Край, где кончается радуга - Николай Полунин

Сначала была синяя комната, потом красная. Потом они куда-то повернули, и Вест потерял ориентировку. Ладонь в руке была теплая и чуть-чуть влажная, от женщины пахло водкой, и Весту стало уютно. - А! Буза все это, просто Кудесник перед Фарфором выкаб-лучивается, себя хочет показать. - Фарфор - это имя? - Ну, ты Фарфора не знаешь, я молчу! Фарфор на Тридцатых всему хозяин, понятно? - Понятно. - Молодец. Еще от Попугайчика морды пришли - сама видела; от Гаты есть, говорят, да только, наверное, врут. Все из-за тебя Кудесник наприглашал, похваляется. А я тебя украла. Себе возьму. У-у, совсем съем! Ты не дрожи, не съем. Ни вот кусочка Шеллочка от тебя не откусит. - Я и не дрожу. - Зря, У нас, бывает, едят. От костянки, говорят, помогает. Дураки верят. А от костянки ничего, я тебе скажу, не помогает, никто не знает, что она такое есть, вот и врут. Вест как-то сразу ей поверил - а что прикажете? - и попытался запомнить дорогу. - 3-заходи! - скомандовала Шеллочка, когда они оказались перед маленькой дверью в укромной нише.- Моя каморка. Кудесник сдохнет - не найдет. Будуар у Шеллочки был под стать, и в нем царил хаос. Наравне с хаосом в нем царила бескрайняя низкая кровать под то ли изъеденной молью, то ли прожженной во многих местах мохнатой тряпкой, с божкам по углам, с балдахином, на котором отсутствовала добрая половина кистей. Было множество разношерстных тумбочек, секретеров, канапе, козеток, пуфиков и банкеток. Все а-ля Людовик-Солнце, но не белое, а красное, и не красного дерева, а крашеное. Вест сел в подвернувшееся креслице - оно взвизгнуло - рядом с ночным столиком, стал наблюдать за Шеллочкой. Та ходила по комнате. - Между нами, он неплохой,- говорила Шеллочка.- Когда трезвый. Хихикнула. - И когда вылазит из своей консервной банки. Ты думаешь, он что? Он здорового здоровее, это так, блезир... И ведь черт его знает, чего-то он, значит, задумал, если по суткам в железке сидит. А железку ему сработал один жестянщик с комбината, ну, Литейщик. Тьфу-тьфу-тьфу, рожа жесткая, а туда же - "киска", "девонька",- Шеллочка добыла откуда-то початую бутылку.- Давай выпей, а то что-то ты трезвый больно, не успел что ли... Во-от. А потом у него костянка началась, у жестянщика того, я как услышала, мне так жалко-жалко стало, а чего, спрашивается? - Она присела на край кровати, подперла подбородок ладонями и стала похожа на маленькую девочку. - Все вы пропадаете,- сказала она.- Кто где. Ты тоже пропадешь. Понесет тебя куда-нибудь... На Пустршь не ходи, - приставила она палец к Вестову носу. - Куда хочешь ходи, а на Пустошь не лезь, запомнил? Э, что с тобой, ты ж еще теленок. Телок ты бессмысленный, ничего ты не понимаешь... - Да, - сказал Вест, обрадованный таким поворотом дела, - я ничего не понимаю. Объясни. Мне никто не хочет объяснить. А я совсем ничего не понимаю. Совсем, правда. Я... - Дурачок, - перебила она его. - Думаешь, я что-нибудь понимаю? Да здесь, если разбираться начнешь, облындишь в два счета, что ж я сама себе враг? Ты пей, пей лучше, бери пример с Шеллочки, она весь день просыху не знает, и ей хорошо. Тут у нас все пьют, - громко прошептала она, едва не касаясь губ Веста. Лоб у нее был потный, короткие прядки липли. - Я тебя еще увела, ты видел бы, что там... Думаешь, я люблю голая на столе игру каблуками давить? Думаешь, да? А... тебе! Это все Абри, он, поторох проклятый, он... Шеллочка вдруг заругалась и заплевалась, тряся кулачками. Вест не знал, как быть. Он хотел встать, но у Шеллочки все прошло, как началось, быстро, и она продолжала лишь тихонько поскуливать, размазывая по щекам черные волосы и сморкаясь в край балдахина. Вест посмотрел на свою руку, все еще держащую бутылку без этикетки. Бутылка звякнула о металлический бок некрупного куба со множеством малюсеньких разноцветных блямбочек на стерженьках. Стерженьки торчали из пазов и были, наверное, подвижными. Потом Вест посмотрел на Шеллочку. - Жизнь собачья,- сказала Шеллочка.