Чужак с острова Барра - Фред Бодсворт

— Рад бы радехонек повидаться с вами, — сказал он, заговорив от волнения с сильным шотландским акцентом.

— Буду рада вновь увидеться с вами, мистер Макдональд, — быстро ответила Мэри. — Как насчет завтрашнего вечера, не хотите зайти?

Они расстались, даже не пожав друг другу руки. В ту ночь Мэри заснула в смятении и тревоге из-за того, что она натворила, — она действительно не ведала, что творит. Знала только, что смерть отца и одиночество, мучительная тоска по Джону Уатту и мелодии Мендельсона настроили ее на чрезвычайно чувствительный лад. Сэмми Макдональд был здесь ни при чем. Всего лишь случайный встречный, которого Мэри в критический момент послала судьба.

Из-за отсутствия груза никто не фрахтовал "Свонси", и судно три недели простояло в порту. Все это время Мэри и Большой Сэмми встречались чуть ли не каждый вечер. Она не испытывала ни симпатии, ни антипатии к нему — скорее что-то вроде материнского чувства. Они часами гуляли вместе, почти не разговаривая, так как им нечего было сказать друг другу. Но Мэри помнила мучительные, проведенные в одиночестве вечера после того, как она получила от Джона Уатта письмо, которое разбило ее жизнь. По сравнению с ними вечера, которые она проводила с Сэмми Макдональдом, казались приятными и радостными. Приближался срок отплытия "Свонси", и ее охватил страх. Сэмми чувствовал, что от него ждут чего-то больше простого безмолвного вышагивания. Однажды вечером, незадолго до отплытия, когда они, гуляя, не вымолвили за час ни слова, Сэмми вдруг выпалил:

— Не пойдете ли за меня, мисс Кэмпбелл? Времени в обрез. Стало быть, вскорости отплываем.

Мэри хотела этого с самого начала. За день до отплытия "Свонси" они обвенчались по простому пресвитерианскому обряду. Под конец церемонии Сэмми неуклюже и беспомощно склонился к невесте с высоты своего громадного роста. Они впервые поцеловались.

На следующее утро Мэри стояла на прокопченном пирсе и махала вслед уходившему вниз по Клайду и таявшему в январском тумане "Свонси". Ее нисколько не огорчало, что человек, всего сутки назад ставший ее мужем, отправляется в плавание на несколько месяцев, а может, даже и лет. Она повернулась, медленно пошла вдоль пирса и вдруг ужаснулась тому, что натворила. За несколько недель Джон Уатт покорил сердце хорошенькой девушки, теперь Мэри могла сказать о себе, что тоже способна покорять сердца. Внезапно прозрев, она с леденящей, словно клубы зимнего тумана над Клайдом, ясностью поняла, что в этом заключалась единственная причина, побудившая ее выйти за Большого Сэмми.

И тем не менее на душе у нее было покойно. Теперь она снова могла со стоическим  безразличием  примириться  со   своей   заурядной, малопривлекательной внешностью. Но, обладая себе на горе умом, слишком привыкшим к самооценке, она сознавала и то, что поступила как последняя шлюха. Продалась, чтобы сохранить репутацию и вновь обрести душевный покой.

Возможно, размышляла она, тут примешивалось и что-то другое. Их избранники обладали физической привлекательностью, и все же она была уверена, что ни Джон, ни она сама не найдут особого счастья в браке. Как бы то ни было, это тешило ее самолюбие; как бы то ни было, Джон Уатт снова стал ближе ей.

Так или иначе, что ни совершается, все к лучшему. У нее есть муж, которого она не любит, но он будет проводить дома от силы три недели в году. Она по-прежнему будет преподавать, и ее жизнь почти не изменится.

Но история решила иначе, не спросившись Мэри Макдональд.

В ноябре 1929 года, через девять месяцев после их свадьбы, разразился экономический кризис, и целое поколение впало в нищету. Во всех гаванях мира стояли и в бездействии ржавели корабли, дожидаясь несуществующих грузов. Одним из первых сняли с линии "Свонси", старое и нерентабельное судно. В середине декабря оно стало на прикол в Ливерпуле, и команда получила расчет.

Большой Сэмми впервые после женитьбы вернулся в Глазго, и внезапно его потянуло домой, на Гебриды, которых он не видел четырнадцать лет. За это время умерли ею родители, но оставалась пустовавшая ныне ферма Макдональдов на Барре, и душой Сэмми безраздельно завладела идея: трудиться на том клочке истощенной, каменистой земли, на котором трудились его родите т и и деды.

