Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий - Нина Соболева

Но и до этого охлаждения Галка бывать у меня не любила: «Слишком у вас чинно как-то. Не знаешь, куда сесть, куда встать…» Она преувеличивает, конечно, но вообще-то по сравнению с их домом у нас действительно все слишком «чинно». Если ее глазами поглядеть на нашу квартиру, то разница во всем, даже при входе уже все по-другому. У них вход со двора, по черной лестнице, где ведра мусорные и кошки бродячие, через кухню с примусами (им газ еще не провели), прямо в комнату. А пальто и галоши в коридоре не оставляют (там темно и тесно), и все раздеваются, придя с улицы, в углу комнаты. А у нас — старый «барский» дом, парадная красивая, где ступени по праздникам добела отмываются, и до сих пор по краям их медные шишечки сохранились: раньше, до революции, лестницу эту ковром снизу доверху покрывали, и он металлическими прутами к этим шишечкам крепился. Двери в квартире высокие, дубовые, коридор длинный, из трех отсеков, и хотя, как и у Галки, темный, но у нас всегда лампы включены, а пальто, сундуки, шкафы — аккуратно по углам. У каждого свое хозяйство возле двери своей комнаты. У нас в квартире шесть семей, а у Галки — четыре, но у нас подобрались такие жильцы, что все мы поддерживаем идеальную чистоту и дежурим все строго по графику. И уж так заведено, что, сдавая в конце недели свое дежурство, надо не только вымыть полы во всей квартире, но и натереть их мастикой до блеска. Мне тоже достается с этими полами, но зато приятно, когда гости хвалят нашу квартиру. В конце коридора — огромная кухня, и после того, как провели газ, примусы и керосинки теперь редко кто зажигает, разве только когда воду для стирки греет, — и потому нет у нас теперь чада и копоти. Есть в нашей квартире телефон и даже ванна. Хотя ванна такая старая, что пользоваться ею нельзя (она медная, и вся полуда[10] с нее слезла) — и мы ходим в баню. Но все же в те дни, когда в кухне кто-то располагается с корытом на целый день, то в ванной комнате можно и умыться, и постирушку сделать, правда, неудобно тогда кастрюли с горячей водой из кухни носить.

А в Галкиной квартире и кухня тесная, и ванной нет.

Ну, а если взглянуть на нашу комнату Галкиными глазами, то в ней, пожалуй, и действительно негде «встать и сесть». Не то чтобы в ней тесно было — комната большая, а от высоких потолков еще больше кажется. И два окна высоких на улицу выходят — светло. Но светло у нас еще и оттого, что много у нас в комнате белых чехлов, салфеток. (До чего же интересно, оказывается, описывать «с натуры» все, что вокруг, так, будто это все я сама впервые вижу!..) Обои у нас голубые, и на их фоне выделяются крахмальные полотняные, с вышивкой, занавеси на окнах и портьеры на двери. В центре, как водится, большой обеденный стол под белой скатертью (когда обедаем, то покрываем сверху клеенкой, тоже белой — мама цветных не любит). Передний левый угол, возле окон, занят диванчиком с гнутой спинкой и креслицами, стоящими вокруг круглого столика. Кресла в чехлах из сурового полотна (отстиранного до белизны), на столике — белая круглая скатерть с ажурной вышивкой по краям. (Все вышивки у мамы — «ришелье» или белая мережка). В правом углу, где я сейчас сижу, — маленький письменный столик. В промежутке между окнами — этажерка, вернее, шкафчик с полкой. Покрыт он сверху тоже салфеточкой с вышивкой «ришелье». И стоит на нем круглый аквариум с рыбками. Папа любит рыб, хотя заниматься ему ими некогда, и рыбы на моей ответственности. На полке этажерки хранятся прочитанные газеты — папа не разрешает выбрасывать раньше, чем через месяц, и очень ругается, если какая пропадет. В шкафчике лежат книги: сочинения Ленина — Сталина, «Капитал» Маркса, стенограммы съездов. (Помню, как несколько лет назад папа из одной своей красивой книги, посвященной вождям, вырезал цветные вклейки с портретами Бухарина, Троцкого, еще кого-то, а их фамилии вычеркивал из текста чернилами.) Из художественной литературы у нас есть несколько томиков Горького и «Избранное» Пушкина и Гоголя. Книг мы не покупаем, так как папа считает, что надо пользоваться библиотеками, и если надо, то мама действительно может принести книги со своей работы. Все это так, но мне частенько жалко возвращать книги в библиотеку, и я завидую тем, у кого дома много книг (а у Ады дома целая библиотека — ее отец всю жизнь собирал книги. И вот отца уже нет, а книги остались…).