- Сядь ко мне, а? Вест пересел на кровать. Плечи у женщины мелко вздрагивали. - Я, ведь, знаешь тебя зачем утащила, я думала веселее будет. Наше бабье как помешалось - Человек! Человек! Живьем бы Кудесника в его железке испекли, не вели он Простачку тебя доставить... А мне что, мне здешних хватает, наших. Их пока всех перепробуешь, по второму разу захочется, она опять хихикнула. - Ты поцелуй меня, а? - вдруг попросила она жалобно. - Ну, пожалуйста... Цепкие пальцы зашарили по нему, Шеллочка придвинулась. - Подожди.- сказал Весь.- Подожди, слышишь. - Ну. пожалуйста... - Погоди, я тебе сказал! - Он оторвал от себя ее пальцы. Погоди. Глаза раскрылись. - Чего? Чего ждать! - Ты мне не все еще рассказала. - Что рассказала? - Она отодвинулась.- Что я тебе должна рассказывать? - Насчет здешних и вообще... - Что вообще? Что - вообще? - Она вновь бурно задышала, но уже от гнева.-Ты кто? Чего тебе от меня надо? Ты шпионить сюда явился? Ты... ты... - Ее снесло с кровати, она забегала по ковру - от стенки с гравюрами до стенки с кинжалами. Вест мысленно пожелал, чтобы ни то, ни другое не попало ей под руку. Кинжалы - это понятно, а гравюры были в тяжелых рамках. - Ух-х, свяжешься с Кудесником, - злобно бормотала Шеллочка. - Сколько можно... Я ведь, - остановилась, постучала себя в грудь, - я ведь еще те времена помню, когда он не то что в жестянке своей, пешком ходить боялся, все швырял, как крыса... Кто ему все это сделал, все эти хоромы чертовы, кто? - А я причем? - сказал Вест, от неловкости вертя в руках куб со стерженьками. С обратной стороны куба была воронка. - Ты... ты из-за этого, да? Ты думал, я... да? - Она оказалась рядом, выхватила куб, швырнула обратно на столик.- Дурачок, вот дурачок какой. Это же еда, выпивка, шмотки по мелочи... И правда теленок. Оставь его. Она быстро легла, раскинувшись в центре своего спального заповедника. Иди ко мне, иди... Вест решил хоть что-то прояснить. - А сигареты? - Как? - переспросила Шеллочка. - Ты говоришь - еда, выпивка, мелочь всякая, - а сигареты? - Повтори еще раз, пожалуйста. - Сигареты. Си-га-ре-ты. Чтобы курить. - Он показал, как курят сигарету. - Никогда не слыхала, - помотала она головой. - Перестань. Иди лучше, ну. Так, подумал Вест, опять дебри. Может, напиться, а? И - к ней. А что? - Пойду я, Шелла,- сказал он.- Не сердись. - Ну и вали! Вали, чтоб ты... Затворяя дверь, он увидел, что Шеллочка пьет, запрокинув белокурую головку, прямо из горлышка, и водка льется ей на грудь, растекаясь пятном по безрукавке.

Куда идти, он не знал и пошел влево, потому что там было тише. По обеим стенам до самого потолка висели картины. Их вообще было много в этом доме, но лишь теперь он мог приглядеться как следует. Вот это похоже на Дега, а вот то - почти идентичный Ван-Гог. А вот - рисунки в стиле Кокто. Но именно в стиле, не более. Подлец Ткач, ну ничего ведь не рассказал действительно стоящего. Конспиратор чертов. Но тогда у них тут все и впрямь на порохе. Не очень, правда согласуется с только что виденным, хотя... Может быть, пир во время чумы? Надо же, попал. Как хоть город называется, узнать. Постой! Они же... Они же здесь были с нормальной кожей!!! Вест остановился под очередным шедевром. Ну да, ну да. Шеллочка беленькая, тот пожилой, Мастер, он розовый, в углу, помню пьянь какая-то, тоже - нос сизый, физия буро-малиновая, затылок кровяной, апоплексический, все как полагается... Ткач, Ткач... Ну вот, еще одно, что я без тебя узнал. Вест поковырял ногтем полотно, под которым остановился. Чешуечка легко отскочила. Старое. Ему пришло в голову, что это может быть подлинник. Ценность. Чей бы ни был, какого мира, но подлинник, но - ценность. А я ее ногтем. Кстати, в этом случае картина должна быть на подключении. Он осторожненько заглянул за холст. Там было много пыли, и болтались хвосты мочала, на котором шедевр висел. Вест отошел на шаг. вгляделся. М-да. Что ж это я живописи-то ни черта не понимаю. Отличить, скажем, Дюрера от Пикассо отличу, но