Нелюдь - Дмитрий Петров

В одной банке — одно, крупное, темно-бурого цвета. В другой — другое. Банок было несколько, и в каждой что-то было.

— Азохен вэй, — сказал Аркадий Моисеевич себе под нос. Он кивнул и добавил, потянув запах длинным сизым носом: — Кушан мерин тохис…

Он был патологоанатомом, и ему не надо было лезть в медицинский справочник, чтобы сказать, что он увидел в этих проклятых банках. В тех банках, которые перевернули все внутри него.

Это были человеческие органы, самые настоящие.

«Или я не знаю, что это такое? — сказал бы он в другое время. — Или я не знаю, как выглядит человеческая почка? Или глаза? Или другие органы?»

Он все это знал. Ему долгими годами доводилось видеть все это. Он не ожидал, что самое страшное, что говорил тот незнакомец возле дома, окажется правдой.

Аркадий Моисеевич распрямился и захлопнул дверцу холодильника. Сомнений больше не было, глупый разговор Скелета оказался истиной.

— Зей герейт хебе халоймес, — пробормотал доктор сосредоточенно. Ему так не хотелось признаваться в том, что все увиденное им — реальность. Ему так не хотелось, чтобы это было наяву. Он не верил в это до последнего мгновения.

— И халойт будет немаленький, — сказал он себе и знал, что это еще слабо сказано.

Конечно, Василий, он не мог не знать обо всем. Конечно, по ночам. Конечно, Василий тут не главный, он даже не врач… Но Василий за все здесь отвечает, как он мог?!

Аркадий Моисеевич не пошел никуда, а уселся в своем кабинете, весь дрожа от ненависти и негодования. Пойти он еще успеет. Нет, пока что он хочет посмотреть в глаза этому человеку. Пусть Василий все сам расскажет ему.

— Это я виноват, — говорил себе Аркадий. — Я взял его на работу еще совсем мальчишкой. Я не досмотрел за ним. Он пошел по дурному пути, а я этого не заметил… Да и вообще, я должен был ежедневно сам следить за всем, что тут происходит. А я расслабился, доверился совсем молодому человеку. И что же теперь?

Нет, что будет теперь, Аркадий Моисеевич прекрасно себе представлял. Он обязан сообщить обо всем. Сначала главному врачу, а потом в милицию. Пусть приедут и разбираются во всем.

За себя Аркадий нисколько не боялся. Что ему могут сделать? Конечно, с работы уволят. За халатное отношение к своим обязанностям и за отсутствие надлежащего контроля. Но это волновало Аркадия меньше всего. Он уже давно может жить на пенсию. Ему вообще ничего не нужно. Но позор… Какой позор…

И главному врачу влетит, а он — неплохой человек. Не так уж они были близко знакомы с Аркадием, но он знал, что главный — ничего, еще не самая сволочь. Бывают и похуже.

Да и сам факт ужасал Аркадия Моисеевича. Он не мог представить себе, что к таким делам может быть причастен кто-то из людей, которых он знал.

Когда Скелет рассказал Аркадию о таком чудовищном бизнесе, тот не слишком испугался оттого, что не мог же он всерьез допустить, что это может делать кто-то из его знакомых. Что это делают какие-то мифические личности, которых потом покажут по телевизору — в это можно поверить. Но в то, что этим страшным монстром является твой собственный санитар Василий — красавец, косая сажень, розовощекий блондин, мечтающий быть врачом? Нет, в такое не верилось совсем, ни одной минуты не верилось.

А банки, между тем, стояли себе в холодильнике… Аркадий Моисеевич так и просидел еще час или два, до тех пор, пока не явился из дому Василий.

Вот тогда между ними и состоялся разговор. Это, строго говоря, не было разговором. Аркадий Моисеевич произносил монолог за монологом, изредка перемежая свою речь вопросами.

— Нет, вы скажите мне, как вы додумались до этого? — кричал он, беспомощно простирая руки к Василию. — Как вы могли, вы же человек?

Потом, когда накричался вдоволь, спросил:

— Кто работал тут в мое отсутствие? Вы же не могли сами все это проделывать? Вы же не врач, вы не умеете работать с органами.

Тогда он задел за живое Василия. Тот, сидевший до того напротив молча, вскинул голову и, поглядев в глаза Аркадия Моисеевича, вдруг сказал:

— А вот тут вы и ошибаетесь… Очень даже мог. Очень даже умею.

— Так вы сами изымали человеческие органы? — не поверил доктор.

— Отчего же и не сам, — ответил санитар. — Я прочитал учебники и научился… Что же вы думаете, я зря три курса закончил? Я мог бы стать великим хирургом.

Потом подумал минуту и добавил, бросив в лицо ошарашенному доктору.

— Я еще и буду хирургом… Накоплю денег и поеду учиться за границу.

Это было последней каплей для Аркадия Моисеевича.

