Однополчане - Александр Чуксин

— Товарищи, в последний раз поверьте… Кровью искуплю…

— Эх ты, моль! — презрительно бросил Исаев. — Нашкодил, так хоть имей мужество расплатиться.

Константинов вобрал голову в плечи, медленно поплелся к машине. Поравнявшись с Колосковым и Дружининым, он поднял глаза. Смотрели они умоляюще, жалко.

— Подлая тварь! Опозорил школу, нас. Видеть не могу… — бросил Колосков и отвернулся.

Стоявшие чуть в стороне Зорин и Чугунов наблюдали за этой сценой.

— Наша с тобой вина — не сумели раскусить парня. Болезнь важно в самом начале определить, тогда и вылечить не долго. Трусость — болезнь хроническая. Я тебе еще тогда говорил об этом.

— От трусости один шаг к предательству, к гибели. Что, если Константинов к немцам перемахнет?

— Не спасет его и это. Сдохнет собачьей смертью. И хватит о нем. Пойдем, пора выпускать звено. Сегодня веселее будет в воздухе, наши истребители появились. А у нас три самолета осталось. Позади Москва… Столицу не видать врагу, как своих ушей. Да и Смоленск орешек крепкий. Наши организованнее стали сопротивляться. Чует мое сердце — дадут немцу прикурить. А самолеты скоро получим, людьми пополнимся.

Чугунов бегло взглянул на ручные часы.

— Так что дела наши на лад идут, командир.

* * *

От штаба фронта Яков взял курс на Ярцево. Летел на большой скорости, торопился в часть. За Рославлём Колосков перевел взгляд от приборов на землю и нахмурился. Впереди, недалеко от моста горели разбитые вагоны, а дальше под откосом чернел паровоз, окутанный длинным пламенем. Возле уцелевших вагонов виднелась группа людей.

— Снижайся, сядем левее моста, есть площадка, — послышался вдруг в наушниках взволнованный голос Пряхина.

— Куда садиться, зачем? — Колосков явно недоумевал.

— Планируй, я отвечаю.

Какой напряженный у Пряхина голос. Вообще-то парторг парень спокойный, если он так волнуется, значит, есть серьезная причина. Да, причина была серьезная, и Пряхин тотчас же сказал об этом:

— Видишь, железнодорожный состав разбитый. Вчера комиссар наши семьи отправлял, может, они?

Да, действительно, вдруг они? Летчик наметанным взглядом быстро определил расстояние до земли, убрал газ. Приземлившись, на больших оборотах подрулил самолет к деревьям, выключил зажигание.

Летчик и штурман торопливо поднялись на железнодорожную насыпь и застыли, увидев огромное, страшное месиво из мертвых тел, услышав многоголосый стон тех, кто остался в живых. У Пряхина как-то сразу отяжелели ноги, он, с трудом переставляя их, пошел вперед, словно слепец. Яков так же тяжело шагал за ним. Резко запахло гарью и паленым мясом. Вот старик большими, словно выгоревшими глазами неотрывно и молча смотрит на мертвое тело молодой женщины. К ногам старика жмется девочка лет пяти. Чуть в стороне под окровавленной простыней угадывались неподвижные детские тела.

С окаменевшими лицами смотрели летчики на эту страшную картину. Ненависть круто закипала в сердцах.

— Петр Степанович! Пряхин! — донесся до них вдруг громкий взволнованный голос, и тотчас же к ним кинулась женщина в ситцевом халате с чемоданом в руке.

— Жена комиссара! — штурман бросился к женщине. — Нина Павловна! Наших много погибло? Где моя жена?

— Сама еще не знаю, детей в село отправляла. Вот хожу, ищу своих, — она растерянно смотрела на офицеров. — Что мы пережили, вовек не забуду. До Смоленска доехали быстро, ночью выехали на Брянск, — глотая слова, говорила Чугунова. — И вдруг страшный толчок, взрыв, все перемешалось… Твоя жена, Петя, и другие с ней ночью уехали из Смоленска на Москву. Вот все, что я могу тебе сказать. — И после паузы дрогнувшим голосом: — Только вражеские самолеты в небе, И ни одного нашего. И зениток нет. Как же это, Петя?

Пряхин отвел глаза. Что он мог ответить Чугуновой, чем успокоить?

— Говорят, Гитлер вероломно, без объявления войны, напал на нас, все это верно. Но разве вор, когда думает украсть, говорит — держи карманы, а то залезу. Кто же виноват?

Как ответить на этот вопрос? Пряхин взглянул на Якова, словно просил поддержки, и вдруг от неожиданности всем телом подался вперед. По тропинке, прямо на них, шла молодая женщина. Обеими руками прижимала она к груди обезглавленного ребенка. Склонив к нему голову, женщина что-то шептала.

— Зоя Банникова, — прошептал Пряхин, невольно пятясь назад.

Яков как-то странно, судорожно всхлипнув, шагнул навстречу Зое. Увидел, что позади идет Зоина мать. Выражение исступленного горя застыло на ее лице. Колосков осторожно коснулся плеч Зои.

