Зарождение добровольческой армии - Сергей Владимирович Волков

Алексеева, что он думает о положении в казачьих землях, и дать Союзу отчет.

Я никогда не забуду этого интервью или, вернее, лекции, которую прочел мне наш мудрый старик. Все положение было совершенно ясным для меня после него, и теперь, вспоминая мои три года, проведенные с армией, я вижу, как тогда уже правильно понял казачью психологию генерал Алексеев и как метко охарактеризовал он многих из его деятелей, проявивших свое истинное лицо много, много позднее.

Генерал не рассчитывал на подъем казачества. Он отдавал должное высокому чувству долга Каледина, блестящего генерала и выборного атамана Донского войска, но он видел, что его старания поднять казачий дух не могут увенчаться тем успехом, который можно было ожидать. Он очень симпатично отозвался о Митрофане Богаевском, прекрасном ораторе, искреннем казаке и русском человеке, но боялся того, что его утопят в демагогической болтовне, которая стала так захватывать и казачьи политические организации. Очень характерным было одно его сравнение. «Знаете, – говорил он, – когда говоришь с казаками, вечно боишься наступить на какую-то казачью мозоль, обойти их трудно, потому что эти мозоли везде».

Каледин застрелился в конце января 1918 года, видя неминуемое разложение казачества, а Богаевский был подло расстрелян большевиками без суда в Нахичевани около Ростова в марте того же года.

Генерал Алексеев говорил и о кубанцах. Они, пожалуй, крепче донцов, но эти так называемые самостийные группы (он очень резко отозвался о Быче и братьях Макаренках) играют в скверную политику личных честолюбий. Терцы были, по его словам, крепче других, но они мало были сорганизованы, и их атаман Караулов, человек хотя и смелый, но недостаточно сильной воли, чтобы подчинить их своему влиянию. Через месяц или два Караулов, член Государственной Думы нескольких созывов, был убит солдатской чернью, дезертировавшей с Кавказского фронта.

У меня, к сожалению, не сохранились во время моих скитаний мои дневники первых дней моей жизни на Дону, и я, боясь ошибиться, не стану настаивать на других подробностях этого интервью. (Все, что я пишу, может повторить есаул Самсонов, которому я послал подробный доклад. – Б.С.) Впрочем, не могу не указать на то, что генерал Алексеев, говоря о видном социалистическом казачьем деятеле, хорошем ораторе, игравшем, к сожалению, крупную роль среди казачества, Павле Агееве, высказался в том смысле, что он является опаснейшим деятелем в казачестве. Вся деятельность Агеева только доказала справедливость мнения генерала, но только в 1920 году Агеев был объявлен изменником казачеству, когда он уже перестал скрывать свое политическое лицо.

Во время моего разговора с генералом Алексеевым явился ординарец и доложил ему, что наши войска уже вошли в Нахичевань. (Нахичевань составляет один город с Ростовом-на-Дону, являясь как бы его восточной окраиной. Ростов от Новочеркасска находится в 48–50 верстах.)

«Сегодня будем в Ростове», – сказал генерал и перекрестился, мы последовали его примеру. На этом счастливом известии я расстался с генералом, и через час или два в Новочеркасске было получено радостное известие о том, что наши войска, имея во главе атамана Каледина, вошли в Ростов и что большевики, несмотря на помощь матросов Черноморского флота, стремительно бегут.

Но позвольте вам рассказать, чем была наша «армия», которая смогла взять Ростов. Ее было бы смешно так назвать, если бы в ней не было, несмотря на всю ее малочисленность, того высокого духа, который заставлял ее делать чудеса.

С ноября месяца отовсюду из России на Дон, где гремело имя атамана Каледина, к казачеству, которому верили все патриоты, стали стекаться офицеры, юнкера, кадеты, гимназисты, студенты и семинаристы. Каким-то образом распространилось известие о том, что там уже генерал Алексеев и что туда ждут Корнилова, бежавшего из Быхова во главе своих верных текинцев.

Многие из этих молодых людей погибали в дороге от руки потерявшей голову большевистской черни, на станциях железных дорог и в пути, но ничто не останавливало горячего патриотизма этой прекрасной молодежи, покрывшей себя неувядаемой славой.

* * *

Как-то раз я вышел из своей гостиницы. В гору поднималась кучка кадет. Старшему было не больше 17 лет, другим лет 14–15. Они нерешительно подошли к гостинице и, не доверяя «штатскому» («вольному», как говорили солдаты), стали рассматривать список живущих в гостинице. Я вернулся и спросил их, что им нужно. Мы ищем господина X.», – и они назвали первое попавшееся имя, которого, конечно, не было в списке. «А вы разве не ищете армию генерала Алексеева?» – спросил я. Глаза их загорелись прекрасным молодым блеском. Впереди стоял мальчик в знакомом мне мундире. «Вы кадет Михайловского Воронежского корпуса? Мой отец был кадетом первого выпуска вашего корпуса». Лед растаял. «Так точно!» «А я Орловского корпуса, я Московского» – и они весело сознались, что именно приехали из разных мест России, чтобы поступить в армию генерала Алексеева и Корнилова.

Как пробирались эти милые дети, как бросили они свои семьи, как нашли они после многих трудов эту обетованную армию!

Я дал им адрес штаба, но раньше посоветовал им пойти на гауптвахту, которую охраняли тоже кадеты (!) Новочеркасского корпуса, чтобы там их казачьи товарищи накормили их.

Так же слеталась сюда другая молодежь. Офицеры армии занимали места в строю рядовыми рядом с маленькими кадетами и великовозрастными семинаристами. У всей этой молодежи был один порыв, одна мечта – жертвовать собой для Родины. Этот дух и вел к победе, и этим только и объяснялись успехи этой кучки людей в борьбе с врагом в десятки раз сильнейшим. Святая любовь и вера в своих вождей вела их от одного подвига к другому. И этим, повторяю, мы обязаны были именно их благородной и чистой молодости.

Старшее поколение думало не так. Я не говорю о военных, я говорю о тех, кто равнодушно смотрел на гибель и жертву этих лучших отпрысков русской молодежи.

Трагедия отцов и детей встала с необычайной яркостью перед нашими глазами.

Как-то раз генерал Алексеев присутствовал при похоронах нескольких убитых мальчиков. На их могиле он сказал: «Я вижу памятник, который Россия поставит этим детям. На голой скале разоренное орлиное гнездо и убитые орлята. А где же были орлы?» Это трагическое восклицание останется навсегда памятником подвигу молодости и равнодушию старшего поколения.

Когда после взятия Ростова армии понадобились деньги, то богатейший многомиллионный Ростов собрал что-то около тысячи рублей, а когда в Ростов вошли большевики, ростовцы на блюде поднесли им 2 миллиона.

Как-то много позднее, когда летом 1918 года мы вернулись в Ростов, я отправил своего сотрудника к одному крупному общественному и финансовому деятелю переговорить с ним