Я знаю ночь - Виктор Васильевич Шутов

картина открылась моим глазам... У дома на солнышке грелись маленькие ребятишки из детского сада фабрики имени Урицкого. Вдруг в самую гущу ударил снаряд. Погибли двенадцать человек: Безин Олег — 4 года, Буров Владимир — 5 лет, Громова Лида — 5 лет, Васильев Владимир — 4 года, Базиков Савелий — 5 лет, Земскова Лида — 6 лет, Кольцов Владимир — 4 года, Перфильев Олег — 4 года, Румянцев Шурик — 4 года, Шошанова Ира — 4 года, Сик Юра — 4 года и Карцева Майя — 4 года...»

Иван Коляда медленно поднялся. Прижал к груди тетрадь и в упор посмотрел на Марию Павловну.

— Дайте его нам. На время дайте. От имени всех солдат прошу вас, Мария Павловна.

У женщины были горящие, но сухие глаза. Она приблизилась к Коляде, наклонила его голову и поцеловала.

— Пусть вам поможет сердце моей дочери, — только и сказала...

На позицию бойцы принесли дневник Люды Петровой и баян Андрея.

После принятия присяги Бойков работал слухачом по азимуту. Самостоятельно дежурил на звукоулавливателе. Часто слыхал в наушниках приглушенный вой самолетов: они были далеко, в их сектор не залетали.

Во время работы слепой как бы сливался со звукоулавливателем. Прибор повиновался ему, словно это была часть его организма. Казалось, лиши Бойкова права быть слухачом и для него жизнь потеряет всякий смысл. Он вспоминал, как мучился из-за того, что был в стороне от всенародного дела. Еще совсем недавно при каждой тревоге он выходил из дому, чтобы слушать небо. Сердце словно предчувствовало, что судьба столкнет его в конце концов с самолетами. Почему-то запомнилась ночь под шестое ноября 1941 года. Андрей шел по улице. Морозный воздух жег лицо. Под ногами скрипел молодой снег. Где-то в северо-западной стороне города летал ястребок. «Патрулирует, наверное». Потом чуткое ухо уловило протяжное завывание. С финской стороны шел вражеский бомбардировщик. Бойков не знал, что небо распороли серебряные ножи прожекторных лучей. В неотступном свете проявилась маленькая мошка «хейнкеля». Андрей слышал приближающийся рев, в который неожиданно ворвался размеренный стрекот ястребка. Короткие строчки пулеметных выстрелов прошили морозную ночь. «Наш стреляет». Длинная очередь в ответ. Потом звуки моторов разошлись. Вскоре снова оказались рядом. Стрельба повторилась. Но вот истребитель заревел сердито и натужно. Сильнее, еще сильнее и, — Андрей будто ощутил удар в грудь, — затих. Протяжно взвыл мотор бомбардировщика. Показалось, самолет вздрогнул и начал проваливаться в черную пропасть.

На следующий день по радио передали рассказ о ночном бое летчика Севастьянова. Андрей был и не был свидетелем этого поединка. Он слушал и мучительно силился представить картину ночного тарана. Наплывали бесформенные серые пятна. Облака, что ли? Они искрили. Светящиеся точки росли и становились бoмбами...

Сейчас у Бойкова за спиной Ленинград. Он прощупывает небо, ищет врага со смертоносным грузом.

Однажды, когда стреляли соседние батареи, Андрей ясно услыхал в наушниках посторонний звук. Он догадался — это свист и разрывы снарядов. И что удивительно — они сливались с гулом моторов, походили на него. Но Бойков вел за целью, каким-то внутренним чутьем отличая вражеский вой. Он сверлил затылок, мешал думать, но его нельзя было упускать.

Сержант Павел Готовчиков сразу заметил способность Бойкова держать цель даже во время стрельбы. А ведь сколько обидных часов пережил полк. Он порой бездействовал по ночам, потому что слухачи теряли цель во время боя. Знать, не зря полковник Зинченко так ратовал за приглашение слепого на звукоулавливатель.

Командир понял, что Андрей Бойков на его Точке становится незаменимым бойцом. Вместо чувства жалости к слепому, которое иногда появлялось у Готовчикова, у него родилось уважение.

ГЛАВА ШЕСТАЯ 

Сегодня с утра солнце по-домашнему теплое. Андрей сидит на скамейке у землянки. На коленях баян, легко перебирает пальцами клавиши. Очки снял и купает лицо в розовых лучах солнца. Веки туго сжаты, и глаза кажутся зарубцованными. Вслушивается, как синица подпиливает ветку, да ворчит внизу речушка. Пытается то и другое воспроизвести на баяне. А перед незрячими глазами до боли ощутимое, яркое до рези видение из детства.

...На опушке хрусталится ручей. Андрейка забрался в студеную воду. Она приятно щекочет ноги — хочется смеяться. Но нужно внимательно глядеть по сторонам: как бы коровы не разбрелись.

У лесника Федора Бойкова была большая семья — семь душ. Человек грубый, неграмотный, он долго не уживался на одном месте. И только в деревне Горелый Лес, где лесничество «пожертвовало» Бойкову покосившуюся избенку, закончилась кочевая жизнь полуголодной семьи. Здесь впервые шестилетнего Андрюшку отец отдал в подпаски.

Только-только взошло солнце. Похожее на колобок из маминой сказки, оно розовое и ласковое, повисло над цветущим гречишным полем, которое колышется, как молочное море. А лес поет. Робко позванивают посеребренные листья березы, что-то нашептывают беспокойные тополя, тонко-тонко посвистывают ветви осины. Андрей-ка закрывает глаза. Как хорошо!

Живые голоса деревьев убаюкивают, и хочется спать. Кажется, уже много-много лет его заставляют вставать с восходом солнца. Первым просыпается отец. Начинает ругаться, а то и ногой пинать:

— Лентяй чертов! Где вы взялись на мою голову... Андрей!

Мальчик хватает на ходу из рук матери кусок хлеба и бежит на выгон.

Горящими глазами обводит поле и лес, рассматривает цветы, вслушивается в пение птиц и в шелест травы. Это увлечение заметил старый пастух дед Евсей.

А погляди, внучек, что я принес, — подозвал он однажды Андрейку. В руках старик держал свирель. — Ну-ка, попробуй...

— Я не умею.

— Бери, бери... — и дед похлопал мальчонку по плечу. Молча привязал свирель к ремешку Андрейкиных штанишек...

Бойков пробежал пальцами по клавишам, и голос свирели выпорхнул из-под его рук.

А перед глазами стоял отец. В первые дни империалистической войны 1914 года его забрали на фронт. Вернулся через два года, раненый в ногу. Андрей только начал ходить в школу. Отца это взбесило.

— Хватит обувку трепать.

Мать попробовала заступиться.

— В окопах что грамотный, что ни — однако вши грызли и пуля не обходила. Помолчала бы... — он говорил раздраженно, хрипло. Лицо наливалось кровью. Рыжая щетина топорщилась