«На суше и на море» - 64. Фантастика - Евгений Иорданишвили

О путник, идущий в неведомое извилистой тропой жизни, это был большой жар. От него таяли воском саксаул, и седин, и янтак — верблюжья колючка. Таяли пушистые шарики кандыма и каменные города с людьми, и черным становился золотой песок пустыни. Люди превращались в пар, в ничто. А те, которые сохранили дыхание в ноздрях своих, они, о путник, стали безумными и принялись терзать ближних своих.

И тогда крикнул Марут голосом грома, позвал людей на помощь себе. Очнулись они от безумия, взялись за руки и стеной пошли на духа пустыни. Теперь бессилен был против них его адский жар, потому что страшен он только для одинокого.

И победили они. Когда завершило Солнце тринадцатый переход и вошло в созвездие Стрельца, настигла карающая стрела коварного дэва.

Огромной черной змеей уполз Харут под землю на вечные муки, уготованные ему. А Марут, обретший в этой битве силу небожителей, сказал Зохре: «Ты хотела бессмертия? Да будет так! Но кому даруется долгая жизнь, у того меняется внешний вид». И вывернул он Зохре ребра наружу, превратил ее в мерзкую черепаху.

«Живи! — сказал. — Живи и питайся прахом сущего, погубленного по твоей вине. И когда соберешь весь прах, восстанут для новой жизни погубленные, а ты погрузишься в вечность мрака и пламени. Так начертано на листьях дерева Туби».

Тогда отверзла Зохре пасть и проскрежетала: «Я видела листья дерева Судеб. Там не написано сказанного тобою. Ты восстаешь против несокрушимого, одумайся!»

И засмеялся батыр и сказал: «Я и те, кто сражался со мной рядом, записали эти слова. Мы записали! И так будет, пока над миром не перестанет всходить луна!»

Черным прозвали люди место битвы с дэвом. И до сих пор еще ползает там бессмертная Зохре-черепаха и потомки ее — порождение Высокомерия и Зла. Ползают и подбирают летучий прах, и не дано им питаться ничем, кроме земли. Но уже недолго осталось им ползать, о путник, знающий свою дорогу и не закрывающий глаз от светила. Иди и поведай братьям, что час близок.

Глава вторая. Двое

Красный огонек сигареты то вспыхивал, то притухал: словно маленький светлячок танцевал в темноте свой беззаботный танец.

Мергенов курил, лежа на спине, ощущая всем телом тепло нагретого за день песка, и пускал дым прямо вверх.

Было новолуние. Четкие колючие звезды представлялись частыми проколами в плотном полотнище палатки. Когда дым, выдохнутый Мергеновым, смягчал их острый блеск, казалось, что новый Млечный Путь ширится и растет во Вселенной.

— Между прочим, — сказал Мергенов в темноту, — черепаха в самом деле считается у нас бессмертной. Помню, как-то в детстве мальчишки отрубили одной черепашке голову, чтобы проверить это. Она две недели по двору ползала и прятала лапы, если ее трогали. А потом куда-то пропала. Дед сказал, что она новую голову отращивать пошла.

Темнота зашевелилась и, помедлив, ответила голосом Игоря Петровича:

— Жаль.

— Что жаль?

— Жаль, что люди лишены такой возможности — головы свои менять не могут… Впрочем, черепахи тоже. И ваша околела вполне благополучно где-нибудь под забором.

— Вероятно, — согласился Мергенов, — но все равно живучесть просто поразительная.

Он похлопал по карманам, достал новую сигарету, чиркнул спичкой.

Колеблющийся огонек осветил юношеское лицо тонкого, чеканного рисунка — лицо древнего кочевника туркменских степей: красиво очерченные губы, нос с небольшой горбинкой и нервными ноздрями, чуть выступающие скулы, высокий лоб с крылатым росчерком бровей.

Спичка погасла.

— Курите вы очень много, — сказал Игорь Петрович. — Поэтому и устаете так сильно в пути… Кашляете. Представляю, что из вас будет, когда до моих лет доживете.

Словно школьник, пойманный учителем за чем-то запретным, Мергенов инстинктивно сунул сигарету в песок.

— Привычка.

— В двадцать лет привычек не бывает. Они попозже приходят.

— Мне уже двадцать пять.

— Тем хуже для вас… Надо полезные привычки в себе воспитывать: за дорогой, например, следить и компас с собой брать, когда из дому уходишь.

Они помолчали, и Мергенов подумал, что в данном случае он совсем не виноват. На протяжении всего их десятидневного пути по пескам Игорь Петрович сам всегда выбирал маршрут. Да и компас у него был. Кто же знал, что он не захватил его в то утро…

Все дело испортил, конечно, ветер. Поначалу он был не такой уж сильный и не внушал тревоги. Однако ветер есть ветер. И когда они спохватились, он уже зализал все следы — и их следы, и те непонятные трехпалые отпечатки.

Странный зверь прошел по песку. Недаром следы так заинтересовали Игоря Петровича. «Вот если бы Дурсун увидела их», — подумал Мергенов. Она просто бредит желанием обнаружить новые виды животных в Каракумах. Он не раз говорил ей: «Ну что ты с авторитетами сражаешься! Еще Жорж Кювье сказал, что все крупные позвоночные уже известны науке».

Но с Дурсун спорить было трудно — когда человек одержим, он не принимает никаких доводов. Дурсун даже шла в контрнаступление: «Авторитеты!.. Закопался в своих бакелитах и мирабелитах и ничего не знаешь! Да после Кювье добрых три десятка новых животных нашли! В Африке, например, огромного белого носорога и гигантскую свинью, горную гориллу и карликового бегемота, окапи и…» — «Но это же — в Африке», — поддразнивал Мергенов. «А у нас — что? — возмущалась Дурсун. — Каракумы почище всяких Африк. В нашей пустыне наверняка живут такие звери, которые никому даже не снились!» — «Кроме тебя…» — «Ну, знаешь что!..»

И все-таки Дурсун может оказаться права. По крайней мере, даже Игорь Петрович не смог определить, кому принадлежат таинственные следы, которые неожиданно увели их от палатки и заставили блуждать по барханам.

— Вы не спите, Игорь Петрович?

— Пытаюсь уснуть. А вы почему ворочаетесь?

— Я думаю.

— Полезное занятие. Но заниматься им лучше с утра, на; свежую голову. Тем более, завтра нам придется много думать… И как это, скажите, угораздило вас заблудиться? Мне еще простительно, я не здешний. А вы — абориген пустыни! — побежали за ящерицей и потеряли дорогу. Как же это, а?

— Какой я абориген… Я всего третий раз в экспедиции.

— Все равно вы местный житель. И ящериц всех должны знать.

— Черт бы ее побрал, эту ящерицу! — пробормотал Мергенов. — Не видел я и не слыхал о таких… Вы не обратили внимания — по отпечаткам похоже, будто пальцы животного кончаются не когтями, а копытцами?

— Обратил, да что толку! Копытца загадки не решают.

— Даже предположительно?

— Даже предположительно. В разные времена разные звери здесь обитали. Будь сейчас конец палеозоя, следы могли принадлежать, скажем, травоядному диноцефалу.[14] Хотя… у того должно быть пять пальцев, а не три. И все равно, при самой буйной фантазии, трудно предположить, чтобы сей уважаемый ящер добрел до нас живым через расстояние в двести пятьдесят миллионов лет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});