Искатель. 1993. Выпуск №4 - Уильям Голдэм

— Ваш брат тоже процветающий ученый?

— Нет, сэр, он крупный бизнесмен, делает кучу денег, он всегда был вполне нормален, но в последнее время становится озверелым путешественником, большим почитателем французских ресторанов и пьет только бургундское. Можно заснуть, слушая его рассказы о кутежах у одного знакомого и о длинном носе его приятеля. Я думаю, отец бы лишил его наследства.

Бизенталь улыбнулся.

— Ваш отец очень любил точность — об этом можно судить по вашим именам.

— Как так, сэр?

— Они умерли в один год, Торо и Маколи.

— Нет, — совсем уж было собрался возразить Леви. — Маколи умер в 1859-м, а Торо пережил его на три года. Что же делать, что же делать? Три года — не такая уж и большая разница.

— Я вообще-то… — промямлил Леви.

Чертовы горящие глаза Бизенталя смотрели на него в упор.

— Вообще-то я не знал этого. Всегда думал, что один из них умер в 1859-м, а другой — в 1862-м, вот пример, как можно заблуждаться, спасибо, что поправили меня.

Бизенталь помолчал.

— Нет-нет, конечно, вы правы, это я ошибся, они умерли с интервалом в три года. Я оговорился, простите. А хотел я сказать, что они родились в один год и в один месяц, если быть точным.

Маколи был старше Торо на семнадцать лет, но такого ученого, как Бизенталь, дважды не поправляют. Дважды подряд, может, дважды за всю жизнь, если не побояться навлечь на себя его гнев.

— Да, сэр, — кивнул Леви.

— Никогда, — тихо заговорил Бизенталь, но голос его постепенно набирал силу, — никогда больше не поддакивайте мне.

— Нет, что вы, сэр.

— Когда родился Маколи?

— В тысяча восьмисотом.

— А Торо?

— Тоже почти в этот год.

— Когда?

— На семнадцать лет позже.

— Исправляйте меня, сэр. Как же мне еще проверять ваши знания? Не люблю тех, кто со всем соглашается. Вечно все согласны со мной, это надоедает. Я ищу думающих людей. Я восхищался умом вашего отца. Я боготворил его. Вы унаследовали ум вашего отца?

— О нет, что вы, сэр.

— Об этом судить буду я, но смогу сделать это лишь в том случае, если вы не будете скрытничать. А если вы и дальше будете продолжать в том же духе, я решу, что вы — серость, вы упадете в моих глазах на одну полку с братцем Райорданом. «Леви-младший? Весьма печально. У отца был ум, какой редко встречается, но сын, увы, не может одолеть ничего сложнее таблицы умножения». Ну, как вам это понравится?

— Не очень.

— Почему вы в Колумбийском университете, Леви?

— Здесь хорошо учат.

— Придумайте ответ получше.

— Потому что здесь вы.

— Так, ответ уже лучше, и более лестный для меня, но и он, как мне кажется, лишь наполовину правдив. Признаюсь, я сегодня просмотрел ваше личное дело. Я осведомляюсь обо всех, кто достоин моего внимания и покровительства. Вы считаете меня высокомерным, Леви?

— Нет, что вы, сэр.

— А вот отец ваш так считал. И все мне выговаривал за это. Вы учились в Денисоне, если не ошибаюсь? В глухом местечке штата Огайо?

— В рекламной брошюре оно называется иначе, сэр.

— И там вы получили Родса.

Леви кивнул.

— Родсовский стипендиат. Из Денисона. Должно быть, вы необычайно умны: все стипендии Родса, насколько я знаю, всегда расходились по крупнейшим университетам. Как вам это удалось, Леви?

— Не знаю, сэр. Я подал заявку на участие в конкурсе. Вероятнее всего, соперники попались слабые.

— Вероятнее всего. Это прекрасное объяснение. Представляю, в вашем Денисоне все с ума посходили от радости. Нет никакого сомнения, вы ведь были первым лауреатом этой стипендии в истории колледжа?

Леви промолчал.

— Наверное, и заявку первым подали.

Леви ничего не ответил.

Бизенталь дал ему помолчать некоторое время, потом осторожно спросил:

— Почему вы в Колумбийском университете, Леви?

— Да так уж получилось, — промямлил Леви.

— Да нет, не так уж получилось, Леви. Я вам скажу, почему вы здесь. Потому что ваш отец тоже был стипендиатом Родса, учился в том же глухом местечке в Огайо и тоже приехал сюда писать докторскую. В романе про Джеймса Бонда есть такие строки, Леви: «В первый раз это случайность, во второй — совпадение, в третий — вражеские действия».

Леви обильно вспотел. Если я еще раз прибегу на занятия, он меня просто выгонит, пытался он внушить себе, но ничего не получалось, потому что теперь он потел не из-за пробежки.

— Раздел о сенаторе Маккарти — главный в вашей диссертации, так?

— Так.

— Неразумно, Леви.

— Это всего лишь диссертация, профессор.

— У вас не получится идти по стопам отца, как ни прискорбно. Может, вы и оставите большой след в науке, но это будет ваш след, не его.

— Ладно. Я здесь… вы ведь правду хотите. Я скажу вам правду: я здесь потому, что здесь мне дали большую стипендию, и все. Нет у меня никакой такой высокой программы, ничего подобного.

— Хорошо. Времени прошло очень много, и вам не удастся реабилитировать его.

— Это я знаю. Отца не надо реабилитировать: он был невиновен.

4

В Лондоне у Сциллы никогда не шли дела нормально. Не потому, что ему не нравился этот город. Когда Сцилла приехал в Лондон впервые, он как-то сразу понял, что его дом должен быть здесь. За десять лет привязанность эта только возросла, тогда ему было всего лишь двадцать.

Когда ему стало тридцать, в Лондоне он встретил и очень привязался к Джейни. В этом и крылась причина. Теперь, как бы ни была важна его работа, он не мог сосредоточиться на ней должным образом. Сцилла поддерживал отношения с Джейни уже пять лет, и все шло пока отлично, по крайней мере для Сциллы.

Этим вечером он прогуливался после ужина по Маунт-стрит, разглядывал витрины, думал о Джейни, запел «Туманный день в Лондон-тауне» вслух. Он спохватился прежде, чем успел увлечься пением. Никто не услышал его серенад, но все же это говорило о том, что его внимание рассеивается, так нельзя работать, запросто можно отправиться на тот свет.

Сцилла взглянул на, часы: полчетвертого утра. Было чертовски холодно, стоял сентябрь. Сцилла подышал на ладони, поднял и запахнул поплотнее воротник пальто, сшитого на военный лад. Он купил его много лет назад, в фешенебельном лондонском магазине «Берберриз», знал, что оно старомодное, но пошли они все к черту.

Сцилла спокойно сидел и ждал. К ожиданиям как-то привыкаешь. Он не любил ждать, но иногда полезно заставить человека посидеть, он начинает психовать. Сцилла не любил опаздывать и так же не любил, когда заставляли ждать его. Но нервничать в таких случаях он себе не позволял. Они выжидают, чтобы получить преимущество. Когда они появятся, ему надо понервничать и даже вызвать тревогу — пускай думают, что получили свое преимущество. И как только они это подумают, преимущество сразу будет у него. Это и делало Сциллу неуязвимым: он ничего не упускал.