Князь Игорь. Витязи червлёных щитов - Владимир Малик

Прислужник проводил их в хоромы боярина.

В просторной светлице пахло воском — на столе горела свеча. Слева от стола — полки с книгами и свитками пергамента. Вся правая стена завешана оружием. Чего только здесь не было! Мечи русские й сабли половецкие, луки простые и клеёные, луки-самострелы и тулы — колчаны со стрелами, боевые топоры, копья-пики и метательные копья — сулицы, кольчуги и латы, шлемы, поножи…[28] Глаза у Ждана разбежались, и он не сразу заметил хозяина этой комнаты, боярин стоял в полутёмном углу и небольшим костяным гребнем расчёсывал седую бороду.

Но вот он положил гребень на стол и, широко раскинув руки, вышел вперёд.

— Самуил! Вот не ожидал! Ты же сказал, что отправляешься в Путивль! Й вдруг — здесь… — Он обнял Самуила и трижды поцеловал. — Где ты раздобыл себе такого спутника? — и повернулся к Ждану. — Славный парубок! Гридень? Чей?

Самуил коротко рассказал обо всем, что ему и Ждану пришлось пережить за последнее время. Показал письма князя переяславского.

Боярин Славута слушал, не переспрашивая и не перебивая. Был он выше Самуила и чем-то немного схож с ним. Такой же как у того высокий крутой лоб, над которым в беспорядке кучерявые волосы, усеянные сединой, прямой, с небольшой горбинкой нос и резко очерченный рот. Но в то же время и отличался от Самуила. Прежде всего — глазами. У боярина они какие-то необычайные. В них и смотреть было страшновато: казалось, насквозь тебя видят. Синие, с голубизной, не большие, но и не маленькие, умные, они светились как только что расцветшие блаваты[29]. И хотя всё в этом человеке было необычным, привлекали внимание прежде всего глаза. Потом уже выделялись гордо посаженная на сильные плечи голова, вьющиеся седые волосы и такая же кучеряво-седая борода, а также сильные руки, от пожатия которых Ждан даже поморщился. «Ничего себе, старый!» — подумал юноша, стараясь определить возраст боярина — пятьдесят ему или шестьдесят?

— И чего же ты хочешь, Самуил? Чтобы я провёл вас к князю?

— Да, вуйко. Дело весьма спешное.

До той части города, где находился княжеский дворец, шли пешком. Киевские улицы кишели пёстрыми толпами людей. Степенно шествовали в церковные храмы богато одетые боярыни и купчихи в сопровождении дочек, детей, внуков, челяди, мчались вооружённые всадники, брели бабуси, играли в снежки дети, протягивали руки за милостыней нищие, торопился по своим делам трудовой люд…

Стража беспрепятственно пропустила боярина Славуту и его спутников в княжеские хоромы. Они вошли. Князья уже были там.

Славута поклонился. Самуил и Ждан тоже склонились в низком поклоне.

— Князь Святослав и князь Рюрик с княгинями, — шепнул купец Ждану. — А то — их сыны и дочки, внуки…

У Ждана от такого богатства и блеска зарябило в глазах. Мог ли он подумать, что из вонючей вежи кочевника судьба вдруг перенесёт его в княжеские хоромы, что он, бывший кощий[30], половецкий раб, будет разговаривать с великими киевскими князьями?

Князья с родичами были готовы к выходу. Поблёскивала при свете свечей золотом и серебром парча, сверкали женские украшения, темнели, как кровь, княжеские корзна[31].

Святослав и Рюрик стояли посреди хоромины. О чём-то говорили друг с другом. Святослав — высокий, важный, седовласый, с большим крючковатым носом, Рюрик — младший, чёрночубый, среднего роста, в чёрной бархатной одежде. Они разом замолчали и повернулись к Славуте.

Боярин рассказал о вторжении Кончака, а Самуил протянул письма переяславского князя Владимира. Прочитав их, князья переглянулись.

— Что будем делать, княже? — спросил Рюрик.

— Думаю, пора наказать Кончака. Слишком он занёсся… Надо проучить его да и других ханов заодно, ведь они уже разорили всё Посулье, а вскоре и до Киева доберутся. Князь Владимир жалуется, что совсем обезлюдела переяславская окраина и люд обнищал…

— Правда, ему куда больше других от половцев достаётся.

— Думаю, должно немедленно собирать князей и выступать в поход, — твёрдо заявил Святослав.

— Я тоже так мыслю.

— Вот и хорошо. Призовём князей Ярослава, Игоря, Всеволода Трубчевского, Святослава Рыльского и, пока не растаяли снега, ударим на поганых!

— Я буду готов через три дня, — согласился Рюрик.

