Том 3. Новые времена, новые заботы - Глеб Успенский

Но тут он заснул… И потом, разумеется, ничего не вышло.

Шила в мешке не утаишь*

(Из частного письма, полученного 23 декабря 1875 г.)

г. Тестоединск

…Не ждите, чтобы я писал вам что-нибудь о «молодежи», о ее целях, планах, делах… Ни дел, ни планов, ни целей — нет, потому что нет молодежи, — она вся сидит по тюрьмам, по острогам. Можно с уверенностью сказать, что все мало-мальски желающее «новых» порядков удалено со сцены действия, на которой поэтому совершенно свободно действует «обыватель», обыватель покупающий, продающий, дармоедствующий и почитающий свое начальство. Действительно — обывателю простор, раздолье, и можно бы положительно было потерять голову, если бы — по счастливой русской пословице «шила в мешке не утаишь» — то «новое», которое казалось совершенно удаленным со сцены в лице русской молодежи, — не прорывалось там и сям, как шило из мешка, в самых, по-видимому, неподходящих для этого «нового» людях и делах…

Вот об этих-то проявлениях «нового», или шила, высовывающегося из корявого, скверного и дурно пахнущего провинциального мешка, я и намерен писать вам возможно чаще. По-моему — эти проявления должны непременно радовать всех вас, скитающихся за границей с постоянной мыслью о России и с постоянно сознаваемой невозможностью быть в ней и трудиться для нее. Неужели в самом деле вас не порадует хотя следующий факт из нашей тестоединской… ну, уж так и быть!.. жизни. Этот факт — из поповских дел, и все письмо посвящено им.

Вы знаете конечно, что такое проповедь, слово, речь, которые обыкновенно выгоняли слушателей из церкви, по причине своей догматической суши, и были вообще сигналом к «шапочному разбору» и к рюмочке «после обедни». Обыкновенно оратор — архиерей ли, простой ли поп — брал какой-нибудь текст из священного писания, например: «И шед — удавися», и, виляя часа полтора лисьим хвостом риторики, кое-как приплетался к царской фамилии или к благодетелю храма сего. Словом, это вообще была риторическая чепуха… Судите же, до какой степени я должен был изумиться, когда на той самой кафедре, где сотни лет кряду иереями и архиереями плелась эта чепуха, — раздаются, и притом с явным неподдельным гневом, такие слова, как «коммунизм», «уничтожение существующего порядка», «реализм», «вредный материализм»… Шило вылезло — вон где! из-под поповской рясы, при всем честном народе! — Это ли не ново и не приятно? За последнее время в Тестоединске было произнесено штук пять-шесть проповедей, в промежутке нескольких дней. Говорил и архиерей и простые попы, говорили тоже по случаю праздников и царских дней, начиная также с текста «и шед — удавися», путаясь в небе и в грязи и в царской фамилии, точно в длинных полах своей рясы, когда пьяные ноги не действуют, — и везде, во всей этой чепухе, из кучи, сложенной из текстов, доброхотных дателей, царей, цариц, их супругов и супруг и т. д., вылезало шило острое и колючее, вылезало то грозное будущее, — которого не утаишь.

Это факт радостный!

Рты тестоединских ораторов раскрылись с легкой руки высокопреосвященного Варсонофия… 7 октября было открытие реального училища. Его высокопреосвященство сказал слово.[3]

«…Приветствую вас, господа граждане города Тестоединска, с открытием нового источника просвещения, желанного вами, в котором дети ваши могут получить образование, доступное для всех, по их силам. Вас же, господа начальники и наставники училища сего, приветствую с новым поприщем для вашей просветительной деятельности…»

Тут бы, кажется, прямой переход к начальству, которое споспешествовало, и к царю, который одним уже тем, что ровно ничего для училища не сделал, есть истинный его корень и источник… Так бы именно и поступил старинный ритор-оратор, но тут нет! Его высокопреосвященство морщится и пятится в оглоблях благодарения и радования.

