Крепы - Александр Бородыня

— Двести рентген, — говорил один. — Опять переливание крови всем делать будут.

— Если двести, то не будут — мало, — отозвался другой. — Триста, триста пятьдесят — вот тогда бы делали.

IX

На улице по-прежнему ни одного человека. Остановившись возле здания поликлиники, я обратил внимание на урну. С круглого ее бока свисали банановая кожура, обрывок газеты; вокруг полно окурков.

Значит, люди все-таки есть! Кто-то же съел этот банан, смял эту газету? Какие-то люди курили эти сигареты, и их было немало… Взгляд мой остановился на еще дымящемся окурке, не более минуты назад вбитом каблуком в асфальт.

Заглушив мотор и заперев свою машину, Геннадий Виссарионович довольно бесцеремонно втащил меня в высокие стеклянные двери и поволок вверх по мраморной лестнице, по пустому больничному коридору. Он просто вцепился в мою ладонь, не давая остановиться.

— Послушайте, да послушайте, вы! Куда вы меня тащите? — воспротивился я. — Или мы опаздываем на торжественный сбор больных?..

Он остановился, отпустил мою руку и резко сказал:

— Не сами ли вы хотели уложиться в два дня?

Здесь тоже не было видно ни одного человека. Некоторые двери заперты, иные, наоборот, гостеприимно распахнуты, но если в школе Геннадий Виссарионович чувствовал себя более или менее нормально, то теперь он откровенно нервничал. Он искал главного врача, и никак не мог его найти, а спросить было не у кого. В конце концов мне надоело без толку бродить по пустым кабинетам, и я уперся. После чего Геннадий Виссарионович отправился искать главврача один, предложив мне подождать в коридоре, на втором этаже.

Нетрудно было понять, что происходящее со мной далеко выходит за рамки обычной командировки, но разбираться во всем этом не было никакого желания. Сделав пять шагов по коридору в одну сторону, потом пять в обратном направлении, я опустился на стул. Воздух вокруг был спертым, напряженным — таким он бывает, когда в поликлинике собирается большая очередь. На стене, прямо передо мной, приколот план эвакуации в случае пожара, и слева от него — несколько плакатов по личной гигиене. Рядом с моим стулом были еще стулья, но на них никто не сидел. Правда, возникало впечатление (так криво и уютно они стояли), что люди вот только минуту назад все разом поднялись и ушли. Я понял, что пахнет потом, пахнет множеством замерших в искусственной неподвижности тел.

«Невероятно, но машины действительно великолепные. Пусть великолепные. Я все равно должен разорвать контракт. Пойду к этому лысому главному инженеру и буду настаивать. Скажу: что лучше полюбовно, чем через суд. Что я могу еще ему сказать? Не хотите по-доброму — воля ваша. Извините, но срок моей командировки кончается завтра».

Я вздрогнул, когда за дверью в кабинете врача кто-то громко застонал, и женский голос отчетливо произнес:

— Спасите, спасите меня, доктор!

После царящей вокруг тишины это было, как минимум, неожиданно.

— Помогите мне, доктор! — истерично и громко завопила женщина. — Помогите мне!

Я поднялся со стула, зачем-то пощупал его красное ледериновое сиденье — оно было теплым. Встал перед дверью, на которой висела обычная табличка: «Участковый терапевт». После минутного колебания я постучал. В причитающем женском голосе чувствовался неподдельный ужас.

Я постучал еще раз, после чего толкнул дверь. В просторном кабинете за столом сидел врач. Это был старичок: седые волосы, маленькие смешные очки на большом носу, впалые щеки. Он поправил ворот и сказал, поворачиваясь ко мне:

— Ну, не могу я… Все понимаю, но не могу.

Он смотрел прямо на меня, но как бы сквозь, не видя. Потом он перевел взгляд на экран маленького монитора, стоящего на столе.

— Ну, незачем кричать, я всегда был сторонником медицинской тайны… Мы же не на базаре с вами.

Он пощелкал клавишами. Изображение на экране переменилось: когда я вошел, там был рентгеновский снимок черепа, теперь появилась какая-то часть «истории болезни» и цветной рисунок сбоку.

— Я выпишу вам обезболивающее. — Непонятно было, к кому он обращается. — Но не морфий — морфий выписать не могу, как ни кричите. У вас, милая моя, тяжелая форма ложной жизни. Вы должны понять, что вы уже умерли. Умерли. И морфий — это для вас гибель.

Я стоял в проеме распахнутой двери и почему-то смотрел на монитор, а в коридоре за моей спиной раздавался отчетливый кашель, сопение, скрипели стулья…

— Мне не нужно никакого морфия, — сказал я и попятился. — Извините.

