История зеркала. Две рукописи и два письма - Анна Нимова

Устраиваясь, гвардеец продолжал начатый разговор.

– Хорошо, что запомнил к вам дорогу, чего ради гнать лошадь ночью.

Он явно расположился поговорить и что собеседников немного, не особенно его останавливало. Выяснилось: гвардеец ехал в Лион, но задержался и не успевал добраться до места. Тут, на его счастье, он вспомнил, как останавливался у нас прошлым месяцем и решил свернуть заночевать. Дорогу удалось найти достаточно легко…

Всё время разговора я провел, прижимаясь к стене в самом темном углу таверны. Стараясь, насколько возможно, придать лицу равнодушный вид, я на самом деле напряженно ловил каждое слово. Это оказалось довольно трудно, к словам, в которые я вслушивался, добавлялись мои собственные мысли, было нелегко отделить одно от другого.

Интересно сейчас посмотреть на своё лицо в зеркале, – подумалось мне. Мысль о зеркале притянула мысли об Ансельми, и я поспешно прижал руку к груди, что бы хоть немного умерить биение сердца.

Что-то подсказывало: в ответ на мои настойчивые прошения этим вечером мне предлагается возможность узнать о моем друге – позволю так себе его называть – но оказалось, я к этому совершенно не готов. Много раз, оставаясь один, я шептал слова, обращенные к нему, теперь же понял: мечты и реальность могут не совпадать, и, оказавшись перед лицом некой возможности, я не представлял, как лучше ей распорядиться. Но ни разу не усомнился: гвардеец знает об Ансельми, и мог бы мне рассказать. Сознавая, что на размышления остается слишком мало времени, я до боли искусал пальцы, пытаясь придумать, как поступить. Сам же про себя бормотал ругательства, что так много времени потратил на бесплодные мечтания и не придумал ничего стоящего…

Во время ужина Пикар недобро косился в сторону гвардейца, но в разговор так и не вступил. Губы его кривила усмешка, один глаз совсем закрылся, а лицо перекосилось, словно во рту у него оказалось что-то очень едкое. Наконец он поднялся и, стерев ладонями остатки жира со щёк, принялся собирать вещи. Вытащив из-под стола свои мешки, Пикар, пошатываясь от тяжести, дошел до двери, распахнув её настежь, отправился через двор в дом напротив. До нас долетало его недовольное бормотание.

Увидев это, гвардеец запротестовал.

– Ну нет, хозяин, в твой сарай я бы и лошадь не поставил, а ты хочешь меня заставить там спать.

Папаша Арно постоял в раздумье, потом махнул рукой.

– Можете оставаться здесь, как в прошлый раз.

Убрав со стола и дождавшись, когда мамаша Арно отправится наверх, я привычно расположился в кухне. Посветив на меня, хозяин кивнул напоследок и нацепил светильник на торчащий из стены крючок.

Оставшись один, гвардеец некоторое время прохаживался по таверне; сквозь занавесь я, не отрываясь, следил, как в неровном свете движется его тень. Было слышно, как он отстегнул шпагу, с легким звоном она легла на пол. Потом шаги стихли, видимо, он выбрал себе подходящее место и улегся спать.

Я по-прежнему сидел неподвижно, но с каждым мгновением волнение мое росло, стараясь не задрожать, я с силой сжал колени руками. Нас разделяло всего несколько шагов, и я подумал, что никогда себе не прощу, если этой ночью не решусь их сделать. Переступив однажды через запрет говорить с незнакомцем, я более не вспоминал о нём, во мне родилось некое суждение, что я сам в воле решать, как мне следует поступать. В голове проносились какие-то обрывки из слов, но они не складывались даже в начало разговора. Объяснение моих затруднений было довольно простым: в тот момент я не понимал, чего ждать от разговора, хочу ли просто узнать, как здоровье Ансельми, или выяснить о нём нечто большее… У вопросов не было истиной цели, по сути, они были всего лишь те неясные мечты, и так же смутно мне представлялось, как с их помощью добиться чего-то значительного. Время бежало, а я всё сидел, то сосредоточенно размышляя, то предаваясь воспоминаниям.

Внезапно решившись, я поднялся и вышел в таверну. Глаза мои привыкли к темноте, и я сразу разглядел гвардейца, лежащего рядом с дверью: он передвинул самую широкую скамью, она и послужила ему ложем. Гвардеец спал, закинув руку за голову, другая же рука свесилась вниз, пальцы, как я заметил, касались лежащей на полу шпаги. Плащ он небрежно бросил на соседний стол.

Осторожно приближаясь, я собирал все силы для разговора, столь важного для себя, наконец, решил действовать наудачу. Главным было не напугать спящего, ведь проснувшись от неожиданности, он мог поднять сильный шум, а это наверняка перечеркнет мои планы.

