Можайский — 4: Чулицкий и другие - Павел Саксонов

И мы двинулись.

Шли мы медленно, квартира была немаленькой, коридор в темноте казался бесконечным, но более всего наш шаг замедляли всякие — самые неожиданные — препятствия, на которые мы то и дело натыкались. Однажды, например, мы оба едва не грохнулись, когда я, не поняв побудительную причину внезапно шагнувшего в сторону Некрасова, заставил его вернуться на прежний путь и сам шагнул туда же. В следующий миг послышались треск и скрежет, Некрасов начал валиться вперед, я, тоже вдруг запутавшись в чем-то ногами и едва на них удержавшись, едва удержал от падения и себя самого, и моего спутника.

— Что за черт! — воскликнул я.

«Санки», — ответил Некрасов.

— Санки!

«Да, детские».

— Но что они делают в коридоре?

«Когда-то я катался на них».

— Но когда это было! Сейчас-то что они здесь забыли?

«Просто стоят».

— Тьфу!

В другой раз мы наткнулись на целую гору книг, зачем-то вываленных из библиотеки.

— А книги-то здесь почему?

«Я пытался найти свой экземпляр о колдовстве и привидениях[20]».

— Но коридор тут причем?

«Просто».

— Нашли хотя бы?

«Нет».

Я пожал плечами, но вдруг резко остановился, задержав и Некрасова:

— То есть — вот так и не нашли? — я заглянул в саму библиотеку. — Хотя перевернули всё вверх дном и даже выбросили часть книг в коридор? Наверное, чтобы не мешались?

«Да, чтобы не мешались», — подтвердил Некрасов.

— А кто в последний раз заходил в библиотеку? Я имею в виду — до того, как с вами приключилось… несчастье?

«Понятия не имею. Возможно, я и заходил. Люблю, знаете ли, читать».

— А ваш дядя?

«Может, и он».

— Он вообще у вас часто бывал?

«Случалось».

— И колдовством интересовался?

«Нет».

Этим «нет» Борис Семенович словно отрезал: чем ближе мы подходили к кухне, тем сильнее становилось его беспокойство, и никакие мои успокоительные сентенции на него не действовали. С каждым шагом он делался все менее многословным в своих ответах на мои вопросы, и вот — его последний ответ свелся к односложному «нет».

Впереди прямоугольником забрезжил свет: мы подошли к кухне. А когда вошли в нее, и я — в тусклом свете, вливавшемся через мутное окно — смог рассмотреть ее убранство, я ахнул.

Кухня была большой, рассчитанной на ежедневную готовку для большой семьи. Но большая семья давно уже не жила в квартире: собственно, и самой-то большой семьи давно уже не было. Некрасов жил один, постоянную прислугу не держал, а приходящая исчезла сразу после свалившихся на него несчастий. Огромной плитой не пользовались очень давно, как давно и не прибирались на ней: вся она оказалась заставленной, загроможденной разномастным кухонным инвентарем. Там были кастрюли — от огромных до маленьких, напоминавших скорее кокотницы[21], — миски, тазы для варки варений, целая россыпь ножей, ложек и вилок, зачем-то вынутых из ящиков и брошенных как попало… Повсюду — не только на плите — стояли и валялись тарелки и чашки. Некоторые из них превратились в груды осколков: их, когда они оказывались на полу и попадали под ноги, просто давили. Жестяные банки из-под чая и кофе также стояли и валялись повсюду: какие-то — раскрытые, но полные; какие-то — наполовину опустошенные; какие-то — пустые. Чай и кофе похрустывали под ногами: высохшие листья, целые и уже раздавленные зерна усеивали пол.

Бардак был невообразимый! Нигде еще, ни разу я не видел ничего подобного, а ведь мне приходилось бывать в самых разных домах, в самых разных кухнях, в том числе — и в самых убогих и запущенных.

— Ну и ну! — не удержался я. — Как же вы готовите?

«Да я и не готовлю вовсе», — ответил Некрасов, ничуть не смутившись. Впрочем, смутись он, его смущение было бы странным: памятуя о том, во что вообще за какие-то полгода превратилась некогда очень неплохая квартира!

— Вы что же, совсем ничего не едите?

«Кузьма из Эрмитажа приносит».

Я мысленно хлопнул себя по лбу: ну да, конечно! Никитин, содержатель трактира, говорил об этом.

— Ладно, давайте приступим.

Я, насколько смог, расчистил пространство от разнородного мусора, и мы встали в кухне так, как показал мне Борис Семенович: он — боком к окну и лицом к одному из шкафов; я — у него за спиной. Разумеется, восстанавливать картину произошедшего до мельчайших подробностей мы не стали, поэтому бутылку сельтерской Некрасов не достал, да и не было уже — скорее всего — сельтерской в шкафу.

