Рассвет пламенеет - Борис Беленков

— Вот оно как дело-то для них повернулось, — с усмешкой проговорил Симонов. — Совсем не весело…

Рождественский смотрел усмехаясь. Голова у него кружилась… А грудь распирало радостью. Был день, но здесь, в задымленной низине, только сейчас запламенел рассвет.

— Есть приказ: дивизия перебирается правее, к Ардонским хуторам, — сказал Симонов. — Жаркие предстоят нам еще дела…

Немного в стороне спиною к КП сидел Пересыпкин и, развязав мешок, собирался что-то спрятать. Симонов окликнул связного. Тот от неожиданности вскочил так резко, что Симонов, не выдержав, засмеялся.

— Что это ты прячешь за спиной у себя? — спросил он, подойдя к Пересыпкину ближе…

— Так что если говорить по правде, — смутившись, ответил Пересыпкин, — что ни на есть слабость будет. Ну, мелочь совсем…

— Что-о?

Пересыпкин, вытянув из-за спины руку, показал губную гармошку.

— Вот оно, чем он занимается!

— Мелюзге своей, знаете, Андрей Иванович… Все-таки интересно же трофею с фронта… Можно?

— Ты уж лучше танк возьми — трофея же, н-ну? Взял бы, а?

— Велик больно.

— М-да… пожалуй, не войдет в вещевой мешок. Ну, а если детям — губную гармошку возьми, разрешаю… Только чур — предупреждаю, в моем присутствии не пиликать на этой трофее. Она и так сидит в печенках у меня… наслушался в обороне под Ищерской.

XXI

Гизельская операция закончилась. Нашими войсками было подбито и захвачено 160 танков, 2350 автомашин и семь бронемашин противника. Более пяти тысяч трупов вражеских солдат и офицеров осталось на поле боя…

Из района боевых действий, от Нижней Санибы, в связи с окончанием гизельской операции комдив Василенко выводил свои полки к новому рубежу, к новым боевым схваткам с недобитыми гитлеровцами. Весь стрелковый корпус перебрасывался на правый фланг фронта, линия которого воспринималась пока условно. Все части сначала двигались параллельно быстрой речушке Архонке, а от огромного селения Архонская дивизия разошлась каждая указанным ей маршрутом: одни направились в сторону Ардонских хуторов, а дивизия Василенко — к реке Ардон.

— Вот, слышь, — говорил Бугаев Петелину, — если бы Симонов носил такую горячую голову, как у тебя, мы бы уже потеряли нашу ударную силу. А что же получилось, гляди, — он вполоборота взглянул на роту, шагающую за ними, — и научились воевать, и люди окрепли… И мы по-прежнему — гвардейская рота!

Не замедляя шага, Петелин взглянул на Бугаева, — тот улыбнулся открытой улыбкой.

— Симонов дело знает, — согласился Петелин.

— А ты говорил «бомба замедленного действия!..»

— Между нами, Павел, — понизив голос, сказал Петелин. — Довериться можно?

— Давай.

— Недолюбливал я Симонова.

— Ого!

— Началось это в Закан-Юрте, когда он однажды сказал мне: «С твоим характером не воевать — яблоки таскать из чужого сада». Здорово это обидело меня тогда.

— И теперь злишься? — угрюмо спросил Бугаев.

— А ты мне поверишь?

— Почему не поверить. Врать ты не научился, поверю, давай.

— Ну, так слушай: с Симоновым я готов шагать и до Берлина, и дальше!

— С каких же пор готовность у тебя такая стала?

Сбивая шапку повыше, Петелин сгоряча так толкнул кулаком в ушанку, что из-под нее на лоб ему высыпался весь чуб.

— Трудно объяснить, с каких пор… Но не сразу. Я сначала почувствовал его, а потом уже понял.

— Неконкретное объяснение. Что ты почувствовал?

— В беде не оставит, под огонь н бросит — конкретно?

— Не совсем. А как он врага бьет?

— Как молотом бьет по замку.

— Всегда он так, молотом?

— Нет, где возможно, так полегонечку, словно отмычкой действует. Да ты что, чудаком меня считаешь?

— Нет, зачем, я никогда не считал тебя чудаком, оно, может быть, я ошибался. При чем тут молот, отмычка?

— А при том, что живет Симонов медведем, а воюет лисой — конкретно? — сердился Петелин.

Из-под мохнатых бровей Бугаева смотрели маленькие, веселые глаза, смотрели они внимательней, чем прежде.

— Это ты, Вася, очень даже ново, душевно и верно сказал, — обрадованно проговорил он. — Оказывается, многому ты научился, многое понял. Мне это нравится, по-братски тебе говорю.

