Театр. Том 1 - Пьер Корнель

душу дочери умилостивить может.

Мне жаль ее. Пускай свершится в этот час

Все то, к чему она, влюбленная, влеклась.

И если властная одна и та же сила

В один и тот же день любовников сгубила,

Да примет их тела в один и тот же день

Могильного холма торжественная сень.

РАЗБОР «ГОРАЦИЯ»[14] {71}

Довольно широко распространено мнение, что эта пьеса могла бы считаться прекраснейшим из моих произведений, если бы последние ее действия оказались под стать первым. Все в один голос утверждают, что смерть Камиллы портит конец трагедии, и я совершенно с этим согласен, но не уверен, все ли понимают, почему она его портит. Обычно это объясняют тем, что убийство совершается не за сценой; но если так, то вина тут актрисы, а не моя: когда Камилла видит, что брат хватается за меч, страх, столь естественный в женщине, обращает ее в бегство, и удар настигает жертву уже за кулисами, что я и оговорил в настоящем издании. Кроме того, если даже существует правило, запрещающее проливать кровь на сцене, оно восходит не ко временам Аристотеля, который учит,{72} что сильно взволновать зрителя можно, лишь показав ему большие несчастья, раны и смерть. Гораций не советует изображать слишком уж противоестественные злодейства,{73} вроде убийства Медеей родных детей, но я не считаю, что он возводит свой совет в непреложный закон, не позволяющий показывать смерть, и что гнев человека, страстно любящего отчизну, — гнев, который вызвала в нем сестра, в его присутствии предающая родину самым страшным проклятиям, — может быть приравнен к жестокости матери, подобной Медее. Сенека, наперекор Горацию, живописует злодеяния последней,{74} а у Софокла Аякс,{75} совершая самоубийство, не прячется от зрителя. Во втором из моих Рассуждений{76} я говорю о необходимости смягчать обстоятельства смерти Клитемнестры, но требование это неприменимо к случаю с Камиллой. Даже если бы, увидев, как брат обнажает клинок, она от отчаяния сама бросилась на меч,{77} Гораций, подняв оружие на сестру, все равно остался бы преступником: на сцене в эту минуту нет третьего персонажа, которого он может поразить вместо Камиллы, как поразил Орест Эгиста. К тому же описанное мною историческое событие слишком хорошо известно, чтобы автор посмел умолчать о нависшей над Горацием угрозе смертной казни за убийство сестры, да и защитительная речь отца, добивающегося помилования для сына, потеряла бы всякий смысл, если бы сын остался невиновным. Как бы там ни было, надо еще подумать, единственной ли причиной, способной обречь представление на провал, является картина убийства, оскорбляющая взоры публики, и нет ли в пьесе других отклонений от правил.

Не имея привычки скрывать свои промахи, укажу здесь несколько таких отклонений — и притом довольно серьезных. Во-первых, поступок Горация, становящийся кульминацией действия, слишком неожидан, он не развернут, а между тем Аристотель требует от подобных событий именно развернутости, предполагающей наличие зачина, развития и финала. Он повергает публику в изумление, и как я ни старался подготовить его, живописуя суровую добродетель Горация и сострадая его сестре, чей удел будет равно скорбен, кто бы ни победил в единоборстве — брат ее или возлюбленный, всего этого недостаточно, чтобы зритель ждал от Горация столь неистовой вспышки и чтобы ожидание это послужило как бы зачином сцены.

Второй недостаток пьесы заключается в том, что смерть Камиллы раздваивает действие: избегнув одной опасности, Гораций подвергается новой. Единичность же опасности, которой подвергается герой трагедии, есть залог единства действия, и когда он избавляется от нее, пьеса заканчивается, если только избавление от первой опасности не подвергает его другой с такой неизбежностью, что взаимосвязь и последовательность обеих сливает их воедино, чего нет в моем сочинении, где вернувшемуся с победой Горацию вовсе не надобно ни убивать сестру, ни даже говорить с нею и где действие вполне могло бы завершиться его торжеством. Этот неправдоподобный переход от одной опасности к другой производит тем менее выгодное впечатление, что после опасности общей, угрожающей государству в целом, на Горация надвигается опасность, угрожающая только ему, или, выражаясь еще более резко, после опасности славной, чреватой для него лишь героической кончиной, на него надвигается опасность позорная, из которой он непременно выйдет запятнанным. Отмечу еще и третий недостаток: Камилла, в первых трех действиях играющая лишь второстепенную роль и отодвигаемая в тень Сабиной, выходит на передний план в двух последних, где ее золовка перестает быть сколько-нибудь заметной фигурой; следовательно, характер действующих лиц выдержан, но удельный вес их меняется, что противоречит завету Горация:{78}

…servetur ad imum

Qualis ab incepto processerit, et sibi constet[15].

Подобный недостаток образа Роделинды явился одной из главных причин неудачи «Пертарита»,{79} и я ни разу не видел на нашей сцене актера, который не потерпел бы неудачу в роли, значение которой изменяется в ходе пьесы.

В смысле времени трагедия не страдает излишней торопливостью и, как мне кажется, везде выглядит правдоподобной. В смысле же места, хотя единство его соблюдено точно, пьеса не свободна от известных натяжек. Совершенно очевидно, что ни у Горация, ни у Куриация нет оснований покидать лоно семьи в начале второго действия, и здесь я прибегаю к сценической уловке: не привожу никаких причин там, где не могу привести веских. Драматический автор увлечен тем, что изображает в данную минуту, и не всегда способен хорошенько подумать, сходятся ли у него концы с концами; дать себе волю, чтобы ослепить зрителя, когда не можешь его убедить, — право, не такой уж это великий грех.

Сабина — довольно удачно задуманный образ: он вполне правдоподобен с точки зрения истории, которая прямо указывает на дружбу и равное положение обоих семейств, а значит, и на возможность брачного союза между ними.

Развитию действия она способствует не в большей мере, нежели инфанта в «Сиде». Как и та, она лишь по-своему откликается на происходящее. Тем не менее Сабину хвалят, инфанту осуждают. Я стал доискиваться причин тому и нашел две: одна заключается в более продуманной взаимосвязи сцен, совершенно естественно втягивающей — если можно так выразиться — Сабину в гущу событий, тогда как в «Сиде» сцены с участием инфанты стоят как бы на отшибе и кажутся инородными вставками.

…tantum series juncturaque pollet…[16].