Собрание стихотворений - Георгий Шенгели

1921

«Замок упал. Тяжелый створ широко…»

Замок упал. Тяжелый створ широкоЗевнул прохладой, чернотой и цвелью,И с лампочкой в руках, как рудокопы,Спустились мы в темно-зеленый ледник.Ушастые ушаты с огурцами,Крутой бочонок деревенской браги,Круги колбас и жернова сыровПовеяли довольством черноземным,Мозолистой спокойной добротою.Подняв эмалированные ведра,Чьи дужки холодом врезались грузнымВ горячие ладони, вышли мы.Бледнел закат. Шло стадо по домам.Захлебывались лаем псы цепные.А мы глядели в голубые ведра,Где белым янтарем на холодуГустое устоялось молокоИ сливочной морщинкой побежало.

1921

НАТАЛИ

Наталья Пушкина! Наташа Гончарова!Ты звонкой девочкой вбежала в дом чужой,Где грянула в паркет Петровская подковаИ Командор ступал гранитною стопой.Где обаянием неизъяснимой властиТебя опутала стихов тугая нить,Где хлынул на тебя самум арабской страстиИ приневоливал его огонь делить.Как часто полночью в уюте русской спальнойЛадонь прохладная касалась глаз твоих,И ты, впросонках вся, внимала песне дальнойО бедном рыцаре в просторах стран чужих.Головка бедная! Мадонна снеговая!Шесть лет плененная в святилище камен!Кто укорит тебя, что молодость живаяТвоя не вынесла любви державной плен?Пускай разорвана священная завеса,И ринулись в певца из потрясенной мглыМазурки шпорный звон, и тонкий ус Дантеса,И Кухенрейтера граненые стволы.Пусть пуля жадная и дымный снег кровавыйУ роковых весов склонили острие,Пускай лишились мы России лучшей славы, –Морошки блюдечко — спасение твое!Наташа милая! Ты радость и страданье.Ты терн трагический меж пьяных роз венца,И создано тобой чудесное преданьеО гордой гибели негордого певца.

1921

«И грозный сон тогда тебе приснился…»

И грозный сон тогда тебе приснился:Закат невыносимый плещет в небо,И Богоматерь в аспидном плащеНад пламенем кипящим возлетает.Обожжено янтарное лицо,Бездонны водоемы глаз, и кроетОна плащом недвижного Младенца.Багряный ветер раздувает плащ,Соскальзывает он, Младенец виден, –И не ее Христос, а твой Исидор.И сердце обрывается, и рукиК Похитившей с мольбой неизъяснимойСтремятся. А Она, а БогоматерьЗапахивает с сердцем плащ и, крутоВдруг обратясь, уносится в закат…Ты ринулась, проснувшись, к колыбели.Спокойно всё, ребенок ровно дышит, –И все-таки ты всей душою знаешь:Недолго жить ему.

25. VIII.1921

«Нет воздуха, — так резки и ясны…»

Нет воздуха, — так резки и ясныПрямой каменноугольный обрыв,И пересыпь лимана, и над степьюБегущая между холмов двойнаяСеребряная проволока рельс.Нет воздуха, — в огромной тишинеИ песнь, и парус повисают пусто, –Ни высказать, ни двинуться нельзяВ неизъяснимой ясности заката…Нет воздуха, — и что бы ни сжигать:Овец ли Авеля или зерноЕго убийцы, — ни огня, ни дымаВ пустыне не взовьется в небеса, –И Богу будет нечего ответить…

5. I.1921

«Музыка — что? Кишка баранья…»

Музыка — что? Кишка бараньяВдоль деревянного жука, –И где-то в горле содроганья,Собачья старая тоска…Кто ею душу нам измерил?Кто нам сказал, что можем мы,Когда и сам Орфей не верилВ преодоление тюрьмы?Скалой дела и думы встали,И — эти звуки не топор:Не проломить нам выход в дали,В звездяный ветряной простор.Так будь же проклята музыка!Я — каторжник и не хочу,Чтобы воскресла Эвридика,Опять стать жертвою мечу!