Святослав обратился к Самуилу и Ждану:

— Благодарю тебя, Самуил, и твоего спутника за такое важное известие. Не раз ты оказывал услуги мне и всей Русской земле — предупреждал о нападениях, выкупал полонянников, был моими глазами и ушами в далёкой Половецкой земле. За это я всегда признателен тебе, а ныне я возмещу твои убытки. Не обойдём мы с князем Рюриком нашей милостью и твоего друга…

— Ждана, — подсказал Самуил.

— Если Ждан захочет остаться в Киеве, то я возьму его в свою дружину — он, вижу, крепкий и сметливый хлопец. Из него выйдет смелый воин. А если иное на душе…

— Мне хотелось бы вернуться в свою, Северскую, землю, — поклонился юноша.

— Похвально, что ты по-сыновьему любишь нашу Северщину… Я тоже севрюк… Когда так, я попрошу князя Игоря, чтобы он взял тебя на службу. Ему нужны, как и мне, славные хлопцы.

— Благодарствую, княже.

— А теперь, если хотите отведать княжеское угощение, прошу в гридницу, будете моими гостями. Славута, проводи их!

Самуил и Ждан склонились в поклоне.

4

Гридница, большой зал, пристроенный к княжескому дворцу, уже гудел от множества голосов. За длинными, в три ряда столами сидели бояре с боярынями, духовные особы, воеводы с жёнами, видные княжьи мужи и гридни. Столы ломились от яств.

Славута посадил Самуила и Ждана в конце стола.

— Кузьмище, — обратился он к лохматому немолодому гридню, — присмотри за моими гостями. Чтобы у них в тарелях не пустовало, и чтобы они тут не скучали! Мне же должно находиться возле князей…

— Боярин, о чём речь? — загудел, как в бочку, гридень. — С Кузьмищем не пропадут — тарелям пустовать не позволю, а если они и сами не промах — мимо рта не обнесут! Да и Стоян мне поможет, — и он подтолкнул локтём своего молодого соседа. — Так что иди, боярин, и не тревожься! Всё будет как положено!

Тем временем стольники и чашники закончили обносить гостей кушаньями и напитками, остановились с рушниками за их спинами. Шум продолжал усиливаться — приближалось время трапезы.

И вдруг все замолкли. В гридницу вошли князья и княгини с семьями.

Гости встали, склонили головы в поклоне и так стояли, пока те не уселись на свои места на возвышении за поперечным столом.

— Братия и дружина, — начал Святослав, — сегодня будем веселиться, так как есть тому причина — именины нашей княгини Марии Васильковны. Пожелаем ей доброго здравия и радостей!.. А завтра затрубим в поход против безбожного Кончака, который только что разорил Посулье, как мне рассказали очевидцы. Чтобы не собирать вас каждого специально, вот мой наказ ныне: завтра же начинайте готовиться к походу!

Гридница вновь наполнилась гулом. Новость важная. Собрались на весёлую трапезу, а оказалось — на войну готовиться! Да к тому же на какую — зима, снег, бездорожье!..

Князь Святослав помолчал, потом поднял серебряный, с двумя золотыми ободками кубок.

— Братия и дружина! Про поход у нас ещё хватит времени поговорить. А сейчас пожелаем княгине Марии Васильковне доброго здравия и многая лета!

Все встали. Гридница содрогнулась от приветственных возгласов, заколыхалось пламя свечей:

— Многая лета!

— Здоровья князю и княгине!

Пожелания звучали вполне искренне. Вскоре изрядно проголодавшиеся бояре и гридни дружно набросились на жареную оленину, медвежатину и свинину, а потом начали прикладываться к холодцам из курятины, говядины и рыбы. Раскраснелись лица, усилился шум, нестройный гул голосов, кто-то затянул песню. Но на него зашикали, мол, не забывай за чьим столом сидишь…

Каждому хотелось сказать княгине приятное слово. Здравицы звучали то в одном конце гридницы, то в другом.

Со стороны княжеского стола донёсся тихий, мелодичный перезвон струн, а потом к нему присоединился красивый, задушевный голос.

Ой, то не буря сокол i в[32] занесла через поля широк ii,не згра i гал i ц летять до Дону великого…

Все замолкли.

Ждан вытянул шею — кто так хорошо поёт? И увидел — Славута. Боярин Славута! Перед ним гусли — гудят, не умолкают, пальцы летают по струнам, как птицы, голова откинута назад, серебристые кудри обрамляют его высокий лоб, а уста открыты — и из них выплывают не звуки и не слова, а какая-то неведомая, магическая сила, что залетает в душу, в самое сердце и берет его в сладкий плен. Гусляр играл песню про поход русских воинов на половцев и про славную победу над ними…

Все слушали затаив дыхание.