Живая смерть (сборник) - Дмитрий Булгаковский

IX[2]

Лет около пятнадцати назад, — рассказывает Сенковский, — я служил чиновником военного ведомства и заведовал складом военных припасов в окрестностях Петербурга, как вдруг надо мною неожиданно стряслась беда. Из моего склада, неизвестно каким образом, пропали вещи на довольно значительную сумму. Самые тщательные розыски, произведенные по горячим следам, не могли открыть похитителя. Положение мое легко себе представить: получаемого мною содержания даже в сложности за несколько лет не хватило бы на покрытие пропажи, а тут еще предстояло следствие и всевозможные неприятности по службе. Положение мое было самое ужасное. Года за три перед тем я овдовел, оставшись с двумя детьми 6 и 4 лет, и уже с год, как был женат на другой жене. Как мы ни судили с женой, что нам делать, ничего придумать не могли. Одна из наших знакомых, набожная старушка, посоветовала жене отправиться в Петербург и отслужить молебен в часовне, что при Вознесенской церкви, в которой по ее словам, находилась икона святого, молитва которому помогает отыскивать пропавшие вещи. Утопающий, как говорится, и за соломинку хватается, а притом жена и я всегда были люди религиозные, так что понятно, что совет этот как нельзя более пришелся нам по душе. Согласно этому совету, я отправил на другой же день жену в Петербург, заказав ей отслужить молебен и поставить свечи, как советовала наша знакомая, сам же с детьми и тещей, матерью второй моей жены, остался дома. Дело было летом, ночи были довольно светлые, и я долго ходил у себя в гостиной, раздумывая о своем горе. Наконец, утомившись, отправился в спальню, в которой ставни были заперты и было совсем темно; тут же спали дети. Через комнату спала моя теща. Притворив слегка дверь в гостиную и взглянув на детей и посидев еще немного в раздумьи на кровати, я приготовился уже раздеваться, как вдруг сквозь неплотно прикрытую дверь увидел в гостиной какой-то свет. Полагая, что я позабыл потушить свечу, приподнялся было с кровати, но в тот момент неслышно отворилась дверь, и на пороге появилась с горящею восковою свечою моя покойная жена. Странное дело: я не только не испугался ее появления, но даже как будто и не удивился тому, точно какое-то затмение на меня нашло, и как будто это был совершенно естественный факт. Я хорошо помню, что я очень мало был взволнован и удивлен появлением покойной. «Здравствуй», — сказала она и подошла ко мне, держа восковую свечу в руке. Не помню теперь, что я отвечал на это приветствие, но помню только, что почти тотчас вслед за тем сказал: «Ты знаешь, какое у меня горе?»

— Знаю, знаю, — отвечала она, — но не беспокойся очень, я помогу тебе.

Я стал умолять открыть мне похитителя, но она отказалась это сделать, говоря только, что поможет мне перенести мое горе.

— Ты не сердишься, — говорю я, — что я так скоро женился?

— О, нет, даже напротив, это ты хорошо сделал.

Далее благодарила меня, что я не забываю ее в молитвах. «Вы, живущие, — сказала она, — не можете понять, что мы чувствуем, когда вы за нас молитесь». Я забыл сказать, что во время этого разговора она восковую свечу, которую держала в руках, прилепила к лежанке, накапав воском. Разговор перешел затем на детей. «Что же ты не взглянешь на детей?» — сказал я ей. «Я их и без того посещаю», — ответила она, впрочем, взяла свечу и подошла к спящим детям. В это время раздался голос тещи из соседней комнаты. «С кем ты разговариваешь, Николай?» — и с этими словами я услышал, что теща поднялась с кровати и стала надевать туфли. «Прощай, — сказала мне жена, — никто не должен видеть меня с тобой». Я стал удерживать и повернулся к двери, чтобы припереть ее, так как шаги тещи уже приближались, но когда обернулся снова назад, то ни жены, ни света уже не было, и в комнате царила полутьма летней ночи.

Вошедшая теща была удивлена, что перед этим она слышала разговор двух голосов, а вошедши, никого не застала, кроме меня. Что это такое было, я не могу до сих пор объяснить себе. Конечно, скажут — простое видение, но вот что странно: осмотревши вслед за тем лежанку, на которой была прилеплена восковая свеча, я заметил очень явственные следы накапанного воска, которых, по моим соображениям, раньше не было. Другое обстоятельство, заставляющее меня думать, что тут было нечто другое, чем обыкновенное видение или галлюцинация, касается произнесенных женою слов, относившихся к детям: «Я их и без того часто посещаю». Недели за три до этого таинственного случая, ходившая за детьми нянька доложила мне, что она уже два раза, входя в комнату спящих детей, была перепугана присутствием какой-то женщины, наклонявшейся над постелью детей, и с ее появлением сейчас исчезавшей. Когда я теперь попросил няньку описать наружность являвшейся женщины (она совсем не знала покойницу, так как незадолго перед этим поступила к нам), то описание ее во всем сходилось с наружностью первой моей жены.

