И в торгашестве присутствует оттенок благородства - Филип Фармер

Моя грудь словно вино, которое просит выхода.

Я - море с дверьми, но двери заело.

Осторожно! Кожа лопнет, двери рухнут.

"Ты - Нимрод", - говорю я своему другу Чибу.

И настал час, когда Бог говорит своим ангелам:

Если то, что он сделал, - только начало, тогда

Для него нет ничего невозможного.

Он затрубит в свой рог

Перед стенами Небесного Царства, требуя

Луну в заложницы, Деву в жены,

Предъявляя права на процент от доходов

Великой Вавилонской блудницы.

- Заткните рот этому сукину сыну! - кричит директор Фестиваля. - Он заведет толпу, и кончится погромом, как в прошлом году!

Болганы подтягиваются к помосту. Чиб наблюдает за Лускусом, который разговаривает с фидеорепортером. Расслышать слова Чиб не может, но он уверен, что Лускус дает далеко не хвалебный отзыв о нем.

Мелвилл описал меня задолго до моего рождения.

Я - тот человек, что хочет постигнуть

Вселенную, но постигнуть на своих условиях.

Я - Ахаб, чья ненависть должна пронзить,

Разнести на куски все препятствия времени,

Пространства или Недолговечности Вещества

И швырнуть мою пылающую ярость в Чрево Мироздания,

Потревожив в его логове ту незнаемую Силу

Или Вещь-в-себе, что скорчилась там

Отстраненно, удаленно, потаенно.

Директор подает знак полицейским убрать Руника со сцены. Рускинсон все еще кричит что-то, хотя камеры повернуты на Руника и Лускуса. Одна из Юных Редисов, Хьюга Уэллс-Эрб Хайнстербери, писательница-фантаст, истерически вскидывается под воздействием голоса Руника и от жажды мщения. Она подкрадывается к репортеру из "Тайм". "Тайм" давно уже перестало быть журналом, поскольку вообще больше не существует журналов, а превратилось в информационное бюро на правительственном финансировании. "Тайм" - образчик той политики, что проводит дядя Сэм: левая рука, правая рука, руки прочь! Информационные бюро обеспечиваются всем необходимым, и в то же время сотрудникам разрешается проводить собственную политику. Таким образом, устанавливается союз правительственных интересов и свободы слова. Все прекрасно; по крайней мере, в теории.

"Тайм" сохранило отчасти свой первоначальный курс, а именно: правда и объективность приносятся в жертву ради оригинальности фразы, а писателям-фантастам нужно затыкать рот. "Тайм" осмеяло все произведения Хайнстербери, и теперь она жаждет отомстить лично, своими руками, за обиды, нанесенные ей несправедливыми рецензиями.

Quid nunc? Cui bono?

Время? Пространство? Материя? Случай?

Когда ты умрешь - Ад? Нирвана?

Что думать о том, чего нет?

Грохочут пушки философии.

Их ядра - пустые болванки.

Динамитные кучи богословия взлетают на воздух,

Их подрывает саботажник Разум.

Назовите меня Ефраимом, ибо меня остановили

У Брода Господня, я не мог произнести

Нужный свистящий звук, чтобы пересечь реку.

Пусть я не могу выговорить "шиболет".

Но я могу сказать "дерьмовая вшивота"!

Хьюга Уэллс-Эрб Хайнстербери бьет репортера из "Тайма" по яйцам. Он вскидывает руки, и съемочная камера, формой и размерами с футбольный мяч, вылетает из его рук и падает на голову молодому человеку. Молодой человек - Людвиг Ютерп Мальцарт, Юный Редис. В нем зреет ярость из-за того, что была освистана его симфоническая поэма "Извержение Грядущего Ада", и удар камеры - та недостающая искра, от которой все в нем взрывается неудержимо. Он бьет кулаком в толстый живот главного музыкального критика.

Хьюга, а не репортер "Тайма" вопит от боли. Пальцы ее голой ступни ударились о твердую пластиковую броню, которой журналист "Тайма", получивший немало подобных пинков, прикрывает свои детородные органы. Хьюга скачет по залу на одной ноге, схватившись руками за ушибленную ступню. Она сбивает с ног девушку, и происходит цепная реакция. Мужчина валится на репортера "Тайма", когда тот наклоняется, чтобы подобрать свою камеру.

- А-а-ха! - вопит Хьюга и срывает шлем с журналиста "Тайма", она вскакивает ему на спину и колотит его по голове той стороной камеры, где объектив. Поскольку противоударная камера продолжает съемку, она передает миллиардам зрителей очень занимательные, хотя и вызывающие головокружение кадры. Кровь затемняет с одной стороны изображение, но не настолько, чтобы зрители были полностью сбиты с толку. А потом они наблюдают новые удивительные ракурсы, когда камера снова взлетает в воздух, переворачиваясь несколько раз.

Болган сунул ей в спину электрошоковой дубинкой, от чего Хьюгу сильно тряхнуло, и камера полетела с размаху ей за спину по высокой дуге. Нынешний любовник Хьюги схватывается с болганом; они катаются по полу; юнец с Западной окраины подбирает электрошоковую дубинку и начинает развлекаться, тыкая ею во взрослых вокруг себя; потом парень из местной банды выводит его из строя.

- Мятежи - опиум для народа, - ворчит начальник полиции. Он поднимает по тревоге все подразделения и связывается с начальником полиции Западной окраины, у которого, однако, хватает своих неприятностей.

Руник бьет себя в грудь и завывает:

Господи, я существую! И не говори мне,

Как ты сказал Крейну, что это не налагает

На тебя никаких обязательств по отношению ко мне.

Я - человек, я один в своем роде.

Я выбросил Хлеб из окна,

Я написал в Вино, я вытащил затычку

В трюме Ковчега, срубил Дерево

На дрова, и если бы был Святой

Дух, я бы освистал его.

Но я знаю, что все это не стоит

Выеденного яйца,

И ничто - это только ничто.

И "есть" - это есть "есть", а "не есть" не есть "есть не".

И роза есть роза, есть роза одна,

И мы есть здесь, и здесь нас не будет,

И это все, что мы можем знать!

Рускинсон видит, что Чиб направляется к нему, кудахчет курицей и пытается скрыться. Чиб хватает одно из полотен "Догм Дога" и молотит им Рускинсона по голове. Лускус машет протестующе руками, он в ужасе, но не из-за страданий Рускинсона, а потому, что может пострадать картина. Чиб поворачивается и таранит Лускуса в живот кромкой овальной рамы.

Земля кренится, как корабль, идущий ко дну,

Ее спина сейчас переломится под напором

Испражнений с небес и глубин,

Которые Бог в своей ужасной щедрости

Ниспослал, заслышав крик Ахаба:

"Дерьмо собачье! Собачье Дерьмо!"

Мне горько от мысли, что вот Человек

И вот его конец. Но постой!

На гребне потопа - трехмачтовик

Очертаний старинных. Летучий Голландец!

И снова Ахаб оседлал корабельную палубу.

Смейтесь, богини Судьбы, издевайтесь, вы, Норны!

Ибо я есть Ахаб, я есмь человек,

И хотя я не могу пробить дыру

В стене Того, Что Кажется,

Чтобы набрать пригоршню Того, Что Есть,

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});