Голубая кровь (СИ) - Гордиенко Татьяна Васильевна

Послав вслед Артуру и Рэму издевательскую улыбку, Нейман погнала Фауста к Ауленту.

Как только Логвин запер дверь за Эсфирью, она встала со своего места и направилась к чёрному выходу.

— Эсфирь, ты куда? — остановил её Логвин, помня, что в эту ночь выпускать Эсфирь из дома опасно.

Эсфирь, успевшая сделать лишь несколько шагов, остановилась и повернулась к Логвину, сурово смотревшему на неё. Видимо, он, наконец, решил вести себя со своей воспитанницей строже и не идти у неё на поводу. Терианка это поняла и про себя посмеялась над ним, ибо он очень поздно решил исправлять ситуацию и перевоспитывать её. Уж если ему и раньше не удавалось контролировать её, то теперь он точно ни за что не навяжет ей свою волю, так решила Эсфирь. И хоть в голове у неё было не совсем ясно, она приготовилась к словесной обороне.

— Я должна уйти, — ответила Эсфирь сонным голосом, и слегка зевая, — крёстная ждёт меня. Если я не приду, она будет волноваться.

— Но как ты пойдёшь, Эсфирь? — спросил Логвин, таща свою воспитанницу за руку обратно в комнату. — Ты ведь засыпаешь на ходу! Сколько дней ты не спала? А? Да ещё и вздумала напиться!

Эсфирь коротко рассмеялась.

— Что смешного я сказал? — сердито проворчал Логвин, продолжая тянуть упиравшуюся Эсфирь в её комнату.

— Я так и знала, что господин Артур наябедничает, — фыркнула Эсфирь, сонно улыбаясь.

— Откуда ты взяла, что мне кто-то что-то говорил?

Терианка, наконец, вырвала свою руку из руки Логвина и с возмущением ответила:

— Не надо меня обманывать! Я же знаю, что этот землянин следил за мной, и к тому же больше некому было сказать тебе, что я пила вино.

— Слова тут ни к чему. По тебе и так видно, что ты пьяна, как…

— Только без оскорблений! — замахала рукой Эсфирь. — А ты тоже хорош, не смог-таки сдержать язык за зубами, проболтался первому встречному. Я знала, я догадывалась, что со своими нервами ты долго не протянешь. Твой страх передо мной и твоя совесть сделали своё дело. А что вообще такое — совесть?

— Это то, что тебе не дано природой. А вот жестокости и цинизма у тебя с избытком. И в кого ты только такая?

— Не смей чернить память моих родителей! Они-то уж верно были честными людьми. А теперь отпусти меня, я пойду к крёстной. И не смотри так на меня. Сегодня я не собираюсь охотиться на Вампиров, — Эсфирь говорила медленно, борясь со сном и головокружением, вызванным вином, от которого у териан повышалась температура, что для них представляло реальную угрозу для жизни.

— Тогда почему ты сразу не осталась у Леонии? — спросил Логвин с нараставшим раздражением. — Зачем ты пришла сюда?

— Если бы я сразу там осталась, то господин Артур мог подумать, что я хочу избавиться от него, а когда он уйдёт, я улизну из дома и убью очередную жертву. Поэтому настырный землянин сторожил бы меня там до самого утра, — рассуждала Эсфирь. — Но теперь он уверен, что я останусь здесь, иначе какой смысл было идти мне так далеко? Видишь, сегодня я проявила гуманность и не заставила бедного человека целую ночь торчать на улице, где довольно холодно.

Сонная Эсфирь с цинизмом и сарказмом состроила гримасу сострадательности.

— Ты хитрая, как лиса и регетарк вместе взятые. Думаешь, что я такой простофиля, чтобы поверить в искренность твоих слов? Эсфирь, ты обдурила человека и называешь это гуманностью? С какой целью ты сейчас полупьяная тащилась через пол-Аулента? Уверен, только ради того, чтобы над кем-то поиздеваться! Когда ты, наконец, начнёшь относиться к другим хоть с какой-то долей уважения? Ты всегда ставила себя выше других, но поверь, до добра это не доведёт.

— Это мы ещё увидим! — услышал в ответ Логвин самоуверенное и заносчивое восклицание Эсфири, похожее на вызов всем и всему.

Лавочник только с сожалением покачал головой, видя, что его воспитанница ещё больше увязает в своём стремлении смотреть на всех других людей свысока.