1922

ЛЬСТЕЦ

Шумит Английский клуб. Колокола гудят.А он с фельдъегерем в певучий Кремль въезжаетИ проведен к царю. И оловянный взгляд,Как в ранцы гвардии, в его глаза вползает.«Ты образумился, надеюсь, там, в селе?»«Сам буду цензором…» Поцеловать ли руку?Пять черных виселиц в адмиралтейской мгле!Сто двадцать — в рудники, на каторжную муку!А там — псковская глушь… Там нету ни души.Там музу резвую тоской заспишь, задавишь.Там… Не могу туда… Капральский бас: «Пиши, –Твое отечество и мой престол прославишь».А? Право? Может быть. Что, если станс-другойКого-нибудь из тех, товарищей кандальных,Хоть в чем-нибудь спасет? Что разберет такой?И долу клонятся ресницы глаз опальных.А после, в номере, сидит он до утра,То бакен дергая, то кулаки сжимая.И, губу закусив, ведет, перо ломая:«В надежде славы и добра…»

1922

«Вчера мне снилась мертвая вода…»

Вчера мне снилась мертвая вода,Сияющие мутно водоемы,Такого цвета, как глаза щенятМолочных. А вокруг песок и щебень,И солнце бесится, и ядра облакВосходят и восходят в вышину,Как пузыри из золотого мыла.И странная гнетет меня тягота:Вдоль водоема по песку следы;По ним идти я должен, ставя ногуНа отпечатки; но огромен шагПрошедшего здесь, но слепит глазаСлюда стрекозья на откосах. Трудно,Пойми, как трудно мне идти! И вдругПередо мной забор и в нем калитка,Чуть приоткрытая, и в узкой щелиТорчит сухой и длинный палец. Нагло,Бессмысленно смеясь, я подхожуИ щелкаю огнивом. ОгонькаПочти не видно. Подношу егоК отросшему загнувшемуся ногтю,И ноготь на огне трещит, свиваясь,И вьется роговой дымок, внезапноПреобращаясь в исступленный вопль!Я судорожно просыпаюсь. СолнцеМне бьет в глаза. Жена мне кипятитЧай утренний на керосинке. Слышу,Как во дворе стекольщик запевает…Так просто всё. Такой поганый сон…

1922

«Да, так: ни женщины нет у меня, ни друга…»

Да, так: ни женщины нет у меня, ни друга,Я не люблю вино, постыли мне стихи.Какая скучная мне свищет в уши вьюга:Слова привычные, обычные грехи.А лет немного мне: всего лишь двадцать восемь,А восемь лет из них украдены войной, –Весна короткая и сразу, сразу — осень,И той уж нет: зима снежит над головой.Но верю я… Да нет, я ни во что не верю,Хоть раз не стану лгать ни Музе, ни себе:Я только циркулем дела и песни мерю,Чтоб до конца стоять в ненужной мне борьбе.И этот хилый стих, и этот стих унылыйЯ не литаврами, я стоном заключу:Я в страшный век живу, когда одни могилыДесною глиняной осклабились лучу.Подумать, — Боже мой! — там, где когда-то РизничЛюбила Пушкина, где синий пунш горел,Теперь могильщики в четырехлетней тризнеЧумное миро льют на груды нищих тел.Так кто же скажет мне, кто мне сказать посмеет,Что я слабей других, что я увял, отцвел,Когда у мужика издох последний вол,Когда вселенная, почуя льды, коснеет?

1. III.1922

О БРИТВЕ

1

Бритвы нежная стальПо ремню прозвенела тугому;Мыла миндальный кусок;Синяя –В синем –Вода;Воздухом,Пенным и жарким,Облиты узкие скулы;Всё как всегда.Но зачемМедлит у горла клинок?

2

Синим светом налилось окно.Выцветает. Проступила комната.Я недвижен; я один давно;Все ушли, а вот и день надвинулся.Отзвенело золото мое,Укатилось юркими дукатами.Точно шелковинка — лезвиеБритвы, что распахнута на столике.Но внимателен и жаден глаз:Смотрит, ищет: зацепиться бы,Переждать бы вывихнутый час,Переждать — и всё пойдет по-старому.Шарит, смотрит: пепел у мелка,Цифры, цифры по сукну зеленому, –А на блюдце ломтик балыка,Точно сердоликовая бабочка.

3

Навзничь лег. А там, в кастрюле неба,Синий пунш дымится и мерцает.В жизни надо лишь вина и хлеба,И еще — чего никто не знает.Может быть, оно во сне являлось –Только сна припомнить не умею;Может быть, им бритва нагревалась,Щекоча податливую шею.Может быть, оно в Крыму случится…Боже мой, зачем гадать напрасно?Звездный пунш мерцает и клубится,И оно так близко и так ясно.

1922