Мемуары - Джакомо Казанова

Хотя моим главным покровителем считался аббат Гримани, я довольно редко видел его. Но отец Тозелло представил меня синьору Мальпиеро, к которому я привязался чрезвычайно. Этот синьор Мальпиеро* был шестидесятидвухлетний сенатор, удалившийся от государственных забот. Он счастливо жил в своем палаццо, любил и умел хорошо поесть и собирал по вечерам изысканное общество, которое составляли дамы, сумевшие отлично попользоваться своими лучшими годами, и тонкие умы, осведомленные обо всем, что происходило в городе. К несчастью, этого богатого холостяка по нескольку раз в году настигали жесточайшие приступы подагры — так что у него отнимался то один член, то другой, превращая его в калеку. Но голова, легкие и желудок оставались здоровыми. Красавец, гурман и сластена, он обладал тонким умом, великолепным знанием жизни, венецианским остроумием. Я бывал на его ассамблеях по его настойчивым приглашениям. Он говаривал, что в этом обществе поживших дам и мудрых стариков я почерпну гораздо больше, чем из всей философии Гассенди, которой я в то время занимался тоже по его совету, забросив Аристотеля, предмет его постоянных насмешек. Он изложил мне правила, необходимые для того, чтобы, несмотря на мой столь неподходящий возраст, быть принятым в этом обществе. Я должен только отвечать на вопросы и особенно не высказывать своего мнения ни на какой предмет, потому что в мои лета собственного мнения быть не может. Следуя его указаниям, я неукоснительно соблюдал правила, и через малое время мне удалось не только заслужить уважение сенатора, но и стать любимчиком всех дам, посетительниц сенаторских ассамблей. Они охотно брали с собой юного аббата, когда отправлялись навестить своих дочерей или племянниц, воспитывавшихся в монастырских пансионах, избегая, однако, представлять меня барышням. Я покорно следовал за ними, мне выговаривали, если я позволял себе пренебречь такими визитами даже на одну неделю. Нередко, когда я входил в приемные, девушки порывались скрыться, но, приглядевшись, убедившись, что это всего лишь я, они оставались; их растущее ко мне доверие очень меня радовало. Часто сенатор расспрашивал меня о моих отношениях с теми почтенными дамами, с которыми я завел у него знакомство. Он говорил, что они сама целомудренность и что обо мне будут очень плохо судить, если я стану рассказывать о них что-либо противное этому утверждению. Так он внушал мне мудрые заветы сдержанности. У сенатора я познакомился с г-жой Манцони, женой нотариуса, о котором у меня еще будет случай поговорить. Эта достойная дама вызвала у меня чувство самой глубокой привязанности, она давала мне весьма разумные советы, и если бы я воспользовался ее уроками, моя жизнь не была бы столь бур-вой и беспокойной, но зато вряд ли бы имело смысл сегодня писать о ней.

Знакомство с дамами, которых принято называть comme il faut, побудило меня еще больше обращать внимание на свою внешность и заботиться об элегантности моего наряда, чем настоятель и моя бабушка были очень недовольны. Однажды, отозвав меня в сторону, настоятель со сладкой улыбкой сказал мне, что в пути, который я себе выбрал, больше заботятся о том, чтобы Богу нравилась душа, я не миру — внешность. Он нашел мои волосы чересчур ухоженными, а помаду чересчур пахучей. Он сказал, что демон ухватит меня когда-нибудь за мои длинные волосы, о которых я так пекусь, и закончил цитатой из канонического устава: «Анафема клирику, который отращивает волосы». В ответ я привел в пример сотни надушенных аббатиков, которым никто не грозит лишением сана, хотя на их туалет уходит пудры вчетверо больше, что они употребляют помаду из амбры, от которой женщины млеют и падают в обморок, а моей жасминовой довольны все, с кем я встречаюсь в обществе. Закончил я сожалением, что вызвал его неудовольствие, но если бы я не следил за собой, не был бы опрятным, я походил бы на нищенствующего капуцина, а не на аббата.

…Пребывая в таком умонастроении, я получил в начале осени письмо от графини Монреали. Она приглашала меня провести несколько дней в ее* поместье Пасеан*. У нее должна была собраться блестящая компания, в числе которой была и ее дочь, только начавшая появляться в обществе. Она отличалась красотой и умом, и таким прекрасным глазом, что его красота вполне компенсировала отсутствие второго. Я принял это приглашение и провел в Пасеане время, о котором вспоминаю и сейчас с большим удовольствием.

…Вернувшись в Венецию, я возобновил свои ухаживания за Анжелой (племянницей моего настоятеля), которые я начал несколькими неделями раньше.