чтобы понять... Ну, пейзажик и пейзажик, что он там хотел выразить, поди разберись. А если все они подлинники? Здесь-то она есть, эта сеточка, черт, как ее... Плевать, решил он. Впереди темнота сгущалась. Вдоль стены стали попадаться мягкие диванчики, а там, в конце, где было темнее всего, на диванчиках копошились. Подойдя ближе, он понял, что там делают, и поскорее свернул в первую попавшуюся боковую дверь. В этой комнате, круглой, посредине стоял стол, тоже круглый, и тяжелые кожаные кресла обрамляли его. А вокруг были книги. Гораздо больше, чем он видел за последнюю неделю. Гораздо больше, чем он видел за всю жизнь. Он решил, что книги это самое то, что надо, и хорошо бы запереться здесь на пару суток и как следует почитать. Он опасался лишь, сумеет ли он их прочитать, все-таки разговор разговором, а чтение он мог не усвоить. Хотя безграмотный плакат на входе прочел, и можно надеяться... На дверцах шкафов поверх изящной фурнитуры были навешаны массивные замки. На всех. Вест погладил стекло, за которым стояли книги. Переплеты одинаковы, академические, безлично-незыблемые. Весту расхотелось читать эти книги. Пройдя библиотеку насквозь, он долго искал выход, одновременно стараясь не приближаться к эпицентру жизни этого дома, путался и натыкался в темноте на предметы и пробегал освещенные места. Он не нашел ни выхода, ни лестницы на первый этаж, ни хоть какой-нибудь мелочи, нарушающей однообразие комнат, заваленных, завешенных и заставленных шедеврами и ценностями. Наконец он швырнул в викторианское, а может, елизаветинское, окно викторианским же. а может, елизаветинским, табуретом и спрыгнул в ночь. Ему совсем некуда было идти. Город. Перекресток Пятой и Шестнадцатой. Утро. (Продолжение) Ребята сидели кружком у казенника и резались в кости. Вест остался дежурить у окна. Чего у них не отнять, подумал он, так это хладнокровия. У меня все поджилки трясутся, а им хоть бы что. Они так же переругивались над ставками и бросками на явке у Мятлика, и когда ждали в засаде Гату на Двадцать восьмой, и в Квартале, еще до того, за войлоком Наумовой норы. Дьюги ощерился, покопавшись в кармане, и метнул через стол пару "заветных" - чего так-то сидеть, мужики... Собственно, они заполняют костями весь досуг. А ну-ка Ален? Гляди, сидит со всеми, куда только спесь подевалась, оглядывается слишком часто, все-таки нервничает, ну да его тоже понять можно, кому-кому, а ему живым попадаться совсем противопоказано. Да, Гату, нам не простят... ...Я пришел к Крейну на четвертые сутки. Единственное имя, которое мне дал Наум, и я спрашивал всех встречных-поперечных. Как правило, на меня действительно пялились, тут ты мне, Наум, не соврал. Крейн оказался милой, щуплой и лопоухой тварью с добрыми глазами и сохлой ногой - из таких и получаются первостатейные книжные черви. Напоил, накормил, простым, человеческим, кашей какой-то, больше все равно ничего не было, и первый вопрос: а что за книги я видел у Абрахэма? Вы понимаете, Вест, у него есть такое, что, что... я не знаю просто. И стоит! Вы понимаете, стоит! Ему не надо! Он изредка перед гостями бахвалится, если кто понимает, вам бы тоже показал, не сбеги вы. У него есть вещи, которые невозможно найти, которых нигде нет, которых вообще нет,- а у него есть! Ну, я понимаю, там, живопись, коллекционные сервизы, мебель, но книги-то, книги!.. Он просто негодяй, вы слышите, негодяй! Это нужно всем! Всем! А он набил шкафы и повесил замки, у него там, знаете ли, замки... ах, да, вы видели... Короче, Крейн Кудесника знает, да его многие знают, личность темноватая, все махинирует, достиг на поприще меновой торговли монополии в Городе - на черном рынке, разумеется, - но погубит его тяга к роскоши либо друзья разорят, прихлебатели, это уж как пить дать. А он, Крейн, несколько раз, наскребая по крохам, выменивал у Кудесника редкие книги - одиночными операциями Кудесник, хоть и широкая душа, а никогда не брезговал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});