Сезам, откройся - Елена Анопова

(43) Бог — красильщик. Как хорошие краски, которые называют истинными, умирают вместе с тем, что окрашено ими, так и то, что окрасил Бог. Ибо бессмертны краски его, они становятся бессмертными благодаря его цветам. Итак, Бог крестит тех, кого Он кре­стит, в воде. Евангелие от Филиппа

Бог в Апокрифе не носитель качества Абсо­люта. Бог — это имеющий власть и способный совершать магическое действо. Краски — это материал, из которого строится образ, слеплен­ный фантомами Луны. Крещение же — способ собирания материала и его коагуляция (крест — основной структурирующий принцип в лю­бых видах магии, см. 16-ю Зону). И еще:

(54) Господь вошел в красильню Левия. Он взял семьдесят две краски, он бросил их в чан. Он вынул их все белыми и сказал: Подобно этому, воистину Сын человека пришел как Красильщик. Евангелие от Филиппа

Вообще, цвет — произведение все тех же фан­томов Лиит. В научном языке это называется преломлением света и т.д. Отсутствие фанто­мов равнозначно отсутствию цвета. Сын чело­века или посвященный — это тот, кто слышит, кто может переносить свое сознание в любые пространства и слои. Он же строит образы в этих слоях посредством фантомов Белой Луны и переносит в физический план с помощью ма­гии воды. А вот предостережение тем, кто дей­ствует по заученным канонам, повторяя жест­кие конструкции праотцев и их канонизиро­ванный опыт, без собственного слышания, дви­жущего познание и эксперимент.

(52) Осел, ходя вокруг жернова, сделал сто миль, шагая. Когда его отвязали, он находил­ся все на том же месте. Есть люди, которые много ходят и никуда не продвигаются. Когда вечер настал для них, они не увидели ни горо­да, ни села, ни творения, ни природы, ни силы, ни ангела. Напрасно несчастные трудились.

Евангелие от Филиппа Это опасность, подстерегающая магов, работа­ющих способами 8-й Зоны.

Сказка

На самой северной окраине материка, среди нагромождения скал, возвышалась одна, — она не была самой высокой, но вид ее внушал случайному путнику страх и угнетение своей неприступностью и холодностью отвесных стен. У подножия этой скалы бились и пенились ледяные волны северного моря и, казалось, скала гудит трубными звуками, смущая и приводя в ужас все живое вокруг. На вершине этой скалы в одинокой каменной башне жила древняя старуха, такая же древняя, как скала, как море вокруг. Такая же мрачная и холодная, как камень под ее ногами. Только иногда седые космы ее, освещенные лучами восходящего солнца, вдруг отливали чистым серебром, и тогда казалось, что на вершине скалы выпал белый снег и блестит ярким светом. Назовем ее Кибелла, этим именем ее звали еще тогда, когда она жила среди людей и не уединялась в ущельях, но это было так давно, что даже сама она не вспоминала об этом. Только иногда, во сне, она видела прежде любимые или ненавидимые лица. Теперь она никого не любила и никого не ненавидела, она была спокойна, как лед на вершинах далеких гор. Давно прошли те времена, когда бурная горячая кровь согревала ее тело, а жгучие желания терзали ее душу. Тогда люди называли ее злой колдуньей. Силой воли своей она подчиняла их себе, заставляя выполнять свои честолюбивые желания. И, чувствуя подавляющую силу свою, презирала и смеялась над всеми. Она шла навстречу своим замыслам и ничего недоступного не было для Кибеллы. Она заставляла сыпать к своим ногам несметные сокровища, гореть от страсти, заставляла великих валяться в пыли у своих ног и почтенных —просить у нес милости. Силы ее были неограничены и не было предела ее могуществу. Многие проклинали ее и боялись одновременно. "Колдунья, колдунья...Дьяволица" — несся ей вслед шипящий шепот.

Но вот наступили времена, когда из злой колдуньи превратилась она в глазах людей в добрую волшебницу. А произошло то, что и должно было рано или поздно произойти — у нее не осталось никаких желаний, ей самой ничто не стало нужно, и она стала выполнять желания других. Она оделяла неимущих, когда они просили денег и хлеба, она возвращала любовь потерявшим ее и освобождала от страсти гибнущих от нее. Возвращала силы старикам и молодость, и красоту старухам. И люди боготворили ее и молились на нее: "О, фея, о, добрая, добрая волшебница!" — благоговейно произносили ей вслед. Но и это время прошло. Что есть добро, что зло, и где между ними грань? И ей стали казаться пустыми и свои и чужие желания, заслуженными — страдания и боль, ненужными — богатство и благоденствие, лживой — любовь и искусственной — добродетель. И она ушла от людей туда, где были только скалы, спокойные и холодные, как она. Дни проходили за днями, годы сплетались в столетия, и ничто не тревожило душу Кибеллы. Даже смерть, и та не навещала ее — какой смысл навещать того, для кого она не существует. Смерть навещает только тех, кто ее боится или жаждет. Только изредка, в день весеннего полнолуния, выходила Кибелла из своего убежища и подставляла седую голову под холодный свет мерцающей луны.Она наливала в серебряное блюдо ключевую воду и, ловя в ней отражение полной луны, выпивала. И тогда кожа се расправлялась, исчезали морщины и нежный румянец багрянил щеки, а волосы превращались в золотое руно, глаза сияли сапфирами — но никто не видел этой красоты, да и не для кого было превращаться в нежную красавицу — Кибелла это делала по привычке, по неведомому ей самой вдохновению. Воспоминания о своей молодости и красоте вовсе не тревожили ее... Так и проходила ее жизнь или, вернее сказать, существование.