X

В числе многих писем, оставшихся после смерти ярославского преосвященного Евгения, умершего на 94 году жизни, сохранилось одно весьма интересное — касательно перемещения его из Пскова в Тобольск. В дневнике его о сем перемещении читаем следующее: «1825 июля 25 послал письмо, которым просил, чтобы переместили в Тобольскую епархию, которая тогда была праздною». Какая тому была причина, ни в письме не объяснил и никому не открыла. Не было, впрочем, ни бед, которые все уже отвращены, не имел ни с кем и вражды или от кого-либо обиды, будучи со всеми всегда откровенным и искренним; и в последней своей проповеди пред Богом свидетельствовал, что он всем и всеми был доволен. Но бывают в жизни случаи и намерения, коих основание одному Богу известно. А что оно было достаточно и пристойно, этому тем более можно верить, что Евгений во всю свою долголетнюю жизнь никогда и не о чем не просил, всегда Богу поручая свою участь.

Смерть преосвященного Евгения дает возможность снять печать тайны, поведать которую преосвященный Евгений не заблагорассудил в своем дневнике. Из письма его к одному иерарху, давно уже умершему, открывается, что причиною просьбы его о перемещении в Тобольск было таинственное видение. Вследствие этого видения преосвященный поспешил обратиться к первенствующему члену св. синода, митрополиту Серафиму, с письмом, прося представить его к замещению тобольской кафедры, но не открывая причины своей просьбы. Такое же письмо он писал к другому члену синода, архиепископу ярославскому Аврааму. Оба члена синода были изумлены тем, что Евгений, неизвестно почему, просится из лучшей епархии в худшую и отдаленную, и отвечали ему отказом. Евгений снова обратился к ним с просьбою о ходатайстве пред Государем Императором о перемещении его в Тобольск, присовокупляя, что если и на сей раз получит от них отказ, сам будет просить Государя о перемещении в Тобольск. На сей раз Евгению удалось расположить помянутых членов синода в свою пользу, но один из них, архиепископ Варлаам, просил Евгения объяснить ему конфиденциально причину настойчивого желания променять одну кафедру на другую. Евгений не скрыл от него этой причины в ответном письме. Вот что он сообщил: «Весь просвещенный свет смеется снам. Духовный регламент не велит производить в священники тех, кои верят снам. А я должен открыть В. В., что не иная причина моего перемещения. Это, без сомнения, изумит Вас: но прошу выслушать, какого сорта мой сон.

Их было три — первый и второй через два дни, один после другого, третий после второго спустя три дни. В первом видится покойная моя матушка; сон очень ясен. „Я, — говорит, — пришла к тебе нарочно посоветовать, чтобы ты просился из псковской епархии“. Много было разговоров и за и против, но заключила она тем: „Я этого от тебя требую и непременно приказываю, — этого требует польза души твоей“. С сими словами она простилась со мной, и что потом снилось, не помню.

Проснувшись, я этим нимало не занялся. Спустя два дни, видится мне отец, покойный же, коего я во сне никогда не видал: будто стоит у церкви на паперти и говорит: „Евгений, поди сюда“. Я подошел: он меня благословил и поцеловался. Потом говорит:

— Была у тебя мать?

Я отвечаю — была.

— Что же ты ее не послушал? Ее я послал к тебе.

— Зачем же мне из Пскова? Мне здесь хорошо.

— Для того-то и выдь, что хорошо, — этого требует польза души твоей.

— Куда же мне выйти?

— Теперь много архиерейских вакансий. Послушайся; прости же, мне время служить.

И, простясь, ушел в церковь, а я проснулся.

Этот сон сделал на меня сильное впечатление. Я думал и передумывал, и окончил тем, что основываться на сне было бы странно, а других резонов, чтобы проситься, не мог придумать.

Спустя три дни видится мне митрополит Платон, будто ко мне взошел в кабинет. Я очень смешался, что мне не сказали. Хватаюсь за рясу и камилавку. Он мне говорит: