День черных звезд - Иар Эльтеррус

— И не думал даже. Ни черта ты не закончил! Не вмешайся я, мы там подохли все, вместе со станцией!

— Ой, ну конечно! Как какая заслуга — так это сразу святой Ит, — презрительно выплюнул Ри. — Разумеется!..

— Нет, у нас все заслуги исключительно твои. Я с вами мотался, как груз, если ты не забыл! Особенно на Терране!.. Шли, как на прогулке, за моей спиной прятались — забыл, да?! Это был не я, кто бы сомневался!

— Не поставь тебе Леон детектор…

— А многого бы ты стоил без биокомпа!

— Да уж побольше тебя, косорукая тварь!

— Хочешь проверить, кто тут на самом деле косорукая тварь?!

— Запросто! Только без детектора! А то с чужой техникой каждый горазд!..

Возможно, дело и дошло бы до драки, не вмешайся Скрипач. Он кое-как встал и, чуть не плача, стал втискиваться между стоящими вплотную друг к другу Итом и Ри. Безумец, что было сил, расталкивал их в разные стороны, молча, целеустремленно, отчаянно; он пихал в грудь то одного, то другого, и в какой-то момент Ри вдруг понял всю абсурдность ситуации и сдался. Сдался первым. Ит все еще смотрел на него ненавидящим, злым взглядом, а для Ри вдруг все разом встало на свои места.

— Стоп, стоп, стоп, — он перехватил Скрипача за руку, — я все понял, парень, не надо! Да не пихай ты меня, кому говорю! Ит, скажи ему…

У Ита словно пелена спала с глаз. Что они только что делали?! Как это вообще получилось? Он что, чуть не набросился с кулаками на Ри?! А Ри… Ри собирался избить его, и за что?

— Спасибо, Скрипач, — серьезно сказал он, чувствуя, как краска стыда заливает лицо. — Как ты вовремя.

Безумец ничего не ответил. Припадая на больную ногу, он поковылял обратно в угол, где до того сидел. Иту почудилось, что Скрипач плачет, но когда тот поднял глаза и встретился взглядом с Итом, глаза у него были абсолютно сухими, а вот во взгляде читалось столь явственное осуждение, что созидающему захотелось провалиться сквозь землю.

— Наверное, это местный эгрегор, — сказал чуть позже Ри. — Это он так на нас действует.

— Наверно, — согласился Ит. — А может, и мы сами. Я, например, никогда в жизни не был голоден и только сейчас это понял. Может быть, поэтому.

— И поэтому тоже, — удрученно покачал головой инженер. — Ладно. Попробуем все же собраться с мыслями. Все равно, так или иначе, но надо решать, что делать дальше.

* * *

— …Двести километров. Фактически в зоне военных действий. Без еды и без воды. С хромым Скрипачом. Это ж сколько мы идти будем? — с отчаянием спросил Ит.

— Долго, — хмуро констатировал Ри. — А надо быстро. В день проходить километров по пятнадцать, не меньше.

— Он столько не сумеет, — уверено сказал созидающий. — Ты же видишь.

— Задержимся тут на несколько дней, пусть нога подживет, — предложил инженер. — Вопрос только, где достать еды хотя бы на первое время.

— Попробую сходить поискать свалку, на которой он был, — предложил Ит. — Есть у меня одна мысль…

— Какая?

— Попробую обмануть местных с помощью детектора, — усмехнулся созидающий. — В конце концов, терять нам и вправду нечего.

На свалку Ит ходил три дня, пока у Скрипача заживала нога. На вторые сутки, лежа в грязи и ожидая, когда мимо пройдет колонна военной техники, он неожиданно поймал себя на мысли, насколько легко и спокойно он принял нынешние обстоятельства, и поразился этому. Минутная вспышка, во время которой они с Ри едва не надавали друг другу тумаков, оказалась, пожалуй, единственным эпизодом, во всем остальном и Ри, и он, Ит, и Скрипач, вели себя так, словно подобные ситуации были им всем не в новинку. Словно когда-то, давным-давно, все они, а не только Скрипач, жили, и успешно выживали в похожих условиях. Словно нынешние обстоятельства сломали какой-то внутренний блок, и подсознательные воспоминания, непонятно откуда взявшиеся, потоком хлынули наружу.

Неважно, где ты.

Неважно, какая погода.

Неважно, во что ты одет.

Чтобы выжить, надо делать то-то и то-то.

И вообще, важно не то, как ты совершаешь какое-то действие, важен лишь результат. Простой результат, незамысловатый.

Лежа в жидкой грязи, Ит с каким-то детским удивлением вспоминал вещи, казавшиеся раньше архиважными, а теперь ставшие напыщенными, жеманными и неестественными. Тяжкое оскорбление — собеседник что-то рассказывает тебе, ты смотришь сквозь него рассеянным взглядом, а потом переспрашиваешь — вы что-то сейчас сказали?.. Обида на всю жизнь. Фу, глупость какая. На «стене гнева» в университете кто-то анонимно пишет, что преподаватель такой-то — несправедливо судит и держит в фаворе любимчиков. Краска стыда заливает лицо, ведь этот преподаватель — ты. Как же такое вышло? И, главное, кто посмел? Во время обсуждения твоей работы приходит комментарий о том, что работа слаба, никчемна и не заслуживает внимания. Кто это написал, за что? Господи, да какая разница?! Какой вообще в этом всем смысл? Это слова, пустые слова, и ничего больше! Разве может сравниться с болью от слова боль настоящая — от удара, от впившегося в бок острого камня, от страха за собственную жизнь и жизнь других людей?! Как это мелко, стыдно и глупо! Человек, всерьез ставящий себя в зависимость от чужих слов, жалок прежде всего тем, что вся жизнь его — бесконечная череда попыток доказать свою якобы значимость, когда на самом деле он нуль, пустое место. Тем более, что такие слова и такое их восприятие — вовсе не признак цивилизованности или ума, они — признак мелочности и ханжества, но никак не настоящей душевной силы.

«Никогда больше, — думал Ит, лежа в грязи и ощущая, как дрожит земля. — Никогда больше я не буду таким жалким дураком. Почему никто не объяснил мне этого раньше? Почему я оказался рабом в системе приоритетов, которой, если вдуматься, невелика цена? И почему я не умел раньше осмыслить то, что воспринимал, как данность, как естественное явление? Мне не с чем было сравнить? Или я просто не допускал возможности, что бывает иначе?»

Как все, оказывается, просто! Страшно просто. А вот интересно, то, что мужчины из семьи уезжали жить и работать в Индиго… не для этого ли понимания, кстати? Ит подумал о братьях, но ничего похожего на то, что сейчас испытывал он сам, не вспомнил. Братья, вернувшись, остались такими же, как и до отъезда. Разве что солидности прибавилось.

С братьями особой дружбы у него никогда не существовало. Они были старше, вечно заняты, холодно-приветливы и не более того. Ит чувствовал в них какое-то легкое, как паутина, отчуждение, и не стремился ни к дружбе, ни к привязанности. Собственно, из всей семьи он больше всех любил маму, но только сейчас понял, что, в общем-то, лишь ее одну и любил. Отца, с его вечно виноватым почему-то лицом, Ит, как ни старался, так до конца и не понял. Братья изначально были словно чужими. Только мама была родной, и только к ней Ит испытывал нежность и привязанность.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});