Отвлеклась от описания нашей комнаты. Итак, я сижу за письменным столиком. Стоит он «углом», а в самый угол втиснута этажерочка на высоких тонких ножках, и на ней (конечно, покрытой салфеточкой) вечнозеленый аспарагус в большом горшке. Цветы у нас и на окнах — все в аккуратных керамических горшочках (мама не любит «банок-склянок»). Дальше, по правой стене, туалетный столик, так мы его называем, хотя это просто ножная швейная машина под белой, очень красиво вышитой салфеткой. На «столике» этом — старинное зеркало в раме красного дерева и всякие флакончики, вазочки, «саше» для гребенок и носовых платков. Кстати, «саше» для платков из голубого шелка, вышитое гладью яркими анютиными глазками, — мое изделие к маминому дню рождения. И это единственная цветная вышивка в нашем доме.

Вплотную к туалету — старинная большая кровать с никелированными прутьями и шариками наверху. В детстве я любила их откручивать, и за это мне попадало. Кровать красуется горой подушек (каждая наволочка вышита по углам английской белой гладью) и вышитым крахмальным покрывалом. В «ногах» кровать заслонена ширмой — ажурная деревянная решетка ее окрашена белой масляной краской и затянута с изнанки светло-голубой тканью. Ширма скрывает также и платяной шкаф. Ночами я этой ширмой заслоняю свой диванчик, на котором сплю. После шкафа в углу сверкает своими ослепительно белыми изразцами высоченная, до потолка, печка. Дров она пожирает немало, и таскать их на четвертый этаж из сарая во дворе, да еще по крутой «черной» лестнице, нелегко. Но зато печь эта — мы ее зовем «камин» — здорово украшает комнату. И как же приятно зимой сидеть перед открытой дверцей догорающей, жарко протопленной печи! Дверцы у нее и лист на полу перед нею — из отличной золотистой меди, и я мелом надраиваю их до зеркального блеска (это была моя любимая работа еще в малышовом возрасте). И, наконец, по короткой стенке, между печью и входной дверью — мой диван, на котором я сплю, обычный, с валиками и тремя подушками. Вообще-то он покрыт ковровой тканью вишневого цвета, но на нем всегда светлый чехол и большой мешок-подушка в изголовье, куда я убираю на день постельное белье.

От двери на левой стене — старенький буфет, темный, к маминому сожалению, и потому с крахмальной вышитой дорожкой вдоль его полки. Затем — низкий шкафчик, на который сверху, на поднос, ставят чайник и кастрюли, когда обедают, а внутри его папа хранит свои тисочки, молотки и другие инструменты (которые достает теперь все реже и реже, а ведь он так любит мастерить!) Затем вдоль стены — пианино, тоже очень старенькое, плохо отполированное и поэтому укрытое двумя дорожками, вышитыми «ришелье» — и сверху, и по крышке. А что-то, действительно, не многовато ли у нас всяких салфеточек? Их надо так аккуратно стирать, крахмалить, гладить!.. Теперь мама доверяет это и мне, а раньше все сама. И как только она успевала? Каждую свободную минуту она берется за продолжение вышивки очередной салфеточки или чинит старые. Да и тетя Катя, и Верушка никогда не приходят к нам в гости без работы — всегда что-нибудь вышивают или вяжут. И бабушка вяжет бесконечно. У нее в Лигове любая занавеска, любое полотенце сияют белизной и крахмальными кружавчиками из белых ниток. Это, видать, наследственное. Мне вышивать нравится тоже, но когда я вырасту, то в моем доме будет все проще и не так ослепительно чисто.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});