«…Правда, — кисловато говорит он, — просвещение предполагается здесь реальное, значит (?) вещественное, житейское, пригодное только для жизни настоящей, временной, которое посему апостол Павел называет „телесным и полезным вмале“, то есть на малое время жизни земной, мимолетной…»

Его высокопреосвященство не любит «телесного просвещения» и особенно чего-нибудь «реального, мимолетного»… Несколько лет тому назад гулял он по саду у себя и вдруг наткнулся на какого-то семинариста, над которым владыка перед этим попробовал показать всю ширину вверенного ему богом и царем деспотизма, — и этот-то семинарист, встретив его в саду, поистине «мимолетно», но вместе с тем вполне «реально», то есть «вещественно» и «телесно», ударил его по щеке…

И вот, вместо того чтобы поприветствовать граждан и начальников, расточиться по древу в восхвалениях царя, владыка начинает плести какую-то ахинею о реальном, уничтожать его, рыться в текстах, чтобы раздобыть словечко «вмале», и, сохраняя видимый облик кротости елико возможно, ухищряться, чтобы подавить это реальное, это «вмале».

«…Но добрые христиане, всегда помнящие бога, все дела свои совершают не иначе, как с мыслию о боге, творце вещества (подбирается!) и всего сущего…» (подобрался!).

Тут владыка, очевидно, сцепил после разных маневров вещество с богом и, как локомотив, задул по текстам, как по шпалам, уничтожая самую сущую правду. Мы за ним не последуем. Задача владыки была в том, чтобы опрокинуть на вещество что-нибудь такое, что бы его раздавило… Что такое он опрокинул, нам не интересно, — интересно, что ему надо было толковать о реальном, об этом «вмале», тогда как пять лет тому назад он бы бормотал только о боге, губернаторе да купце Кривокубышкине…

Но едва владыка укатил благополучно по текстам от «телесного просвещения», как выступил простой тестоединский поп, священник И. Хлебонасущенский, и произнес длинное слово. Это слово, во-первых, длинно, во-вторых — самое поповское слово, именно такое, где надо и о боге, и о купце, и о губернаторе, и о председателе земской управы, и так, чтобы все это слилось с царским днем или с рождением у Владимира Александровича сына, — словом, самая обыкновенная, растопыренная ахинея, за которую городской голова дарит обыкновенно гуся или поросенка…

Но вдруг, в этакой-то пошлости, этакий-то пошлый язык не может, чтобы не затянуть совсем не подходящую к этому радостному вранью речь. Воздав и царю, и земству, и в особенности купцу Кривокубышкину (идиот), оратор обращается к юношам, готовящимся поступить в училище, с предостережением, чтобы они не очень думали о выгодах реальных знаний, что мысль о выгоде таких знаний вредит душе. И вдруг произносит:

«Ваше занятие реальными науками откроет вам на деле, что велика вещь человек (вот те „вмале“!), что он — властелин земли, может господствовать над вещественною природою, пользоваться ее силами по желанию…»

Ошарашив таким образом владыку вместе с апостолом Павлом, бедный поп начинает тоже вилять хвостом и, по примеру владыки, торопится поскорей отобрать от реального знания все, что так неожиданно сорвалось с языка, начинает молоть о том, что власть человека над природой есть «отображение» премудрости творца, и, прицепившись к поезду с текстами, кое-как по ухабам уплетает ноги…

Что же заставляет этих попов и архиереев, этих покойных, никем и ничем еще так недавно не смущаемых служителей алтарей и доброхотных дателей из купечества, вплетать в свои заученные, задолбленные пустые фразы новые понятия, новые слова и мысли?

Шила в мешке не утаишь! оно лезет прямо к самой бороде высокопреосвященного…

Но это еще только цветочки, ягодки будут впереди, и одну из таких ягод с удовольствием предлагаю странствующему соотечественнику.

30 августа, в день царских именин, священник Д. Богобоязненский произнес слово в кафедральном соборе, — слово это — перл!.. В день царских именин толковать о коммунистах, о ниспровергающих порядок людях, — да когда ж это бывало, православные!

«Кийждо в звании, в нем же призван бысть, в том да пребывает» (Кор., 7, 20).

«Ныне, христоименитые[4] слушатели, память святого благоверного князя Александра Невского, а вместе с тем, тезоименитство…»

Идет длинная верноподданная, подделанная под благоговение чепуха.

«Но при молении своем о царе нашем мы должны помнить, что здравие и благоденствие его много зависит от поведения подданных его. Известно, что здоровье и благополучие всякого человека находится в большой зависимости от спокойного и веселого состояния его сердца».

Так вот, чтобы царю быть веселым, надобно, чтобы все подданные исполняли хорошо свои обязанности и старались бы «о ревностном прохождении звания своего, так как каждое звание от бога».