Феномен - Александр Шепиловский

Тока с убийственно-кислой физиономией говорил мне, что о пропаже бегемота нигде никаких сообщений нет и, будто был в этом сам виноват, спешил уйти с глаз.

— Забирай бегемота! — потребовал я от Владимира. — Ты слышал, что Святополк сказал? Животное без водоема погибнет. Неужели нельзя сделать запрос по первому каналу связи?

— Можно, Саша. Но нельзя.

— Ты — ненормальный!

— В самую точку, Шурка, попал. Кто же мне ненормальному поверит, что такая живая туша с неба на балкон свалилась. Скоро Тока узнает, у кого пропал бегемот и обрадует нас. Потерпи немного, Санек.

И я терпел. Добрыня, с недоверием относившийся к подготовке эксперимента, сам того не замечая, вникая в его суть, заинтересовался и честно признался Владимиру, что тот, вероятно, получит ка-спираль.

— Теперь будешь помогать? — спросил Владимир.

— А разве я не помогаю? Удивительная способность не замечать ничьей помощи. Да, а что у вас там с консультантом за бегемот живет?

Откуда он узнал о нем?

— Да так, — пожал плечами Владимир, — приблудился какой-то из пространства, — и еще сильнее пожал плечами, увидев подошедшую к нам Юлию.

— Серьезно, так и приблудился? — спросила девушка почему-то меня и вопросительно вскинула огромные серые глаза.

Я покраснел, потом вспотел и замямлил:

— Да, да, он это… откуда-то взялся, прямо на балконе.

— Я думаю, что бегемот из ка-спирали, — сказал Владимир и артистически хлопнул себя в грудь. — Ей-богу!

Добрыня безнадежно махнул рукой — трепло. Юлия тоже потеряла всякий интерес и болезненно поморщилась. Не будь рядом девушки, я бы убедил Добрыню, что мы говорим правду, но при ней я ничего с собой поделать не мог, становился дурак дураком. А теперь в ее глазах еще и треплом стал.

— Я же говорил: не поверят, — Владимир нарочно сделал плаксивую гримасу. — Ничего, Шурик, завтра мы отдохнем, я давно обещал тебе.

На следующий день он разбудил меня рано утром:

— Вставай, лежебока! Все бы дрыхнуть тебе. Едем отдыхать.

— Володя, где ты научился так грубо разговаривать?

— Так я по-народному. Специально вашего Шолохова читал, Шукшина, Проскурина. Здорово писали.

Внизу нас ждали два мышонка.

Остановились мы в живописном месте на берегу горной речушки Никишиха. Журчала по камешкам вода. Прохлада бодрила. Собрали валежник, развели костер. Пробовали ловить рыбу — рыбы не было. Пекли картошку. Обжигаясь горячими картофелинами, Владимир причмокивал грязными от золы и сажи губами и показывал большой палец — вкуснятина. Умудрился испачкать и нос, и щеки. Потом затащил меня в воду. Мы барахтались, брызгались, а вода холоднющая. Владимир визжал и громко смеялся. А мне такой отдых никакого удовольствия не доставлял. Выйдя из речушки, я устало повалился на землю. А друг мой бегал, прыгал, кувыркался и гоготал. Мне оставалось лишь удивляться, откуда у него столько энергии. Неожиданно он замер с поднятой ногой, глаза у него расширились и застыли, кончик языка заелозил по нижней губе. Это означало, что нашло просветление, такое у него бывает — щелкнет что-то в голове, и вспыхивает новая мысль.

— Колоссальная идея! — прошептал он и, осторожно опустив ногу, посмотрел на часы. — Ах, как жалко. Только разотдыхался. Конец отдыху.

— Может, объяснишь?

— Тебе — обязательно. Перлингуляция адрофикса при субкаклуссе…, - стоп, опять загибаю. Не знаю, как по-другому. В общем, я нашел способ расколоть ка-спираль, что подтвердит ее существование. Кое-что уточню, изменю и тогда…, - он хлопнул ладонями и зажмурился. — Уф! В путь, Шурка! Мы сегодня хорошее дело сотворим.

У меня было дурное предчувствие, ног отговорить Владимира от задуманного было невозможно. Работал он как под гипнозом. Про обед, конечно, забыл. Я принес ему холодную телятину и горячие пирожки с грибами. Он не притронулся к еде. Добрыня о чем-то спросил его раз, другой и, не дождавшись ответа, оставил в покое. Юлия, видимо, уже имевшая опыт, с улыбкой поднесла ко рту Владимира стакан с кефиром, и тот, продолжая чертить и что-то бормотать, с помощью девушки выпил все до дна. И губы не вытер. Юлия, как ребенку, вытерла их сама.

Составленные уравнения Владимир отправил в вычислительный центр, который располагался тоже в Атамановке. Получив бланк с результатом вычислений, он покосился на меня, потом боязливо прикрыл один глаз, а вторым вперился в бланк:

— Все верно, Сашок. А тут, м-м…заковыка. Впрочем, это несущественно.

Мы разбирали аппараты, меняли контакты, некоторые схемы выбрасывали и монтировали новые. Не заметили, как опустела лаборатория. Стало темнеть. Я напомнил об ужине, но Владимир так посмотрел на меня, что чувство голода моментально исчезло.

Большую часть пространства лаборатории занимала вакуумная камера «Аленушка». Это было уникальное инженерное сооружения в виде многослойного цилиндра диаметром девять метров; в камере получают сверхглубокий вакуум, там достигается температура почти абсолютного нуля. Но главное назначение «Аленушки» — это в малых масштабах изменять геометрию пространства.

Для завершающей операции Владимир залез в крохотный блок-отсек, вроде шлюзовой камеры, где находился энергетический узел. Согнувшись, он ловко орудовал плазменной фигурной отверткой, меняя мезонные контакты.

И тут случилось непоправимое! Диафрагмированный люк блок-отсека вдруг молниеносно и бесшумно закрылся. Я отшатнулся и, пораженный, увидел, что предметы в лаборатории теряют очертания, вибрируют и размазываются по пространству. Одновременно с этим я почувствовал невесомость, быстро перешедшую в неземную тяжесть. Не знаю, сколько продолжалось такое состояние, может секунды, а может и минуты, пока не пришло все в норму. Я непроизвольно глянул на стереодисплей, который зловеще светился — и ужас охватил меня. Кажется, я закричал: блок-отсек соединился с главной камерой «Аленушки» и сейчас в нем образовался сверхглубокий вакуум, в котором космический холод за мгновения высасывает из тела все тепло до последней калории. Владимир, милый Вовка! Я представил себе его ледяное тело и чуть не потерял сознание. Из почти шокового состояния меня вывел затухающий ореол стереодисплея, в глубине которого сверкали красные цифры — три тысячи градусов. Врет дисплей или мне почудилось. Я вырубил питание и, убедившись, что блок-отсек изолирован от основной камеры, до отказа включил автономное реле. Люк открывался медленно, впуская в отсек малыми порциями воздух. На меня пахнуло жаром. Из одной крайности в другую — Владимир не замерз, он сгорел. «Аленушка» превратилась в крематорий. А вот и серый пепел на дне, все, что осталось от моего друга. Ничего не соображая, в каком-то оцепенении я собрал пепел в стеклянную банку и куда-то поставил ее. Другой на моем месте забил бы тревогу, да это и нужно было сделать, но я был настолько потрясен смертью Владимира, что ничего не соображал. Не помню, как покинул лабораторию и приплелся домой. Но хорошо запомнил бегемота, я стоял и машинально чесал ему за ухом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});