— Ты в другую сторону поедешь, падаль вонючая, — закричал он, вскакивая с места и вспомнив в ту минуту давно забытый лагерный лексикон. — Неужели вы думаете, что такие, как вы, могут стать врачами? Разве человечество может допустить, чтобы подонки носили это высокое звание?

Аркадий Моисеевич был в полной ярости. Он был готов растерзать Василия. Но и тут он все же оставался интеллигентным человеком и как-то не допускал мысли о физическом насилии. Он оскорблял санитара, он кричал на него, угрожал, однако его не посещала мысль об опасности, которой он себе подвергает.

Доктор обежал свой стол и встал перед сидящим на стуле санитаром, потрясая кулаками перед его лицом.

— Дрянь! — кричал он. — Тебя в лагерную пыль сотрут за твои дела.

— Нет, — неожиданно, не меняя позы сказал в ответ Василий. — Не сотрут.

И замолчал, выжидательно глядя на Аркадия Моисеевича и ожидая его реакции.

— Почему? — опешил доктор. — Почему это ты не боишься?

— А вот почему, — ответил Василий спокойно. Его лицо вдруг приняло ленивое выражение, а глаза даже казались полуоткрытыми. Он как будто готов был вот-вот задремать. — Ты ведь, старая образина, никому не сказал о своем открытии, да?

— Еще нет! — взорвался Аркадий. — Но неужели ты думаешь, что не скажу? Что буду тебя покрывать? Да разве то, что ты делаешь, можно покрывать?

— Нет, — ответил парень. — Покрывать ты не будешь, это ясно. Но и не расскажешь никому.

Аркадий Моисеевич как-то в пылу даже не заметил, что санитар вдруг обозвал его «старой образиной». Если бы заметил, то понял бы, что это неспроста. Санитар просто уже не видел в нем заведующего и вообще того, кого следует бояться и что следует принимать в расчет.

Аркадий Моисеевич был «списан», хотя еще не осознал этого.

— Как не расскажу? — чуть не подскочил доктор на месте после последних слов Василия. — Расскажу сегодня же. И ты будешь наказан. Ни один человек не простил бы тебе этого.

— Так то человек, — все так же лениво парировал Василий. — А не ты.

— Что же я — не человек? — вспылил Аркадий. — Это как раз ты — не человек.

— Ошибаешься, — вдруг громко и твердо сказал Василий, быстро вставая со стула во весь рост и сбрасывая с себя кажущееся оцепенение. — Я-то как раз человек. А вот ты — уже нет. Ты — бывший человек.

Он возвышался над доктором и стоял твердо, прямо, несгибаемо, как древний викинг или русский богатырь перед битвой. Перед ним — красавцем и атлетом — подпрыгивал на слабых ножках какой-то сморчок и потрясал слабыми ручонками. Да он, Василий, этого задохлика соплей перешибет…

— Как — бывший? — опешил Аркадий Моисеевич. Он почему-то не ожидал такого поворота разговора со своим старым работником, которого сам же принимал на службу много лет назад…

— Ты — не человек, — ответил Василий гордо. — Ты — труп. Почти. А вот я — человек. Я уеду на Запад и там стану со временем великим хирургом.

С этими словами он схватил доктора за горло и стал сдавливать обеими руками старческий выступающий кадык.

Потом глаза его метнулись в сторону и наткнулись на лежащий на столе скальпель. Аркадий Моисеевич дергался в его руках, пытался освободить горло.

Василий увидел скальпель и усмехнулся.

— Вот я сейчас тебе покажу, какой я хирург, — произнес он почти шутливым добродушным голосом и схватил нож со стола. — Ты сейчас в этом сам убедишься.

Он поднес скальпель к горлу старика и уже прицелился, но в последний момент передумал.

— Нет, — сказал он, откладывая нож. — Это не пойдет. Слишком много крови будет на полу, могут потом заметить. Я мыть полы не большой мастер.

Аркадий уже слабел в его богатырских руках. Останавливалось сердце, голова была как не своя, он задыхался от недостатка кислорода, который почти не поступал через сдавленное горло…

— Все, привет, — прошипел санитар, сдавливая шею доктора еще сильнее. Это были последние слова, которые услышал, уходя из жизни, Аркадий Моисеевич. Никто и никогда не узнает о его последних минутах. Ни сын в Израиле, ни внук, вообще никто.

Однополчане на очередной встрече недосчитаются своего товарища, но это будет уже привычное дело для них. Они каждый год недосчитываются кого-то.

Вот кто будет рад, так это районная мэрия. Аркадий Моисеевич не успел никому завещать свою приватизированную квартиру, так что после его смерти она была объявлена «выморочным» имуществом и поступила в фонд мэрии. Наверное, потом какой-нибудь расторопный чиновник подарит эту квартирку своим детям к свадьбе или еще к какому торжеству…