Войди в каждый дом (книга 2) - Елизар Мальцев

протокол!..

—   Каждый волен оставаться при своем мнении, товарищ Синев, но те, кому здесь дороги интересы партии, кто не заражен интеллигентским скептицизмом, те знают, что им делать!..

Ксения поворачивалась то в одну, то в другую сторону, еще на что-то надеясь, но все шло как во сне, беспорядочно и жутко: что-то кричала с места Любушкина, порываясь запоздало выступить; остервенело сорвал с переносицы очки Мажаров и, протирая их платком, щурился с близорукой беспомощностью; хлопнув оглушительно дверью, вышел из кабинета Дымшаков; и лишь Коробин, сложив на груди руки, с мрачной отрешенностью наблюдал за всеми. Но вот он разомкнул руки, поднял, как дирижерскую палочку, карандаш, требовательно оглядел каждого из сидевших за столом, и вслед за ним стали тянуться кверху и другие   руки.   Против   голосовали   только Любушкина   и

Синев...

—   Вы можете быть свободны, товарищ Яранцева! — Голос Коробина стал неприступно вежливым.— У нас на бюро есть еще и другие вопросы...

«Свободна? — подумала она, еше не до конца сознавая, что обрушилось на нее.— Но разве я не имею права уже больше находиться здесь? Разве...»

—   Я хотела сказать...— начала она и вдруг поняла, что все уже кончено, что любые слова ее бессильны и бесполезны.— Я все равно буду в партии, что бы вы тут ни решили!.. Найдутся люди, которые...

Едва сдерживая рвущийся из горла крик, она как слепая пошла к выходу, ничего не видя, будто ощупью, оглушенная мертвой тишиной кабинета. Она не помнила, как миновала длинный сумрачный коридор, как спустилась по лестнице, и только на крыльце, когда ветер опахнул ее разгоряченное лицо и бросил в глаза горсть снежной пыли, пришла в себя. По площади, как предвестники бурана, метались белые вихри поземки...

Ксения медленно сошла со ступенек и, уже не скрывая слез, побрела через площадь, увязая в рыхлых наметах снега.

Дымшаков выскочил из райкома в полу- шубке нараспашку, безоглядно, в злом  ожесточении пробежал по глухим улоч- кам районного городка и опомнился, лишь очутившись на пустынном большаке и ночном ноле.

Тут он почуял, что ветер холодит его открытую грудь, что идет он простополосый, сжимая в руке косматую шапку. Из томного перелеска, нудно поскуливая, дул обжигающий потер, трепал высохшие кусты бурьяна на обочинах. По мерзлой дороге с тускло отсвечивающими санными колеями текла шипучая поземка, обмывая Егоровы валенки.

Егору вдруг страшно захотелось курить, и, нашарив в кармане кисет, загородясь полой полушубка от ветра, он свернул трясущимися пальцами цигарку, жадно, до тошноты, затянулся дымом. Но легче не стало — будто кто наступил коленом на грудь и не отпускал, а давил и давил...

— И скажи, что творит! Что творит! — крикнул он на ветер, точно был не один на большаке, а кто-то живой стоял рядом и мог посочувствовать ему.

Он погрозил в провальную темь кулаком и тут же ощутил безмерную усталость во всем теле. Вот так бы лечь на снег, уйти в дрему, и будь что будет! В конце концов, не все ли равно, когда подохнешь — сегодня или чуть позже? Зачем надрывать душу, терпеть всякие надругательства, когда никто не слышит тебя, хоть бейся головой об стену? И что больней всего — Коробин верит не тому, у кого сердце обливается кровью, а тем, кто давно ни во что не верит, вроде Аникея и Мрыхина — таким лишь бы дорваться до жирного корыта, а там их уже и не оттащишь...

Да и сам Коробин вел себя сегодня так, как никогда бы не посмел при Бахолдине. Видать, крепко надеется, что Алексей Макарович не вернется в райком. Разве тот позволил бы ему так показывать свою власть и силу? Старика можно было в любое время остановить на улице и спросить, о чем тебе надо, он выслушает до конца и тут же без всякой канцелярии решит твое дело. Если ты не прав, он тебе в глаза скажет и докажет, что ты не по прав-до и закону требуешь, а если правда на твоей стороне, он подбодрит и наставит: «Вот так и действуй. Райком тебя

поддержит». Человека в обиду не даст, кто бы он на был; потемнеет в лице, когда услышит, что над тем человеком мудрят, бросит гневно и коротко: «Это безобразие и дурость! Мы этому сейчас же положим конец! Советскую власть и ее законы никто не отменял и отменять не собирается!» А Коробин, видно, мыслит прожить на одном крике, но не по времени высоко берет — сорвет голос. Не может того быть, чтобы ему позволили тут чинить суд и расправу!..