Подойдя почти вплотную, я робко прикоснулся к его плечу. Глаза гвардейца остались плотно закрыты, он даже не шелохнулся. Поколебавшись, я решил потянуть его за руку и почти до неё дотронулся, как режущий звон прервал тишину – кто-то выхватил шпагу, отблески мгновенно пронеслись по её узкому клинку. Все произошло так внезапно, я едва успел отскочить в сторону. Гвардеец резко поднялся со скамьи, на лице его не было ни малейшего следа сна. На месте, где я только что стоял, покачивалось острие шпаги.

*****12

– Что тебе нужно? – на меня в упор смотрели широко раскрытые глаза.

Не предвидя такого исхода, я окончательно растерялся, некоторое время мой язык просто отказывался слушаться. Как ни странно, вокруг нас было тихо. Очевидно, привлекать лишнее внимание было не в привычках гвардейцев и, говоря со мной, он намеренно приглушал голос.

Наконец удалось справиться с волнением, и еле слышно я зашептал:

– Ничего… Ничего такого… Я просто… В прошлый раз, когда вы останавливались у нас, с вами был Ансельми… Я просто хотел спросить, знаете ли вы Ансельми, что был с вами в прошлый раз.

Гвардеец внимательно наблюдал за мной, даже не думая убирать шпагу, теперь её кончик замер рядом с моим плечом. Взгляд его был холоден и не оставлял сомнений: шпага немедленно продырявит меня, если ему придутся не по вкусу мои ответы. Но я страшно обрадовался, что теперь он задает вопросы, я же мог только отвечать и был избавлен от мучительных раздумий.

– Откуда ты знаешь Ансельми?

– Мы говорили с ним ночью, когда все спали… Он захотел пить. Все легли спать, а он зашел на кухню попросить воды. И мы с ним говорили.

– О чем же был ваш разговор?

У меня даже мысли не возникло рассказывать о зеркале и о том, что успел поведать Ансельми, но я понял: многое зависит от того, как я отвечу на этот вопрос. И я лишь кротко сказал:

– Ансельми немного расспрашивал, чем мне приходится заниматься.

Гвардеец ещё раз смерил меня недоверчивым взглядом, острие медленно проплыло, слегка задев грудь. Он устало прислонился к столу и опустил шпагу.

– Я думал: ты решил стянуть мой кошель. Кругом полно омерзительных проходимцев, я уж было подумал: ты один из них… Ну, хорошо, положим, я знаю Ансельми. И что с того?

– Ничего… Я просто… Хотел узнать, как он сейчас живет.

Гвардеец пожал плечами.

– Я понимаю, о ком ты говоришь. Но я ничего не знаю о его жизни, мы не виделись с тех пор, как вернулись в Париж.

Какая-то тоска навалилась на меня. Я почувствовал, что этот человек не расположен говорить со мной и, вероятно, я сам, сам все испортил своими нелепыми расспросами. Слезы помимо воли выступали на моих глазах. Заметив это, гвардеец сильно удивился.

– Для тебя так важно знать об Ансельми? Если я правильно понял, ты едва знаком с ним.

Из-за слез мне с трудом давалось говорить, к губам словно привязали нити, и кто-то дергал за них, заставляя исполнять причудливый танец.

– Да, это верно, – почти плача, шептал я. – Но он был так добр ко мне…

Сам того не замечая, я доверился незнакомому человеку. Я бормотал бессвязные слова о том, как одинок, за день мне даже не с кем поговорить, а Ансельми – единственный, кто по доброте душевной проявил ко мне интерес. Память об этом – самое дорогое, что у меня сейчас есть, и я буду так рад узнать о нём хоть немного… Однако, даже в расстроенных чувствах я сохранил благоразумие и не упомянул о подарке, оставленном мне на прощанье.

Но всё оказалось к лучшему. Возможно, в моих словах было что-то, показавшееся гвардейцу близким, иначе не могу объяснить, почему он вдруг смягчился. Помолчав, он неожиданно предложил:

– Я живу недалеко от того места, где они работают. Если хочешь, я зайду и передам ему твои слова, только сделай милость – не реви у меня над ухом.

О большем я даже не смел мечтать! В порыве радости я было принялся благодарить самыми восторженными словами, какие только знал, как вдруг ко мне пришла новая мысль, пожалуй, я и сам ей сильно удивился. Почти уверен: старайся я в другое время придумать её нарочно, мне бы не удалось, а тут словно кто-то сторонний вложил эту мысль в мою голову.

Если бы в тот момент я ответил только «да», мы бы просто разошлись с добрыми чувствами друг к другу, и вряд ли моя рука сейчас выводила эти буквы, но на своё несчастье и сам того от себя не ожидая, я решил воспользоваться удачным стечением. Очевидно, так устроен человек: едва ему удается добиться малости, он немедленно желает иметь большее.