Что скрывает Эдем - Кара Грант

и отвернулась. – Понятно. К утру ты можешь почувствовать, что скованность в горле прошла, но все равно пока не пытайся разговаривать. Побереги свои голосовые связки. И помни, наша сделка пока в силе.

Я изобразила некое подобие кивка.

Кроме антибиотика, доктор вколол мне обезболивающее с легким седативным эффектом и оставил у себя на пару часов. Пока я лежала на кушетке в полубессознательном состоянии, он говорил:

– С таким характером долго ты здесь не протянешь… Нет, надо что-то делать. Я знаком с господином Ферреном. Не так чтобы мы были с ним в хороших отношениях, но я попробую написать ему письмо и попросить тебе помочь. Он сможет.

«Если захочет», – мысленно добавила я. До сих пор ведь так и не решился. Я что-то простонала и отрицательно замотала головой.

– Нет, не спорь. Ты не понимаешь, что тебя ждет. Если у тебя появится возможность отсюда сбежать, беги обязательно.

Слова господина Неймана только укрепили мое стремление устроить побег. Хотя он и имел в виду совершенно другое.

К вечеру охранники перенесли меня в барак. Бросили на койку, как мешок с картошкой, и удалились. А я провалилась в тяжелый болезненный сон. Мне снился Шон. Как мы с ним танцевали во время бала иллюзий, как летали на его лазурном портокаре, как ходили в кино… Во сне я прижималась к его горячей груди в нашем пентхаусе и чувствовала себя в безопасности.

Былые воспоминания дарили иллюзию защиты и не давали слишком рано вынырнуть из приятного забытья. Во сне я снова переживала ключевые моменты наших с ним отношений, слышала его голос, циничные слова, сопоставляла их с его поступками…

Странно, но спустя двое суток я проснулась с мыслью, что Шону моя судьба все-таки небезразлична и он меня отсюда вытащит. Только ему такое было под силу. В душе затеплился слабый огонек надежды. Я ненавидела себя за то, что мечтала о помощи Шона, но еще больше ненавидела его за то, что он оказался прав. Поэтому подавляла в себе все опасные, разрушительные мысли, сконцентрировавшись на идее побега.

«Ложь».

Вот что ответил господин Феррен на письмо господина Неймана. Он не поверил, что я молила его о помощи. Слишком хорошо меня знал. Когда доктор развернул полученную записку, я испытала разочарование с примесью горькой радости, порожденной обидой и уязвленной гордостью. Но разочарования было больше.

– Ты должна написать ему своей рукой, иначе помощи от него не добиться, – говорил доктор, проверяя едва начавшие заживать раны на спине. – Господин Феррен бывает очень упрямым. Наверное, ты его чем-то обидела, разозлила, раз он…

Я расхохоталась. Безумным, болезненным смехом.

– Это я его обидела?!

На глазах даже слезы выступили.

Доктор отшатнулся, нахмурился. Окинул меня профессиональным взглядом и тяжело вздохнул.

– Я вижу перед собой глупую влюбленную девчонку, которую убивают ее же чувства. Кара, включи рассудок, пока не поздно, и напиши это письмо.

– Лучше я создам для вас зеркальное пространство, – прохрипела чужим, незнакомым голосом.

Доктор покачал головой и уже собирался что-то еще сказать, как внезапно в дверь постучали.

– Господин Нейман! – прокричал один из надзирателей. – Мы вам еще одну крысу принесли. Она чуть жива…

«Томми!» – мысленно простонала я, едва увидела обнаженного по пояс истощенного мужчину в полуобморочном состоянии, тело которого было покрыто грязью и запекшейся кровью.

– На живот. Переверните его на живот, – сухо сказал доктор.

– Господин Нейман, что с ним? – выпалила испуганно, едва охранники ушли, и подскочила к кушетке.

Мой встревоженный взгляд метнулся к вздувшейся, покрасневшей (это было видно даже сквозь грязь) спине Томми с загноившимися бороздами от ударов плетью. Запах гниющего тела внушал ужас и отвращение.

– Он выживет?

Доктор как раз проверял пульс.

– Сильное воспаление. Лихорадка. Нужны мощные антибиотики, – бесцветно ответил господин Нейман и, прищурившись, посмотрел на меня. – Ты его знаешь, Кара?

Я быстро кивнула.

– Да. Это парень моей лучшей подруги.

– Хорошо. Я вколю ему антибиотик…

– Спасибо-спасибо…

– Не торопись. Я вколю ему антибиотик… при условии, что ты напишешь письмо господину Феррену.