Егор тяжело опустился на сугроб возле обочины, и снег мягко и пружинисто раздался под ним. Сразу стало легко и покойно ногам, сладкая истома разлилась по телу, и, откинувшись на спину, он долго смотрел в текучее хмарное небо без звезд, без просвета, облизывая с жарких, сохнущих губ снежинки. Он уж было совсем забылся в вязкой дреме, когда уловил сквозь посвисты ветра всхрап лошади, натужное повизгиванье полозьев.

Превозмогая дрожь в ногах, он поднялся, медленно выбрался на дорогу и, поставив торчмя воротник полушубка, закланялся навстречу ветру. Слышно было, как бросает на раскатах розвальни, как причмокивает Аникей, щелкает без всякой нужды кнутом. Да разве Серого нужно понукать? Дубина стоеросовая! Чуть шевельни вожжой, и он вмиг поймет, что ты от него хочешь. А то слово скажи, да без крику, и он по голосу догадается, в каком ты духе и почему торопишь его. Привык Аникей над всеми куражиться, так разве он станет о лошади думать, жалеть ее? Он из тех хозяев, что верят в один кнут...

—  Сто-ро-ни-ись! — как оглашенный заорал над самым ухом Лузгин, но тут же запрокинулся назад, сдерживая Серого.— Эй ты, вояка, садись!

Серый коротко и радостно заржал, ткнулся закуржавевшей мордой в плечо Егора, и Дымшаков, потрепав его по щеке, зашагал обочь подводы, чувствуя затылком влажное и теплое дыхание лошади. Серый, всхрапывая, тянулся к косматой шапке Егора, словно к охапке сена.

—  Напрасно ты раньше времени дал тягу! — примиряюще сказал Аникей.— Самое главное мимо ушей пропустил! После тебя секретарь обкома нагрянул и всенародно меня хвалил!

—  Бреши, да знай меру!

—  Плюнешь мне в глаза потом, ежели соврал! Руку мне жал и нашу линию одобрил! Верно я говорю, парторг?

—  Как на духу!

—  Не показывай свой норов,— уговаривал Аникей.—

Мы и так его знаем — попортил нам кровушки довольно! Садись, не куражься!

Не отвечая, Егор упрямо месил валенками снег, стараясь не сбиваться с наезженной колеи.

—  Давай пойдем на мировую, Дымшак! По-доброму предлагаю, пока душа просит! Но ежели опять за старое примешься, то мы тебя так теперь прижмем, что из тебя сок брызнет. Правильно я говорю, парторг?

—   Это уж точно! — подтвердил утонувший в огромном тулупе Мрыхин.— Не ломайся, Егорка, когда тебе руку протягивают, Потом рад будешь все вернуть, а кукиш получишь!

—  Хоть наша и взяла, но мы зла не помним! — как бы показывая широту натуры, торопливо подсказывал Лузгин.— Скажи, чего хочешь,—мы ни за чем не постоим!.. В заведующие фермой пожелаешь — брательника отведу, а тебя поставлю!.. Кладовщиком задумаешь — завтра же Сыроваткина в три шеи выгоню!.. Новый дом срубим, такой пятистенник отгрохаем, что все от зависти заболеют!.. Ну?.. Чего желаешь?

—  Желаю, чтоб ты сдох поскорее! — ошалело и ненавистно закричал Егор, прижимая к груди кулаки.— Езжай, паскуда, пока я тебе морду не своротил!.. Езжай, говорю!

—   Ну гляди, Дымшак! — угрожающе прохрипел Аникей.— Бывает, что и петух навзрыд плаче!... Попомнишь!

Он со всего размаха обжег Серого кнутом и завопил на ветер, будто выл по мертвому. Розвальни кинуло в кромешную темень, в ночь, в белесую кипень надвигавшегося бурана.

Дымшаков снова остался на дороге один. Ровно и не было только что здесь Аникея, не торчала из тулупа опухшая морда Мрыхина, будто привиделись в кошмарном сне и сгинули... Метался в мглистых полях ветер, шуршал поземкой в колеях, рыскал как зверь в придорожном бурьяне, словно искал потерянный след...

Егор опять качался навстречу ветру, пряча лицо от больно секущей крупы, думал о том, что пережил нынче за вечер, и в который раз ему нечем было дышать. Если бы не опалявшая душу ненависть к Аникею и Мрыхину, то было бы совсем невмоготу идти — одно это желание ее сдаться на милость своим недругам, не признать себя побежденным, будто толкало и толкало его в спину, давало силы переставлять ноги и не свалиться посреди дороги...

Наконец мигнул из темноты желанный огонек деревни. Услышав звонкие удары по наковальне, Егор завернул за первую от края избу и остановился. Уж не налево ли кто зашибает?

Ему не было никакого дела до того, кто полуночничал в кузнице, но привычное любопытство все же пересилило в нем, и он пошел в сторону от своего дома. Чем ближе подходил Егор к кузнице, тем слышней становился надсадный хрип старых мехов. Сквозь щели в двери сочились красные полосы огня. Дымшаков потянул ее на себя, и его обдало и жаром, и светом, и запахом окалины.