Сожженный некролог - Атанас Манаджиев

— Вы, вероятно, имеете в виду мнимое самоубийство, носящее демонстративный характер?

— Именно! Мы же знаем, что такое бывает не только в книгах, но и в жизни — вспомни прошлогодний случай на сахарной фабрике.

— Очень хорошо помню и уже думал об этом. Но у нас нет еще ни точных сведений, ни доказательств, касающихся жизни Эмилии. Тут есть ряд сложностей и противоречий… Конечно, даже совершенно здоровый, нормальный человек может совершить такое, если не видит другого способа разорвать петлю, которую жизнь затянула вокруг шеи. Но какие должны быть мотивы!

— А зачем тебе искать точные доказательства? В этой истории их быть не может. Представь себе, что начальство сейчас подслушивает наш разговор, — как ты думаешь, кем нас с тобой сочтут, а?

— Да, вы правы — химеры, сплошные химеры. Вот я вспоминаю семейный альбом. Я и без экспертизы установил, что фотографии папаши были изъяты или отрезаны гораздо раньше, чем Эмилия вынула свои. И понятно, почему она это сделала: "Мы не имеем и не хотим иметь ничего общего с этим изменником, он для нас просто не существует!" А свои зачем убрала? "Ухожу навсегда из альбома, потому что ухожу из этого мира, да так, чтобы и следа от меня не осталось. Я зачеркиваю прошлое и начинаю новую жизнь". Но какую? Для верующих загробный мир в сто раз прекраснее земного. Верила ли она? А если она просто чудачка? Тогда мы вполне можем принять за основу, что она мнимо посягнула на свою жизнь исключительно ради того, чтобы начать жизнь совершенно новую, почувствовать себя как бы вновь родившейся в свои восемнадцать лет. А что? На чудаках мир стоит!

— Слушай, друг, у тебя совсем ум за разум зашел! Напоминаю — любыми способами надо идти дальше и найти живую, иначе мы будем занимать телефон до второго пришествия. Отталкивайся от мертвой, она по крайней мере никуда не сбежит.

— Разумеется, надо идти дальше, раз уж взялся. Значит, снова пойду гулять по Пловдиву.

"Интересно, что думает обо мне Цыпленок? — размышлял Гео. — Притворщик! Хлебом его не корми, дай только театр устроить!" В общем, он прав. "Кончено, товарищ майор", а сам два часа рассказываю ему разные истории, просто дрожу от охотничьего азарта и его втягиваю в эту авантюру. Увы, если честно, есть у меня эта слабость, в крови она у меня. И зачем я только влез в это дело? Разве чуткий нюх уловит запах преступлений? Бог мой, да ничуть не бывало! Эмилия сама распрощалась с жизнью, а я наверняка выгляжу со стороны дураком, пытаюсь искать то, чего нет. Моя пассажирка здорово посмеялась бы, если бы каким-то образом узнала, что я подозреваю ее в двойном существовании…

Конечно, легче всего сказать себе: ты, Гео, и вправду обознался, мало ли людей, похожих друг на друга. А девушка метнулась в дом на Леонардо да Винчи совершенно случайно, просто убежала от твоих предполагаемых ухаживаний. И давай-ка ноги в руки, двигай снова в Созополь, покупай плавки, ставь на прикол свой старенький "Запорожец"…

А может, Цыпленок действительно прав, и я действительно влюбился? О, тогда с него станется, пойдет к моей жене — так, мол, и так, твой благоверный втрескался по уши, езжай в Пловдив и забирай его поскорее, пока не поздно. Он ведь у нас моралист, ему это ничего не стоит…

А существует ли любовь с первого взгляда? Не знаю, не знаю. Но предпосылок для этого более чем достаточно. Жизнь у нас довольно-таки серая. Все одно и то же: с работы — домой, пижама, тапочки, ужин, телевизор… И не случается ничего, чтобы встряхнуло душу до дна, напомнило, что тебе всего тридцать лет… Раньше как? По крайней мере собирались вместе, рассказывали друг другу интересные истории, ездили куда-то, потом хвастались слайдами, вспоминали старые фильмы, орали до посинения на стадионах, поддерживая дух "своей" команды, ходили иногда в спортзалы и даже культпоходы в театр, потом долго обсуждали. Когда это было? Миллион лет назад… Друзья исчезли, разбежались, растворились. Почему? Что случилось? Конечно, не я один такой, это болезнь века — разобщенность, об этом думают социологи, психологи, философы, даже психоаналитики. Мужчина без друзей похож на валюту, которая с каждым днем падает в цене, особенно в собственных глазах. А почему бы не подружиться, например, с Цыпленком? У нас с ним полное согласие по всем вопросам, ходим иногда в гости друг к другу, вместе отдуваемся перед начальством. Разные по характеру и темпераменту? Тем интереснее может быть общение. Но нет, мы бываем друзьями только тогда, когда случай подсовывает нам интересные, запутанные дела, а в остальное время что-то мешает нам, дьявол его знает — что именно, и мы спешим расстаться с одинаковым чувством облегчения. Да, только это нас и связывает -дело, разгадка преступлений, человеческие судьбы.