— Зоя, это я, Яша.

Но Зоя, не отрывая глаз от мальчика, тихим голосом забормотала:

— Спи, Валюта, спи, сыночек, баюшки баю, — и, не взглянув на летчика, прошла мимо.

— Сидоровна, что с Зоей?

— Умом тронулась, Яша, не выдержала доченька. Зоя остановилась и оглянулась назад, застывшими глазами посмотрела на летчиков. На секунду глаза эти стали осмысленными, она рванулась назад.

— Боря!

Но тут же лицо ее вновь застыло, она склонилась к ребенку.

— Помоги, Яша, отобрать у Зои Валюту, — с трудом заговорила Сидоровна. — Надо похоронить. Я одна бессильна что-нибудь сделать, а людям не до нас, у каждого свое горе.

Колосков подошел к Зое, взял ее за локти, помог Сидоровне отобрать ребенка. Зоя судорожно схватила Якова за руку и жалобно заплакала.

— Зою надо срочно в больницу, врачи помогут, — проговорил Пряхин.

— Знаю, родной, но куда, как? — ответила Сидоровна. — Думаю возвращаться в Смоленск. Там у меня брат с семьей остался, помогут. Куда теперь я с ней поеду, разве до Харькова доберусь?

— Хорошо, Сидоровна, постойте здесь, я сейчас выйду на шоссе, может, остановлю машину, — и Колосков побежал к серому полотну.

Сидоровна аккуратно завернула в простыню труп ребенка и, бережно прижимая его к себе, пошла к березовой роще, где жители окрестных сел уже копали общую могилу для погибших. Пряхин и Чугунова, склонив головы, молча последовали за Сидоровной. А Зоя, оставшись одна, поднялась на железнодорожную насыпь и, глядя вслед матери, что-то шептала.

Только успели засыпать могилу, как где-то высоко послышался воющий звук. Он падал, приближался. На мгновенье все замерло, не стало слышно ни стонов, ни плача детей. С высоты в несколько тысяч метров немецкие самолеты сбросили бомбы и разворачивались на железнодорожный мост. В стороне от лежавшего под откосом паровоза устремилась к небу поднятая взрывом земля и, тотчас же обессилев, с гулом рухнула вниз.

— Господи, добивать прилетели… — с ненавистью проговорила Сидоровна.

Пряхин оглянулся на Зою, которая неподвижно стояла на насыпи.

— Ничего, мать, — сквозь стиснутые зубы процедил он. — За все… в сто крат… гадам отплатим… Ненависть силы удесятеряет.

— Вам, Петя, идти пора, — сказала Чугунова, искоса наблюдая за полетом немецких самолетов. — Грише, увидите, передайте, пусть о нас не беспокоится. К его родным на Урал решила не ехать. Доберусь до своих, все же ближе. Обещали ночью из Брянска несколько платформ подогнать, как-нибудь уедем. Ради победы всё вытерпим, переживем. — Она улыбнулась с трудом. — Счастливого вам пути.

Подбежал запыхавшийся Колосков.

— Скорее давайте на шоссе. Остановил полуторку. Шофер довезет до Смоленска, завтра же будете в городе.

Он достал из кармана золотой портсигар, подарок отца, протянул Сидоровне.

— Возьмите, Зою лечить надо.

— Что ты, Яша, у нас деньги есть, — сказала дрогнувшим голосом Сидоровна.

— Что деньги — немцы уже Оршу обошли. Ну, пока. Живы будем, встретимся. Борису все расскажу. Пошли.

Яков взял у Сидоровны вещи и пошел впереди. Зоя послушно, словно ребенок, последовала за матерью. На шоссе летел порывистый ветер, нес запахи сырости и динамита. Низовые облака, плывущие с запада на восток, казались закопченными. Небо нависло низко, свинцовое, тревожное. Яков посадил Зою с матерью в кабину.

— До свидания, Сидоровна. Ждите, обязательно вернемся…

— Не забывайте нас, а Боре скажи… — женщина не договорила, захлебнулась рыданием.

Шофер дал газ, машина тронулась и побежала по укатанной, ровной дороге. Яков долго смотрел ей вслед. Днями наши оставят Смоленск, что ожидает этих женщин? Колосков повернулся, встретился с внимательным, пристальным взглядом Пряхина и глухо произнес:

— Пойдем… надо лететь…

Когда приземлились, Пряхин сказал:

— Пока Борису ничего не надо говорить. Доложим командиру и комиссару, — потом, помолчав, добавил: — Вечером хотите пойти со мной?

— Куда?

— К моим родным. Отец и мать у меня в Смоленске. К утру вернемся.

— Пойдем. Все равно спать не буду.

Колосков снял парашют, расправил реглан, и они зашагали к командному пункту. Здесь друзья узнали, что завтра личный состав полка сдает оставшиеся самолеты и на автомашинах уезжает на тыловой завод получать новые бомбардировщики.