И вот однажды... А без этого "однажды" не было бы смысла рассказывать сказки... Так вот, однажды, греясь в нежных лучах весеннего солнца, смотрела она на волны залива и вдруг заметила, что к самому подножью скалы прибило утлую лодчонку, а приглядевшись, увидела лежащего в ней человека. Она могла бы безошибочно угадать, как и кто оказался в ее владениях — но это для нее не имело смысла. Она спустилась с утеса, наклонилась над лежащим без чувств человеком и, повинуясь необъяснимому желанию, стала рассматривать его. Он был молод, но по сравнению с ней все были молоды. Он был красив, но, быть может, тоже по сравнению с ней. В любом другом случае она так и оставила бы человека лежащим у скалы — зачем отбирать добычу у судьбы? и какое ей дело до незнакомца? Но та же необъяснимая сила заставила ее применить свои чары и возвратить человеку сознание. Он открыл глаза и увидел над собой силует на фоне заходящего солнца. На секунду его ослепила красота незнакомого существа и он зажмурился, а когда снова приоткрыл веки, с сожалением обнаружил склонившуюся над ним древнюю старуху. Но эта старуха вливала в него живи­тельную силу, и он с благодарностью поднялся и пошел за ней в ее каменные чертоги. Они сидели у очага, и Эванс, так звали мужчину, рассказывал Кибелле свою печальную историю любви. Он говорил о своей беззаботной юности, полной радости и веселья, о зрелых годах, когда дела и приятные заботы наполняли его жизнь. Он был художником и поэтом. Успех ждал его. Он был полон сил и надеялся создать самое прекрасное произведение искусства, самую изумительную картину, такую, в которой отразилась бы вся красота и вся душа мира. Картину, в которой все лучшее и светлое, что есть в нем самом, слилось бы со всем прекрасным в мире.

Он понимал, какую высокую цель поставил перед собой, и шаг за шагом приближался к ней. Но тут судьба сыграла с ним злую шутку — однажды весной, когда полная луна светила в окно, Эванс увидел во сне необыкновенной красоты лицо, оно было прекрасно и забыть его он был не в силах. И так повторялось несколько весен подряд: являлась в сновидении к нему золотоволосая красавица. Как навязчивая идея, наваждение, поразили его любовь и страсть. Быть может, и не существовало на свете этой женщины, быть может, это игра его воображения — но игра настолько красивая, что он уже не мог без нее. Он забыл о холстах и красках, о бумаге и пере — он везде искал свою мечту и грезил только о ней. Но все было напрасно. отчаяние измучило его, и он уже был близок к самоубийству, как однажды услышал о том, что где-то на краю земли есть некая Кибелла, фея и колдунья — лишь одна она может помочь ему найти свою мечту или забыть ее навсегда. "Меня никто давно ни о чем не просил, и я помогу тебе, потому что ты благороден и добр. И потому, что я уже не помню, когда в моей иссохшей груди появлялось желание кому-нибудь помочь, вдохновлявшее меня на чародейство. Но ты всколыхнул во мне чувство сострадания и необъяснимой тоски по живому и светлому. Да, я помогу тебе, но прежде нарисуй свою красавицу, и если мне помогут боги и звезды, я вдохну в нее душу." И Эванс получил от нее холст и краски. (А где она их взяла — это уж ее забота, ведь она волшебница). И день за днем с восхода до захода он рисовал портрет, который видел своим внутренним взором. А Кибелла стояла рядом и беседовала с ним, открывая перед Эвансом многие тайны и своей и его души, тысячелетнюю мудрость передавала она ему, и лучшего слушателя трудно было найти. Он был внимателен и умен. Глаза его искрились жизнью и надеждой. И часто стала ловить себя Кибелла на том, что завидует той, на которую скоро должен будет вылиться весь неизрасходованный запас любви, скопившейся в груди Эванса. С удивлением замечала она, что любуется то четким профилем, то взлетом бровей художника, что слух ее ласкают звучность и полнота его голоса.