Я опешила. Посмотрела на доктора изумленно, с болью. И тут до меня дошло, зачем господину Нейману все это было нужно.

– Чтобы он для вас материализовал портокар? Или что-то более ценное? – Прозвучало жестко, цинично. Разочарованно.

Кажется, доктор смутился.

– Мы с Шоном расстались. Очень плохо расстались. Если бы он хотел меня отсюда вытащить, уже бы давно вытащил. Но у него нет во мне никакой «личной заинтересованности». Так что унижаться перед ним не стану.

– Тогда парень твоей подруги умрет, – спокойно произнес доктор, и у меня от его слов защемило сердце.

Он не оставлял мне выбора. Так нельзя! Это нечестно! Правая рука при мысли о том, что ей предстояло, сжалась в кулак. Отросшие грязные ногти до боли впились в мозолистую загрубевшую кожу. Но мозг стал лихорадочно искать альтернативные пути решения проблемы.

Внезапно меня осенило, и я, глядя на господина Неймана в упор, твердо сказала:

– Нет. Вы не допустите его смерти. И вколете антибиотик.

Доктор вскинул брови.

– Откуда такая уверенность?

Я задумалась, не зная, как сформулировать то, что слышала, с чем сталкивалась, но объяснения не находила.

– Писатели вам нужны живыми. Вы за них отвечаете.

С минуту господин Нейман прожигал меня испытующим взглядом. А потом горько усмехнулся и тихо сказал:

– Верно. Я обязан его подлечить.

Не вылечить! «Подлечить». Это было странно. Держать слабых, больных рабов экономически невыгодно. Здоровый крепкий мужчина мог бы принести гораздо больше пользы, чем израненный и истощенный, но здесь отчего-то никто не был заинтересован в таком положении дел. Неужели администрация рудника настолько боялась писателей?

– Можешь заняться созданием своего, гм… зеркального пространства, пока я с ним вожусь.

Я кивнула. Напряжение тотчас спало. Но я позволила себе расслабленно вздохнуть и смежить веки только тогда, когда отвернулась и направилась обратно к своей кушетке. Села на нее и, глядя на доктора с Томми, попыталась произнести формулу материализации, но… Ничего не вышло.

– Ах да, ошейник, – бросил доктор, подходя к шкафчику с препаратами. – Совсем забыл про него.

Пару мгновений спустя он оказался рядом, наклонился и, хмурясь, заглянул в мои глаза.

– Кара, ты ведь не наделаешь глупостей?

Я постаралась придать лицу как можно более отрешенное выражение и тихо ответила:

– Нет. Все равно мне бежать некуда. А жизнь Томми в ваших руках.

Он кивнул, вытащил из кармана ключик и расстегнул мой ошейник.

– У тебя десять минут.

Я растерла ладонью шею. Непривычно было ощущать ее такой… свободной. Кожа под металлическим ободком воспалилась и ужасно зудела, и я осторожно ее почесала. Сколько же удовольствия принесло это простое действие…

– Быстрее! Сюда может кто угодно войти в любую минуту, – поторопил меня доктор, и я вернулась к прежнему занятию.

Материализация давалась необычайно легко. Кое-какие фрагменты формулы стерлись из памяти, но, постаравшись, я сумела все вспомнить. И вскорости передо мной уже лежал готовый «фундамент». Из-за аномальной зоны я не могла проверить его техническую составляющую, но была уверена, что все будет работать исправно.

Осторожно подозвала к себе господина Неймана. Он убедился, что за дверью никого не было, и быстро приблизился к моему устройству. Нервно вытащил из кармана дешевый пластмассовый пузырек с эфириусом и стал откручивать крышку.

– Как много… – Слова слетели с губ сами собой.

Мысленно добавила еще – «откуда?» Неужели где-то здесь и вправду добывают эфириус?

– Не отвлекайся, – хмуро бросил доктор и неумело, словно у него была вода, а не редчайшее вещество, капнул розовую смолистую жидкость на мой прототип.

«Фундамент» засиял, напитался разноцветьем.

– Готово, – довольно отозвался господин Нейман, пряча пузырек в карман. – Как он работает?

Я рассказала вкратце, и мой сообщник, свернув зеленую полоску в трубочку, словно коврик для йоги, спрятал ее куда-то в шкаф.

– Вот дочка обрадуется!

Я изобразила вялую улыбку. Дружба с доктором нам с Томми была необходима.

– Могу еще создать шатер воспоминаний. Он красивый. И помогает заново переживать счастливые моменты из прошлого. Словно в первый раз.

– Правда? –