Мэри Макдональд никогда не думала, что дело примет такой оборот. Она спорила, умоляла, искала мужу работу, которая позволила бы ему остаться в Глазго. У нее были отличные связи, и, хотя в те дни найти работу было нелегко, ей удалось подыскать для Сэмми несколько мест, но он вылетал оттуда с такой же быстротой, с какой она их находила. Он успел поработать и вахтером в школе, и мойщиком окон, и конюхом, и водоносом на верфи, — и нигде не продержался больше недели. В конце концов он настоял на возвращении на Барру.

Мэри Макдональд питала глубокое уважение к брачному обету и ровно никакого — к мужу, с которым этот обет ее связывал. Ее пресвитерианское воспитание не оставляло ей на этот счет никакого выбора. Она знала: придется ехать на Барру.

Пройдет время, надеялась Мэри, и она вернется в Глазго. Но сдавать внаем дом в Глазго, пока она будет жить на Гебридах, было бы слишком хлопотно, и она продала его вместе с меблировкой. Все ее пожитки — платья, личные вещи, книги и ноты — уместились в двух небольших сундуках. Из-за книг у них вышла ссора.

— Небось все уж прочитала? — спросил Сэмми.

Мэри утвердительно кивнула.

— И что ж, опять будешь?

— Конечно.

— За них здорово сдерут, за перевоз, — сказал он.

— Я заплачу, — ответила Мэри.

В сырое туманное утро в начале мая 1930 года, выйдя на палубу маленького почтового пароходика,  направляющегося на Гебриды, Мэри Макдональд впервые увидела унылый, пустынный, каменистый берег Барры. Спустя полчаса через узкий пролив пароходик вошел в гавань Каслбэя и причалил.  Мэри  и  Сэмми  Макдональд  сошли  на  берег.  После четырнадцатилетнего отсутствия Сэмми все же узнал почти всех жителей острова, толпившихся на маленькой пристани, отовсюду неслись шумные, веселые приветствия. Он снова был дома и радовался этому; Мэри охватило смятение и страх.

Ферма Макдональдов находилась в шести милях отсюда, на омываемом водами океана берегу Барры; добраться туда можно было только пешком. Они отправились в путь. Сэмми нес свои пожитки в переброшенном через плечо грязном холщовом вещмешке, Мэри — легкий чемоданчик и скрипку — сундуки должны были прибыть позже в телеге. Шли молча. Сэмми шагал чуть впереди жены. Мэри следовала за ним, с любопытством разглядывая свое новое отечество.

Весна одела остров первой зеленью, придав ему грубоватую, но отрадную красоту. Голая, безлесная местность, над вешней зеленью — мрачные хороводы острозубых гранитных кряжей. Тут и там на откосах и косогорах разбросаны желтые пятна цветущих примул, порой такие яркие, что кажется, будто склоны облиты серой. Красота острова живо тронула артистическую натуру Мэри, но она заставила себя, не обольщаясь, взглянуть на этот край. Тощая, песчаная почва; обработанные участки малы и выкроены как попало в тех местах,  где удавалось расчистить землю от валунов настолько,  чтобы мог развернуться плуг. Единственным жильем были приземистые лачуги; их каменные стены и соломенные крыши так сливались с окружающим пейзажем, что издали их можно было принять за стога. Мэри знала, что работа на ферме не обещала роскошной или хотя бы сносной жизни. Речь шла о борьбе за существование, и жители острова, казалось, не требовали и даже не ждали ничего большего.

Немного опередив ее, Сэмми остановился и сделал ей знак поторопиться: Мэри ускорила шаги, и, когда догнала его, он показал вниз, куда сбегала песчаная тропа.

— Вон там, внизу, — пробурчал он. — Вон она.

Серые глаза Сэмми сияли, как у малыша, который только что обнаружил под елкой новенький велосипед. Он пустился бегом, а вслед за ним и Мэри.

Она глядела туда, куда он указал. Тропинка вилась среди выступающих камней, потом сворачивала в сторону и тянулась вдоль полоски махэйра у самого берега моря, потом вновь взбиралась на холм, исчезая за его горбом. У подножия холма Мэри с трудом разглядела крошечную лачугу, которая отныне должна была стать ее домом. За лачугой круто вздымались горы, перед ней тянулась полоска дюн, а потом отмель — и море. Насколько хватал глаз, никакого другого человеческого жилья не было видно. Лачуга казалась маленьким каменным стожком где-то на самом краю света.

Мэри медленно подошла к лачуге, спрашивая себя, случалось ли когда, чтобы новобрачная вступала в свой будущий дом с большим страхом и отвращением. Постепенно она начала различать детали этого строения. Стены около шести футов высотой были сложены из камня, едва схваченного раствором. Крыша, засыпанная соломой вперемешку с торфом, была затянута рыбачьей сетью и придавлена от ветра камнями. Когда Мэри подошла, Сэмми уже вошел в дом.