Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 17 - Вальтер Скотт

— Как тебе не стыдно, Альберт, — возразила его сестра, — разве так настоящий дворянин должен описывать характер своего монарха? Ты подтверждаешь примером каждое его достоинство, как уличный торговец мерит полотно своей меркой. Полно! Не мудрено, что вас разбили, если вы сражались за своего короля так же равнодушно, как ты сейчас говорил о нем.

— Я постарался вложить в это описание все то, что видел и знаю, сестрица, — возразил ее брат. — Если ты хочешь, чтобы портрет был ярче, ты должна найти художника с более богатым воображением.

— Я сама буду этим художником! — воскликнула Алиса. — И на моем портрете наш монарх предстанет таким, каким должен быть человек со столь высоким призванием, таким, каким он обязан быть перед своими великими предками, таким, каков он, я уверена, и есть на самом деле и каким его должно представлять себе каждое верное сердце в его королевстве.

— Молодец, Алиса! — воскликнул старый баронет. — Взгляните, вот портрет, и вот другой.[44] А наш молодой друг будет судить. Ставлю своего лучшего коня — то есть поставил бы, если бы у меня еще оставался конь, — что у Алисы выйдет искуснее. Но сын мой по-прежнему мрачен, наверно, все из-за поражения; из Альберта, видно, до сих пор еще не вышел дым вустерской битвы. И не стыдно тебе? Молодой человек — и повесил нос из-за одной взбучки! Добро бы тебя били двадцать раз, как меня, тут еще можно было бы приуныть! Но продолжай, Алиса, краски на твоей палитре уже смешаны — начинай, и пусть твой портрет будет совсем как живые портреты Ван-Дейка рядом со скучным, сухим изображением нашего предка Виктора Ли.

Надо заметить, что Алиса была воспитана своим отцом в духе величайшей, даже преувеличенной преданности королю, которой отличались дворяне того времени, и в самом деле была восторженной роялисткой. Но, кроме того, она радовалась благополучному возвращению брата и хотела продлить веселое расположение духа, в котором за последнее время редко видела своего отца.

— Ну хорошо, — начала она, — хоть я и не Апеллес, я попытаюсь изобразить те черты Александра, какие — я твердо верю — воплотились в лице нашего изгнанного государя, который, я знаю, скоро вернется на престол. И я буду искать образцы только в его собственной семье. В нем воскресла вся рыцарская храбрость, все воинское искусство его деда, Генриха Французского; эти качества помогут ему вернуть трон; он унаследовал все милосердие деда, любовь к своему народу: как и дед, он терпеливо выслушивает даже неприятные советы, жертвует своими желаниями и удовольствиями для общего блага, и все будут благословлять его при жизни, а после смерти так долго будут помнить о нем, что даже по прошествии веков дурное слово о его царствовании будет считаться святотатством. И через много лет, если в живых останется какой-нибудь старик, видевший его собственными глазами, даже если это будет простой слуга или поденщик, в старости его будут содержать на общественный счет и его седые волосы будут внушать большее почтение, чем графская корона, потому что он будет помнить Карла Второго, монарха, дорогого каждому сердцу в Англии!

Произнося свою речь, Алиса едва ли отдавала себе отчет в том, что в комнате есть еще кто-то; кроме ее отца и брата; паж отошел в сторону, и ничто не напоминало Алисе о его присутствии. Поэтому она дала волю своему воодушевлению, и когда слезы блеснули у нее в глазах, а прекрасные черты озарились вдохновением, она стала похожа на херувима, сошедшего с небес и возвещающего добродетели милостивого монарха. Тот, кого больше всего касалось это описание, как мы сказали, отошел в сторону и встал так, чтобы скрыть свое лицо, а самому хорошо видеть столь вдохновенно говорившую красавицу.

Альберт Ли, помня, в чьем присутствии произнесла она свое похвальное слово, смутился; но его отец, который всей душой сочувствовал этому панегирику, пришел в восторг.

— Все, что ты говорила, касалось короля, Алиса, — сказал он, — а теперь скажи про человека.

— Про человека? — продолжала Алиса тем же тоном. — Чего же мне пожелать ему, как не добродетелей его несчастного отца, о котором даже злейшие враги говорили, что если бы за нравственные добродетели и твердость веры даровалась корона, никто не мог бы иметь на нее более неоспоримых прав. Воздержанный, мудрый, бережливый, но щедрый на заслуженные награды, покровитель литературы и муз, но суровый судья тех, кто употребляет свои таланты во зло, достойный дворянин, добрый государь, самый лучший друг, самый лучший отец, самый лучший христианин… — Голос ее задрожал, а сэр Генри уже поднес к глазам платок.

— Таким он и был, девочка, таким он и был! — воскликнул сэр Генри. — Но не говори больше об этом, прошу тебя; пусть его сын обладает такими же добродетелями, и пусть у него будут лучшие советники и более счастливая судьба, и тогда он станет таким королем, какого только может желать Англия в самых пылких своих мечтах.

Здесь наступило молчание, потому что Алисе показалось, что она говорила слишком откровенно и горячо для девицы ее лет, сэр Генри погрузился в грустные воспоминания о судьбе своего покойного государя, а Кернегай и его мнимый хозяин чувствовали себя неловко, вероятно, от сознания, что Карл в действительности далеко не походил на этот идеальный портрет, написанный такими пламенными красками. Бывают случаи, когда преувеличенная или незаслуженная похвала может стать самой острой сатирой.

Но тот, кому подобные соображения могли бы быть очень полезны, не способен был долго им предаваться. Он принял насмешливый тон, который, пожалуй, лучше всего заглушает голос совести.

— Каждый кавалер, — сказал он, — должен преклонить колена и поблагодарить мисс Алису за то, что она начертала такой лестный портрет нашего государя, сочетав в нем добродетели всех его предков; жаль только, что она ничего не сказала об одной стороне, которую художнице не пристало обходить молчанием.

Когда она изобразила его как достойного наследника деда и отца, образец монарха и человека, почему не могла она в то же время наделить его внешним обаянием его матери? Почему бы сыну Генриетты Марии, самой блистательной женщины своего времени, не присоединить к своим внутренним достоинствам располагающую наружность — красивое лицо и стройный стан? У него такие же наследственные права на привлекательную внешность, как и на нравственные качества; портрет с таким добавлением был бы совершенством в своем роде, и дай бог, чтобы этот портрет был похож!

— Я понимаю вас, мистер Кернегай, — сказала Алиса, — но я не фея и не могу, как в волшебных сказках, наделять людей такими дарами, в которых отказало провидение. Я не была бы женщиной, если бы не интересовалась этим, и я знаю, что у короля, сына таких красивых родителей, необыкновенно грубые черты лица.