— И я об этом говорю только тебе, как самому надежному другу, Павел. Нет ничего на свете приятней, чем когда ты чувствуешь, что тобой управляет твердая, правильная рука.

— Дорогой мой, это у нас теперь идет как по лесенке, до самой верховной ставки.

— И воевать ни капли не страшно, — идешь в бой — знаешь, идешь ты на правильное дело.

— А насчет яблок как же? — уже шутливо спросил Бугаев.

— Симонов зря не скажет. Хорохорился я попусту. Надо сдерживаться… Это сейчас полезней для дела, понимаешь?

* * *

Батальон пересек шоссейную дорогу, ведущую из Архонской к Ардону. От реки Ардон в гору навстречу Симонову поднимался Василенко с командиром полка майором Булатом.

— Жду, жду, Андрей Иванович, — издали сказал Василенко и махнул рукой подходившей роте Петелина. — Приземляйтесь, не маячьте на виду…

Между Василенко и Симоновы налаживались и крепли деловых, даже больше — дружеские взаимоотношения, поэтому оба они частенько забывали субординацию. Комдив, командир полка и комбат сели за кукурузной листвой. Василенко достал пятикилометровку, всю разрисованную синими и красными пунктирами.

— До сего времени противника перед нами всегда было больше, чем сейчас, — кисло поморщившись, сказал Василенко. — И тогда их оборону или наступающие боевые порядки я видел собственными глазами. Противник был весь передо мной, я разглядывал его почти в упор. Сейчас же его надо тщательно отыскивать на местности. И все это нужно делать так, чтобы людей не подставить под нож!

Некоторое время он глядел в синеватую холодную даль за рекой.

— Понятно тебе, Симонов? Не вижу я четкой линии занятой противником обороны. Оторвался он от нас… Да, оторвался…

Василенко помолчал, плотно сжав губы, словно сдерживал нетерпение, а затем негромко предложил:

— Так вот, прошу действовать осмотрительно. Прямо отсюда сначала вперед пускайте мелкие группы, метров на сто пятьдесят от основного ядра. На сближение — развернутым фронтом. перейдете реку там уж только короткими перебежками. сарай видите, во-он, что правей населенного пункта. разворачивайтесь слева от сарая, а справа Ткаченко пойдет.

Он поднялся, подал Симонову руку, и они с Булатом поспешно зашагали к показавшемуся второму батальону.

Первым к Симонову подошел Петелин, за ним остальные командиры рот. Разъясняя задачу, Симонов обдумывал каждое слово, изредка поглядывая на правый фланг, наблюдая за Ткаченко, как тот в высоких кукурузных зарослях разворачивает свой батальон.

— Давайте, но не больше чем по пяти человек от взвода, — закончил Симонов. — А вы, Тамара Сергеевна, свой санпункт расположите у реки, под бережком, в прикрытии. Продвинемся — не отставайте.

По дороге промчался трофейный броневичок Киреева, степью подходили остальные стрелковые батальоны. Роты батальонов Симонова и Ткаченко уже рассыпались по широкому оголенному полю. Солдаты бежали вниз, к реке, чтобы на короткое время укрыться у берега, перевести дыхание, осмотреться и снова рвануться вперед.

Как всегда, Магура шла за своим батальоном, стараясь не отставать, — всех санитаров она направила с ротами.

Семьдесят пять дней непрерывно она находилась в боях, и каждый новый день не легче прожитого. Требовалось все новое усилие, все новое напряжение нервов, но тем не менее она никогда раньше не чувствовала такого беспокойства за Симонова, как сейчас. Мысль о том, что Андрей Иванович может погибнуть в этом бою, не покидала ее ни на минуту.

С разбегу Магура спустилась к реке, ни на миг не раздумывая, бросилась в воду, дрожа от холода, выбралась на противоположный берег.

Метрах в пятистах впереди виднелись постройки. Оттуда донесся рокот вражеских пулеметов. Магура увидела, как во весь рост встала рта Петелина. «Это уж безумие!» — пронеслась у нее жгучая мысль. Но эта мысль сразу погасла. Рота неудержимо, стремительно продвигалась вперед, и, к великой радости Тамары Сергеевны, никто не падал. Поднялись и остальные роты. Симонов потерялся в лощине. «Теперь уж поздно останавливаться, ложиться. Правильно, что они так пошли…». И она бежала с раскрытым ртом, с раздувшимися ноздрями. «Только бы мне догнать их, только бы не бежать, когда батальон заляжет».

Позади Магура расслышала шум мотора. Она оглянулась. Броневичок Киреева, разбрызгивая грязь, мчался на полной скорости к месту боя первого батальона. Он резко остановился, дверца открылась, и Киреев улыбнулся Магуре:

— Здравствуй, дочка… Жива-здорова?