Две сестры, обучавшиеся вместе с Анжелой ремеслу вышивания на пяльцах, были близкими ее подругами и поверенными всех секретов. Позднее, сойдясь с ними короче, я узнал, что они осуждали подругу за суровость со мною. Встречая их постоянно возле Анжелы, зная об их дружбе, я нередко жаловался им на бесчувственность девушки. В ту пору я был равнодушен ко всему, что не составляло предмет моих насущных желаний, и самонадеянная мысль о том, что я могу влюбить в себя эти юные создания, не приходила мне в голову. Но оплакивая свою судьбу, я так увлекался порою в разговорах с ними и говорил с тем жаром отчаявшегося влюбленного, какой никогда не мог проявить в присутствии предмета моей страсти. Истинная любовь всегда обязывает к сдержанности, опасение выглядеть чрезмерно экзальтированным зачастую приводит к тому, что осторожный любовник, боясь сказать слишком много, говорит слишком мало. Хозяйка мастерской, старая святоша, сначала не обращала внимания на интерес, который я явно проявлял к Анжеле. Но потом ей надоели мои участившиеся визиты, и она пожаловалась настоятелю. Однажды тот, как всегда смиренно, сказал мне, что надо бы пореже посещать этот дом во избежание кривотолков, могущих повредить репутации его племянницы. Эти слова поразили меня, как удар молнии, но у меня хватило самообладания не показать ему ничего, что могло бы вызвать подозрения, и так же смиренно пообещать последовать его совету. Через три или четыре дня я все-таки пришел в мастерскую, намеренно не обращая внимания на юных особ, но, улучив минуту, сумел сунуть в руку старшей сестры записку, в которую была вложена другая, адресованная Анжеле. Я сообщал о резонах, побудивших меня сократить число посещений, и умолял ее подумать о том, как бы мне встретиться с нею, чтобы объяснить всю силу моего чувства к ней. Нанетту же я просил только передать мою записку подруге и извещал, что я увижу их послезавтра и надеюсь, что они найдут средство передать мне ответ. Мое поручение она исполнила как нельзя лучше, потому что, когда на третий день я снова зашел к ним, она ухитрилась тайком вручить мне записку. Анжела, небольшая любительница писать, просила меня только исполнить все, о чем пишет ее подруга. Письмо же Нанетты я храню, как и все письма, полученные мною когда-либо. «Нет ничего на свете, господин аббат, чего бы я ни сделала Для моей подружки. Она проведет у нас весь праздник, будет ужинать и останется ночевать. Я подскажу вам, как познакомиться с нашей теткой г-жой Орио. Но помните, что вы ни в коем случае не должны показывать, что вам нравится Анжела, тетке будет очень приятно, если она поймет, что вы пришли к ней только для того, чтобы повидаться с другими. Вот путь, по которому вам надо идти. Г-жа Орио хотя дама и с положением, но не очень состоятельна и поэтому хотела бы, чтобы ее внесли в список вдов нобилей, получающих помощь от братства Санто-Сакраменто; а президент этого братства г-н сенатор Мальпиеро. В прошлое воскресенье Анжела сказала ей, что вы пользуетесь расположением этого синьора и что самым надежным средством получить пенсию было бы просить вас походатайствовать перед сенатором. Сдуру Анжела еще сказала, что вы влюблены в меня, что вы ходили к нашей хозяйке только для того, чтобы иметь возможность поговорить со мной и что мне поэтому будет очень легко уговорить вас. Тетушка ответила, что поскольку вы аббат, бояться нечего и я могу смело, послать вам приглашение нанести нам визит; я отказывалась. Прокурор Роза, давний друг тетушки, согласился со мной; он сказал, что приличнее было бы, если тетушка сама пошлет мне приглашение посетить ее по очень важному делу, и если вы действительно в меня влюблены, вы непременно воспользуетесь этой счастливой оказией. Тетушка послала вам письмо, которое, наверное, уже ждет вас дома. Если вы хотите выполнить просьбу тетушки, вы тут же станете любимчиком семьи, но только прошу меня простить, если я буду обходиться с вами не очень учтиво, я сказала, что вы мне совсем не по душе. Вы поступите очень хорошо, если будете немножко любезничать с тетушкой, ей шестьдесят лет, г-н Роза ревновать не станет, а вы сделаетесь совсем своим в доме. Я же обещаю вам устроить так, что вы останетесь наедине с Анжелой и сможете поговорить с нею. Я сделаю все, чтобы вы убедились в моей к вам дружбе. Прощайте!»

Я признал этот проект блестяще продуманным и в воскресенье, получив приглашение г-жи Орио, отправился в гости. Эта дама приняла меня чрезвычайно любезно и, объяснив суть дела, вручила мне все необходимые бумаги. Я заверил ее в моей полнейшей готовности к услугам и только старался поменьше замечать Анжелу, возмещая это явным ухаживанием за Нанеттой, которая обращалась со мной довольно небрежно. Но прокурору Роза я понравился, а он нам должен был сослужить в дальнейшем службу.