— Значит, вы вот так стояли… Ну-с, посмотрим!

Я огляделся.

Первым, что бросилось мне в глаза, была стройка через линию: на обширном, протяженном вдоль линии участке возводился новый доходный дом, работы были в самом разгаре, весь ход строительства был прекрасно виден из кухонного окна. Дом уже возвели под крышу, и крыша эта находилась изрядно выше уровня некрасовской квартиры, однако полгода тому назад картина была наверняка иной. Впрочем, наличие или отсутствие крыши меня, признаюсь, не очень интересовало, а вот интерес относительно возможной высоты возводимого здания — высоты полугодовой давности — забрезжил в моем сознании, пусть даже сам я еще не мог и себе самому объяснить его суть.

— Скажите, Борис Семенович, — обратился я к Некрасову, одновременно призвав его повернуться ко мне, — в каком состоянии находилась стройка в ту роковую ночь?

«Стройка?» — удивился Некрасов. — Причем тут стройка?

— Еще не знаю, но кажется мне, тут есть над чем подумать… так что же с ней? Вы помните?

«Да, конечно», — без колебаний ответил Борис Семенович. — «Работа идет быстро, но несколько раз стопорилась: уж не знаю почему. Возможно, граф платит частями, испытывая затруднения. Все-таки вон какую махину решил отгрохать!»

— Бильдеген и впрямь рискует разориться… так что со стройкой?

«Ах, да… в те дни она как раз и не велась, застыв этаж в этаж с моим».

— На одном, стало быть, уровне?

«Да, примерно».

— Чуть выше? Чуть ниже?

«Скорее, чуть выше».

— Гм… очень хорошо. — Я, повторю, еще и сам не понимал, почему наличие стройки напротив показалось мне таким важным. И уж тем более не понимал, что же такого хорошего было в том, что в ночь явления призрака эта стройка оказалась временно замороженной, причем доведена была до уровня «чуть выше» окон квартиры Некрасова. Но ощущение тревоги — канун прозрения — не покидало меня, а то, что уровень строительства практически совпал с высотой квартиры, при этом несколько превысив его, добавило масла в огонь.

«Не понимаю!»

— Я тоже. Но это — уверен — важно.

«Вам, конечно, виднее, но…»

— Каким вам показался призрак? — оборвал я Некрасова, сделав ему знак не спорить впустую. — Почему вообще вы решили, что это был призрак?

«Помилуйте!» — Борис Семенович посмотрел на меня, как на сумасшедшего. — «Ведь я уже говорил! Весь его вид…»

— Какой такой вид?

«Ужасный, нечеловеческий, уродливый…»

— Я не об этом.

«Тогда о чем? Не понимаю».

— Когда в покойницкой вам показали тело, — пустился в пояснения я, — не менее страшное, такое же изуродованное, практически нечеловеческое, вы же не приняли его за призрачную субстанцию?

«Нет, конечно!»

— А почему?

«Но…»

Некрасов — по лицу его было видно — возмутился вопросом, но его возмущение тут же сошло на нет. Борис Семенович задумался.

«А ведь и правда: почему?» — сам себя спросил он и добавил, обращаясь уже ко мне: «Невозможно спутать нечто физическое с бестелесным. Но вы правы, задавая вопрос, какими отличительными признаками обладают то и другое…»

— Ну?

«Явившийся мне призрак был прозрачным. Я отчетливо видел сквозь него плиту, стоявшие на ней кастрюли… Кроме того, он как бы колебался… нет, не так: струился! Да: создавалось впечатление чего-то струившегося — света, пыли в нем… знаете, как в яркий солнечный день, когда столб света падает наискось в сумрачное помещение… как бы это еще сказать…»

— Не нужно, я вас понял.

Я действительно понял и тут же привел более, как мне показалось, удачное сравнение:

— Он напоминал… картинку синематографа!

«Верно!» — воскликнул Некрасов и схватился за голову. — «Но нет, подождите! Он был цветным[22]!»

— Это, конечно, важная поправка, — признал я. — Без цвета эффект не был бы столь реалистичным. А все же…

«Но звук[23]!»

— Со звуком, полагаю, мы разберемся прямо сейчас. — Я осмотрелся по сторонам и почти тотчас нашел то, что искал. — Что это? — спросил я, подходя к низкой неприметной дверце. — Ход на черную лестницу?

«Да».

Со стороны кухни на двери не было никаких запоров, хотя когда-то они имелись: на дереве все еще отчетливо виднелись следы отверстий под шпингалет и след от самого шпингалета. Но кем-то эта нехитрая, однако вполне надежная разновидность замка была снята и брошена тут же — без особой утайки, хотя и не так, чтобы она сразу кидалась в глаза.