Однако надо немедленно переселиться в более скромный отель, иначе Гена и вправду может поверить в силу любви с первого взгляда".

Дальнейшие события Гео Филипов записал для памяти в виде рассказа и прочел этот рассказ по телефону майору.

Итак, я отправился искать себе скромный, непретенциозный отель. Пешком. Опять мне пришлось пройти через Леонардо да Винчи, до смерти надоевшую мне. Снова вошел в сладкарницу[3] на углу, готовый задавать еще более глупые вопросы, чем в первый раз. Тогда по глупости я не нашел ничего лучше, как спросить кассиршу, уткнувшую нос в свежий номер "Литературного фронта", не заходит ли сюда выпить кофе очень красивая девушка с большими черными глазами. Ответ был таков: "Тут пьют кофе только красивые девушки!" Только бы она не запомнила меня…

Я подождал, пока очередь у кассы рассеялась, сунул голову в эллиптическое окошко и снова увидел в руках кассирши газету — на этот раз "Пульс", стихи. "Вы интересуетесь поэзией?" Теперь я лучше рассмотрел ее — женщина молодая, чуть полнее, чем следовало бы, довольно красивая. Она слегка порозовела и быстро спрятала газету за спину. "А что, это такой большой грех?" — "Отнюдь, наоборот!" Я еще подумал: это прекрасно, что люди такой профессии читают стихи, а не подсчитывают левые доходы. Мы обменялись двумя-тремя фразами, и наконец я отважился задать ей вопрос, ради которого пришел: "Я бы хотел знать, где в городе собирается молодежь, любящая стихи". Женщина секунду-другую подумала, потом быстро назвала несколько мест, явно знакомых ей: клуб работников культуры "Кристалл", кафе моего "Тримонциума" и "Новоотеля", иногда встречаются и в кафе на остановке "Девятый километр".

Теперь я должен объяснить, почему мне пришло в голову искать "любящих стихи", хотя я снова рискую вызвать ваш смех. Во всем виноваты "весы": на одной чаше неуклюжие ученические рифмы некролога: "Эми, дорогая Эми…", на другой — довольно удачное сравнение моего "Запорожца" с кузнечиком, который тащит за собой огромную белую бабочку со сложенными крыльями (авторство, как вы помните, принадлежит моей загадочной спутнице). Я не сомневался, что стихи в некрологе написал Длинные Уши. Раз уж он выбрал поэтическую форму, то, вероятнее всего, она их связывала не меньше, чем сильные чувства. Хорошо бы только, чтобы и стихотворец не удрал из города, как эти Стаматовы. И что их держит так долго в Чехословакии? В общем, я поколебался, повертелся туда-сюда и пошел в "Кристалл". "Ослиные Уши? — переспросили меня. — Ослы, как правило, в поле работают. А все красавицы на дискотеках!" Я постарался не рассердиться: из-за духоты персонал был нервно настроен.

Теперь надо быть поосторожнее. Если я спрошу про "Ослиные Уши" в Совете у папы, как бы меня самого не оттаскали за уши.

На улице палило нещадно. Я плелся по камням старого города, похожим на расплющенных лягушек. Почему меня носило по городу в такую невыносимую жару? Что это было? Бегство от настоящей работы? Или во мне все еще теплилась надежда вдруг столкнуться с ней?

Очередная экскурсия закончилась переселением в скромную гостиницу у вокзала и твердым убеждением в том, что Пловдив для меня был и останется "терра инкогнито". Он не желал открываться передо мной. Впрочем, в этом смысле он был похож на все и большие и малые города, стоящие на перекрестках наших путей-дорог: день приезда и день отъезда — один день, приехал — уехал…

Я уже было собрался в учреждение, где до суда работала Кристина, как вдруг почувствовал, что мне не обойтись без поддержки, а точнее, без протекции. Пришлось снова идти к полковнику — вашему другу и просить помощи. Самой неприятной для меня была необходимость обращаться к начальству Кристины и объяснять ему, зачем я интересуюсь ее делом, иначе говоря, врать, потому что правду сказать я не мог — так было задумано изначально. "Все же упорный вы человек!" — сухо пробормотал полковник и направил меня к одному из своих коллег, занимающемуся хищениями.

— Я хорошо помню этот случай, о нем даже в столичных газетах писали. — Коллега оказался "своим парнем", и мы быстро перешли на "ты". — Ты разве не читал?

— Нет, не читал.