Фантастика, 1966 год. Выпуск 3 - Дмитрий Биленкин

…Воскресный обед собрал всю семью. Первым пришел отец Сали. Когда Кен Прайс вошел в столовую, тесть успел устроиться на любимом месте Прайса, подложив под себя свернутое грязноватое мексиканское одеяло, с которым никогда не расставался. На столе в луже алой крови лежал отрубленный человечий палец. Прайс вздохнул.

«Начинается, — подумал он. — Обычные шуточки дорогого тестя».

Конечно, лужа крови — всего лишь красный лакированный картон, а палец — из полиакриламида. Произведение фирмы «Ежедневные ужасы». Но все же… рядом с обеденным прибором обрубок, пусть даже искусственный… Бр-р… Но успокойся, Кен, ты решил провести последнее воскресенье в тихом семейном кругу.

Коммивояжер побаивался тестя. Тот прослыл на весь квартал отчаянным шутником. Всю жизнь он работал билетером в кинотеатре «Вампик». Сорок лет, полусогнувшись, в темноте, подсвечивая слеповатым фонариком, он усаживал посетителей в удобные кресла и снова шаркал по проходу, согнувшись громоздкой запятой, свистящим шепотом приглашая очередную парочку. Когда пришла старость и крохотная пенсия, старик впервые разогнулся и заговорил в полный голос.

На беду для всех он решил развлекаться самым игривым образом и щедро выплескивал на окружающих весь запас мрачного юмора, накопленного в темном зале «Вампик». Любимым занятием его стало изучение каталогов «Ежедневных ужасов».

Последнее, что он приобрел, истратив половину пенсии, были магнитозаписи предсмертных стонов, леденящего душу скрежета зубов и бреда параноика. Громкоговорящее устройство, толщиной не более вязальной спицы, снабженное буравчиком, позволяло, проткнув стену, устроить соседям ночной концерт душераздирающих воплей. Фирма гарантировала, что найти источник звука невозможно. Обожал старик и другое, более дешевое приобретение — фосфоресцирующие составы, превращающие любую кошку в исчадие ада. Альбом специальных узоров, которые следовало наносить этими красками на кошек, фирма приложила бесплатно.

Прайс отодвинул стул. Клочья омерзительной паутины свисали с сиденья и тащились за стулом, приклеившись к ножке стола. Тесть довольно захихикал — синтетическая паутина выглядела натурально и достаточно противно. Предстоял трудный разговор с сыном, еще большие трудности — впереди, не стоило тратить силы на бесполезное пререкание со стариком, и Прайс вьгмученно улыбнулся.

Сын Генри, бледный, с покрасневшими глазами — следы сверхурочной ночной работы, — тыкал вилкой в кусочки поджаренного хлеба. То же самое сделал и Прайс, а тесть с заблестевшими от удовольствия глазами наблюдал за ними.

Когда старик уходил утром в пивную, Прайс обшарил его комнату, но ничего не нашел, кроме дюжины заводных клопов, которых тесть намеревался подложить кому-нибудь под одеяло. Между тем коммивояжер точно знал, что старик не так давно обновил свой запас сюрприз-бутербродов, намертво приклеивающихся к зубам, и зудящих конфет, издающих при раскусывании нестерпимое жужжание, напоминающее бормашину. Теперь каждый кусок хлеба, ветчины или кекса приходилось протыкать вилкой раньше, чем отправить его в рот.

Обед начался молча. Сали поймала взгляд Прайса и показала глазами на Генри: «Начинай! Чего ты ждешь?» Прайс мотнул головой: «Сейчас!..» Почему он перестал понимать сына? Вот он рядом — протяни руку, сможешь дотронуться до его плеча — и вместе с тем так далеко. Словно и нет его здесь. О чем он думает, машинально поглощая суп? О своей работе? Она ему мало приятна. О Моди? Кто она сыну — невеста, возлюбленная или просто знакомая? Даже это он, отец, не знает. Прайс задумчиво поболтал ложкой в супе…

Кошмар!.. Ужас!.. Какая гадость!.. В тарелке, извиваясь среди янтарных капель жира, плавали толстые белые черви. Прайс прижал к губам салфетку. Тесть вскочил со стула и захлопал в ладоши.

— Удалось! Удалось! Славная шуточка!

Он ухитрился подсыпать в тарелку горсть извивающихся полимерных макарон. В такие минуты Прайс ненавидел тестя, жену, самого себя. Долго сдерживаемое раздражение готово было прорваться наружу. Но тесть захохотал совсем оглушительно, и вдруг у него из рта выскочили искусственные челюсти. Они упали на стол и, громко клацая зубами, запрыгали между стаканами. Тесть оторопел.

— Два — ноль в мою пользу, — спокойно сказал Генри. — Сегодня утром я подложил в твой стаканчик челюсть-самоходку. Изделия фирмы «Ежедневные ужасы» доступны любому. Не так ли, дед?

— Мы все любим шутки, — примирительно сказала Сали. — Шутить очень модно. Говорят, что пять минут смеха заменяют по витаминности литр томатного сока.

— Злобные шуточки, — пробурчал Кен.

— Мама права, — сказал Генри. — Надо шутить. Знаешь, папа, как надо шутить? Напористо и страшно. Мы живем в страшном мире. Надо быть жестоким и страшным или хотя бы казаться таким.

Глаза жены умоляли: «Поговори с мальчиком! Теперь самое время!» Прайс откашлялся.

— Мы давно не видели Моди, — начал он. — Она здорова? Ты встречаешься с ней?

— Она здорова. У нее умер дядя.

— Так… так… Она горюет, ей не до нас. Это похвально.

— Моди действительно горюет. И я вместе с ней. Но боюсь, папа, что причина нашего горя совсем не та, что ты думаешь.

Вмешалась Сали. Как всегда, ее вопросы оказались более практичны.

— Говорят, что дядя был крупным акционером фирмы «Галеты „Пупс“»?

— Он держал почти половину акций. А Моди была его единственной наследницей.

— Была?

— Да. Несостоявшаяся наследница.

Генри прорвало. Он заговорил быстро и сбивчиво:

— Вы знаете, я работаю много. Каждый день я проверяю километры кабелей. Подводка к телекамерам негласного надзора. Прячусь от любопытных глаз, делаю вид, что ремонтирую папиросные автоматы или интересуюсь уличным освещением. Я обслуживаю район 301-Б. Телекамер тотального надзора все прибавляется. Теперь полицейское управление ставит их возле каждой магазинной двери. На перекрестках — по четыре, по восемь камер. Даже на крышах. Камер все больше, а платят по-прежнему. Я сбиваюсь с ног. Наследство Моди было моим главным шансом. Единственным шансом. Я хотел учиться. Ты знаешь, папа…

— Неужели старик не оставил ей ничего?

— Ничего. Даже фаянсовой плевательницы. Перед смертью он становился все подозрительнее и подозрительнее. Часто повторял: любовь наследников — мираж. Потом приобрел кресло-индикатор.

— Это еще что такое?

— В сиденье кресла вмонтированы специальные клапаны. По степени расслабления или напряжения ягодичных мышц кресло определяет искренность слов того, кто в нем сидит. Шарлатанство, разумеется. Но старый богач верил в кресло-индикатор больше, чем в людей. Он пригласил Моди, угостил чаем с вишневым вареньем. Завел разговор о своих болезнях. Моди уверяла, что желает его видеть живым и здоровым еще много лет. А кресло просигналило: «Врет!» Ягодичные мышцы подвели нас.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});