Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот он — взрыв эротической энергии, едва ли не единственный, в сдержанной, в целом, поэзии Ахматовой.
М. Кралин. Артур и Анна. Стр. 274Ирина Грэм — последняя подруга Артура, богатая вдова, познакомившаяся с ним в Америке, когда ему было самое начало седьмого десятка, когда никто не хочет верить очевидному. «Когда вспоминаю о мгновениях предельной близости с Пусикатом (красноречивое прозвище!) — мороз по коже. Он был настоящим мужчиной — умел дать женщине подлинное наслаждение. Блаженство!». Вот здесь и «зарыта собака». В этом — разгадка обожания Ириной Артура». (М. Кралин. Артур и Анна. Стр. 162.)
И — благодарности Ахматовой его памяти? Плюс — труднодоступность для проверки из-за железного занавеса, действительно ли он «гремит там»? В любом случае он — композитор. Живущий на Западе. Живущий на Западе русский композитор. Что-то вроде Игоря Стравинского. «Кажется, гремит там». Даже про Артура Лурье — разведется или нет?
Женится он на ней или нет? В трех историях — и Гаршина, и Берлина, и Пастернака — один и тот же мотив, одна мелодия — женитьба. Все вертится только вокруг этого. Не слишком романтично. Почему она не рассказывала, что Пастернак был в нее безумно влюблен — три раза? Потому что ей никто бы не поверил. Три раза предлагал жениться — это пожалуйста. Хотя — почитайте хронику его семейной жизни — где тут можно втиснуть такой опереточный брак? Но не поверить — это же значит назвать Ахматову лгуньей?
Жен писательских она не не любила — ненавидела. Тех, на ком ЖЕНИЛИСЬ. Не слишком достойные гениев ВОЗЛЮБЛЕННЫЕ — это еще ничего, жен — прощать нельзя. Аполлинария Суслова — бог с нею, Анна Григорьевна — вот кто свел Достоевского в могилу.
* * *Александр Блок не будет прощен никогда. В таких случаях мне почему-то (потому что Блок — это тот, который НЕ ЗАХОТЕЛ. За это он получит по полной программе) — вспоминается Блок, который с таким воодушевлением в своем дневнике записывает всю историю «Песни Судьбы». Мы узнаем имена всех, кто слушал первое чтение в доме автора, кто что сказал и почему. Видно, А<лександр> А<лександрович> придавал очень важное значение этой пьесе. А я почти за полвека не слышала, чтобы кто-нибудь сказал о ней доброе или вообще какое-нибудь слово (бранить Блока вообще не принято). (26 августа 1961.) (А. Ахматова. Т. 3. Стр. 219–220.) Ну, приврал малость в дневничке Александр Александрович. Или чудились ему голоса — кто и что сказал, виделось — кто был в его доме при первом чтении. Между тем Блок на следующий день после чтения привычно, безо всякого воодушевления, и особенно ТАКОГО воодушевления, записал в дневнике в самом своем обстоятельном и сдержанном духе факт события, перечислил гостей и кто что сказал. До «почему» не дошло. Резюмирует: И я люблю теперь эту вещь более всех, написанных мной: она — значительнее всех. (А. Блок. Дневники. Стр. 106.) Заметьте — никакой магии ритма, волшебства видения — как там Ахматова расписывает свои произведения.
Далее на пятидесяти страницах Анна Андреевна описывает, что она думает о своей поэме и перечисляет списками и поврозь мнения различных реальных и выдуманных людей (мнения тоже реальные или ахматовские, вложенные им в уста).
* * *Говорили о Блоке, А.А. сказала: «У него был пустой, отсутствующий взгляд. Он всегда смотрел поверх собеседника. Вот так. И шея, красная, как у мастерового, знаете, как от загара у некоторых белобрысых людей, у альбиносов, например. Или как у некоторых немцев».
Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 229 * * *Знаменитое «вставание» произошло не на каком-то плановом, всеобще-официальном литературном мероприятии. А на вечере памяти БЛОКА. А уж кем она приходилась Блоку в народных чаяниях — напоминать не приходится. Во всяком случае, кем-то со вполне достаточным статусом, чтобы почитателям БЛОКА встать при ЕЕ появлении. Для нее это был наглядный пример того, как легко можно добиваться своих целей.