— Значит, только для того, чтобы допечь господину Артуру, ты сейчас хочешь пойти на охоту за Вампирами? — спросил Логвин, но его вопрос прозвучал скорее, как утверждение. — Но только теперь следить за тобой буду я, и ты останешься здесь!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— У меня свои правила и я никогда не убиваю в один год двух Вампиров. Я всего лишь хочу пойти к крёстной, — повторила Эсфирь.

— Так я тебе и поверил!

— Я говорю правду, — почти обиделась девушка.

— Неужели? А где границы твоей правды? Чем можно определить твою честность и искренность? Ты потеряла всякие понятия о грани допустимого и недопустимого, ты бесхребетное и очень коварное создание, которое извивается между добром и злом как уж. Ты так давно стала двуличной и вероломной, что я не удивлюсь, что когда-нибудь ты и мне можешь всадить кинжал в спину, ибо убийство — твой способ жизни. Ты не несёшь в себе ничего доброго, хоть многие и считают тебя человеком милосердным. Но милосердие и детская непосредственность — это только твоя маска. Ты самый настоящий разрушитель, а не созидатель. Ты исчадье ада, которое уничтожит всех и себя в том числе!

— Ты выговорился? — спросила юная терианка, на её лицо при этом словно набежала чёрная зловещая туча.

Логвин, закончив свою пламенную и возмущённую речь, перевёл дух. Эсфирь глядела куда-то в сторону. Немного задумчивая и угрюмая, она словно старалась забыть всё, что только что услышала от своего воспитателя, однако угрозы она не проявляла, и Логвин облегчённо вздохнул, поняв, что она не станет настаивать сейчас на своих убеждениях или впоследствии как-то не отплатит ему за его прямолинейность. Вообще-то, Эсфирь всегда мало заботило то, что о ней говорили люди. Она привыкла к тому, что почти все её и в грош не ставили, считая её взбалмошной и несерьёзной, но и она в свою очередь никого не ценила по-настоящему.

— Эсфирь, пойми, я желаю тебе добра, — смягчился Логвин, вспомнив, какой сегодня для неё день. — Я прекрасно понимаю, какую утрату ты понесла в детстве, и какой это был для тебя удар. Но я всегда хотел, чтобы ты была счастлива.

— Сделаю вид, что поверила, — насупилась Эсфирь.

— Ну вот, ты опять за своё!

Эсфирь бросила на него злой и недоверчивый, как у затравленного волка, взгляд:

— Я никогда не поверю ни в чью бескорыстность. Ты печёшься обо мне только ради того, чтобы твоя жена имела дочь. Но я никогда не смогу заменить ей родного сына, пусть он и был Красным Вампиром! Ты столько лет уже являешься моим сообщником, но не выдавал меня всё это время не только потому, что хотел спасти меня от виселицы. Прежде всего, ты делал это ради того, чтобы я воплотила в жизнь и твою месть убийцам твоего Эдуарда! Никто и ничего не делает в это мире бескорыстно, так достоин ли этот мир дальнейшего существования? И стоит ли подражать тем, кто составляет этот мир? Вот и сегодня ты выдал мою тайну только потому, чтобы облегчить груз собственной вины, который тяготил твою душу. И уже только во вторую очередь ты при этом думал обо мне.

Логвин потупил взгляд, он понимал, что Эсфирь прекрасно его знает и говорит правду. Ей не нужна ничья помощь или сострадание, ибо она давно избрала свой жизненный путь. Она жила своей болью и ненавистью, медленно сгорая в их огне. Но на этот костёр она шла не одна, и в этом заключался смысл её существования.

— Хорошо, я признаю все свои ошибки, — смирился Логвин. — Но сегодня ты всё равно не выйдешь за порог этого дома.

— Ладно, — сдалась Эсфирь, упав в ближайшее кресло, с видом человека, которому надоело пререкаться. — Я останусь здесь, невелика потеря. Только дай мне поесть, иначе я умру от голода.

— Вот и умница, — облегчённо вздохнул Логвин и улыбнулся. — Сейчас я принесу тебе такой вкусный ужин, что ты вообще не захочешь отсюда уходить.

Лавочник буквально просиял от мысли, что наконец-то — впервые в жизни! — ему удалось заставить Эсфирь поступить так, как того желал он. Эта маленькая победа над неуправляемой воспитанницей в немалой степени воодушевила его, и он позволил себе надеяться, что дальнейшая жизнь наладится и будет спокойной.