пор, как он поселился в их доме. Братья обменялись обеспокоенными взглядами. Коннор тихо встал и отправился на поиски Софи.

Он нашел ее на церковном кладбище, идя по следам на легком снежке, первом в этом декабре. Ворота она оставила приоткрытыми, и он неслышно приблизился к ней в тот момент, когда она достала из кармана пальто что-то маленькое и белое – сложенный лист бумаги? – и сунула в сухую траву возле мраморного надгробия на могиле отца.

– Софи!

Она резко обернулась, глядя на него так, словно видела впервые. Потом отряхнула руки, выпрямилась и молча направилась мимо него к выходу с кладбища.

– Что ты тут делаешь?

– Ничего. – Софи пошла дальше, но он остановил ее, положив руку на плечо. Она спокойно ждала, что он скажет.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да.

– Я беспокоился о тебе. Почему ты ушла?