Мне показалось неудобным находиться в одном кабинете с человеком, столь живо беседующим с монитором. Доктор уже писал рецепт.

Мигнул и ровно засветился белый матовый плафон коридорной лампы. Это тоже было бессмысленно: в окна еще падало достаточно света. В коридоре было пусто. Я плотно прикрыл за собой дверь, и тут же за ней женский голос крикнул:

— Я не хочу, не хочу умирать!.. — Судя по звуку, женщина ударила по столу чем-то тяжелым. — Нет!..

— Водички, водички попейте, — сказал врач. — Успокойтесь, милая моя. Вы уже умерли. С этим нужно смириться. — Я непроизвольно попятился и опять опустился на стул. — Думаю, у вас все будет хорошо. Ну, умрете еще раз. Ничего страшного! Второй раз это же совершенно не больно, и как врач я настоятельно рекомендую вам умереть побыстрее. Вот умрете, тогда и приходите, если, конечно, боли останутся. Тогда и поговорим. Но морфий я вам и тогда выписать не смогу. Правда, думаю, вы и не попросите.

В конце пустого белого коридора хлопнула дверь, матовый плафон померк.

«О каком отчете он говорил? Какой, к черту, может быть отчет?! Ведь он имел в виду не машину!..»

Раздались уверенные шаги, я сразу понял, что это и есть главврач. Мужчина в медицинской шапочке и белом халате протянул мне руку.

— Петр Сергеевич, — представился он довольно приятным голосом. — Пойдемте со мной, Геннадий Виссарионович уже в машинном зале.

— А позвонить откуда-нибудь можно? — спросил я.

— Вполне. Позвонить можно из любого кабинета, можно из моего. Впрочем, в машинном зале тоже есть телефон.

В течение часа я бессмысленно тестировал машину, она, как и ожидалось, была великолепна. Я опять набрал номер цветочной квартиры, и опять, во второй раз, загудели в трубке короткие гудки.

X

Обедали мы в маленьком ресторанчике. Здесь тоже не было ни одного посетителя. К нам подошел метрдотель, подал меню, и я сделал заказ.

— Скажите, — обращаясь к своему спутнику, спросил я, — зачем вы там, в гостинице, заказывали столик? Ведь полно было мест.

Я о многом хотел его спросить, но спросил почему-то именно об этом, самом незначительном.

— Ничего вы не поняли, — вздохнул Геннадий Виссарионович. Он был раздражен. — Нужно было не в поликлинику вас везти, а сразу в больницу, в стационар!

— И все же, зачем нужно было заказывать столик? — настаивал я.

— Столик? — Он посмотрел на меня как на подростка, задающего идиотские вопросы. — Очень просто. — Он зачем-то сделал паузу. — В нашем городе всегда и всем гарантированы места, исключением является гостиница для приезжих. Чтобы не волноваться, я оказался излишне предусмотрительным.

— Ну, хорошо. По этому пункту мы, кажется, объяснились. А скажите, что я должен понять?

Он смерил меня тем же взглядом: так учитель смотрит на школьника, разбившего стекло. Некоторое время он молчал, потом сказал:

— Послушайте, Алан Маркович, у меня к вам будет одна просьба, необычная просьба, но мне очень нужно, чтобы вы согласились.

— Вы хотите, чтобы я осмотрел местный публичный дом?

Почему-то он смутился:

— Нет, в другом роде.

— Ладно, выкладывайте, я выполню любую вашу просьбу, а завтра уеду, и вы не будете меня задерживать.

— Не будем… Не будем…

Он долго рылся в карманах, потом достал и положил на стол пластиковую упаковку с таблетками.

— Если бы вы не вынесли из номера цветок или остались ночевать у Арины Шалвовны, этого бы не понадобилось, — сказал он. — Но теперь я прошу вас, примите лекарство!

«Сумасшедший дом, — подумал я. — Неужели они так боятся разорвать контракт, что готовы меня отравить?»

— Что это? — спросил я.

— Видите ли… — замялся Геннадий Виссарионович. — Я забыл вас предупредить. У нас в городе очень плохая вода. Если вы не примете эту таблетку, могут быть неприятности с желудком.

— Может быть, сперва пообедаем?

— Нет, лучше натощак. Вы не волнуйтесь, Алан Маркович. Абсолютно безопасный препарат, экологически чистый...

Он сам выдавил на ладонь две таблетки и уже протягивал их мне. Не знаю, почему я их взял. Наверное, оттого что он смотрел мне прямо в глаза, я не почувствовал подвоха. Таблетка оказалась сладкой, я проглотил одну, а потом и вторую, запил компотом из вишен.