* * *Бродский дал неверную — в таких случаях правильнее сказать (поскольку о неверности был прекрасно осведомлен он сам и передергивал с определенной целью) — лживую, но дающую биографиотворческим потугам Ахматовой благопристойный вид характеристику: Ее сантимент к Гумилеву определялся просто — любовь. Сантимент к собственному творчеству — тоже. За любовь, пусть и к себе, ее можно бы было простить — но она в своей беспомощно старческой (юношеской? ее юность была ТОЙ ЖЕ любовью) «Прозе к поэме» находит время посвятить большой кусок ненависти к Блоку — пишет обстоятельно, тонко, ядовито. Вот уж действительно каждое слово прошло через автора.
* * *Вот как Ахматова возмущена тем, что ее стихотворение посмели сравнить со стихотворением Пастернака. Про «Оду» — совершенно неверное суждение о ее близости к «Вакханалии». Здесь (у нее самой, у Ахматовой) <…> — дерзкое (часто употребляемое Ахматовой пафосное словцо для обозначения своих воображаемых новаторств) свержение «царскосельских» традиций от Ломоносова до Анненского (в промежутке — кудрявый лицеист и дачник с поредевшей шевелюрой, свергаем без всякой жалости) и первый пласт полувоспоминаний, там (у Пастернака) — описание собственного «богатого быта». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 586). А вы говорите: «Нас четверо»! Только сравните, только вдумайтесь! Она еще им польстила.
* * *Я сегодня поняла в Паст<ернаке> самое страшное: он никогда ничего не вспоминает… (Записные книжки. Стр. 188). Ну и слава богу, что ничего пострашнее за Пастернаком не числится. Хотя, как видно из конструкции фразы, Анна Андреевна могла бы предъявить целый список. Если б Пастернак знал, что он обязан предаваться воспоминаниям, и что кто-то учитывает его воспоминания, и если он не воспоминает — значит, он страшен…
А в заповедях ничего не сказано о воспоминаниях. Не забивайте себе голову: не вспоминается — не вспоминайте, живите чем-то другим, чем вам живется. Пастернаку вот все-таки удалось.
* * *2 сентября 1961 г. Начало работы над очерком «Путь Пастернака». (Летопись. Стр. 568.) Очерк, очевидно, предполагалось наполнить не самыми, но все-таки тоже достаточно страшными вещами: об обязательности воспоминаний и т. д. Одно утешение — таких «очерков» Анна Андреевна не имела обыкновения доводить до конца.
* * *Слова о Пастернаке ядоточивы не менее, чем о Блоке, хоть по виду — струйка меду: Писать широко и свободно. (Это установка. Легкоисполнимая, разумеется.) Симфония («симфония» — это всегда ее поэма, как-то так получилось, что о ее «Поэме без героя» все, будто сговорившись, объяснялись только в музыкальных терминах). Отзывы Б. Пастернака… Пастернаку не нравилась ее «Поэма без героя», он считал ее сделанной и манерной, но ему проще было проявить вежливость, чем вступать в ненужные объяснения. (И не потому, что я верю, что он, Борис, так думал (это она кокетничает. Ведь верит и не такому — верит самой собою сочиненным безудержным несуразным похвалам, а пастернаковская кажется ей и слишком сдержанной, но ЛЮДЯМ надо внушить, что похвалы Пастернака даже чрезмерны, а то и они, чего доброго, проникнутся его скептицизмом <…> но уж очень у него, по его гениальности, прелестно сказалось) (А. Ахматова. Т. 3. Стр. 235). Представьте, что кто-то так прелестно осмелился бы выразиться о творчестве самой Ахматовой — в чем бы такого переполненного коммунальной язвительностью критика не обвинили бы!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Анна Ахматова. Я научилась просто, мудро жить… - Борис Носик - Биографии и Мемуары
- Анна Ахматова. Я научилась просто, мудро жить… - Борис Михайлович Носик - Биографии и Мемуары
- Анна Ахматова - Светлана Коваленко - Биографии и Мемуары
- Я научилась просто, мудро жить - Анна Ахматова - Биографии и Мемуары
- Безутешный счастливчик - Венедикт Васильевич Ерофеев - Биографии и Мемуары
- Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962 - Лидия Чуковская - Биографии и Мемуары
- Катаев. "Погоня за вечной весной" - Сергей Шаргунов - Биографии и Мемуары
- Воспоминания об Аверинцеве Аверинцева Н. А., Бибихин В - Сергей Аверинцев - Биографии и Мемуары
- Мне сказали прийти одной - Суад Мехеннет - Биографии и Мемуары
- Охотники за сокровищами. Нацистские воры, хранители памятников и крупнейшая в истории операция по спасению мирового наследия - Брет Уиттер - Биографии и Мемуары